Ревность - Фремлин Селия (лучшие бесплатные книги txt) 📗
— Ну что ж, вы сами заявили, что не любите, когда соблюдают такт, — заметила Розамунда. — Теперь терпите — скажу, что думаю. По-моему, вы слишком рано сдались. Все, что вы тут описали, довольно скоро проходит. Людям быстро надоедает подглядывать и сплетничать, от вас отвязываются, и вы обретаете сорок-пятьдесят лет мира и покоя. Если это то, что вам нужно.
— И вы в это верите? Людям никогда не надоест подглядывать и сплетничать. Никогда и ни за что. А ваш «мир и покой» означает только то, что вы, в свою очередь, тоже начинаете следить и критиковать и в этом находите утешение. То есть я хотел сказать, не именно вы, а вообще люди, — поспешно и очень по-юношески поправился он.
— Так кто же из нас ведет себя тактично? — улыбнулась Розамунда. — Вы спокойно могли сказать это «именно» про меня, потому что я в точности такая и есть. Я что имею в виду — поначалу окружающим, естественно, интересно: они ведь еще не знают, что это за новенькая пара объявилась по соседству. Но как только они в этом разберутся, тут же перестают любопытничать. То же самое бывает, когда знакомишься с любым новым человеком.
— Ладно, но, во-первых, меня коробит, когда меня ни с того ни с сего принимаются считать всего лишь половиной, вот уж спасибо! Заметьте, после того как я двадцать шесть лет прожил целым и неделимым и меня это больше чем устраивало! А во-вторых, это не дает ответа на мой другой вопрос: почему люди отказываются обсуждать с тобой твою супружескую жизнь? И это не проходит со временем. Вот вы, полагаю, замужем не первый год, но если бы мне вздумалось просто, без обиняков спросить: ну и как, нравится? — вы бы в ужасе пустились наутек. Ведь так?
— Так, — ответила Розамунда и задумалась: а почему, собственно? Из преданности? Трусости? Или просто потому, что это не его ума дело?
Наверное, он прочел на ее лице последнюю мысль, потому что несколько воинственно засмеялся:
— Ага! Видите? А если бы я начал вас расспрашивать, как вам нравится жить в этих местах, — что, между прочим, тоже не моего ума дело — вы бы с дорогой душой меня просветили и у нас завязалась бы дивная беседа: я бы поведал, где сам живу, вы бы поинтересовались, по душе ли мне там… Все было бы чудненько!
— Кстати, а где вы живете? — из вежливости начала было Розамунда, но тут из-за спин и плеч, отгораживающих их угол от остальной комнаты, возникла Линди.
— А, Бэйзил, вот где ты! — возбужденно воскликнула она. — Пошли со мной, будь умницей, тут кое-кто жаждет встречи с тобой!
Линди схватила его за руку и потащила смеющегося и упирающегося Бэйзила в центр толпы, а Розамунда осталась переваривать полученную информацию.
Стало быть, это Бэйзил, бывший муж Эйлин, который, по словам Линди, бросил жену, потому что та изо дня в день пребывала в состоянии хронической усталости и неизменно заставляла его испытывать угрызения совести. Вяжется ли это, хоть как-то, с мнением о браке, которое сейчас высказал сам Бэйзил и которое, по-видимому, основывается на его личном опыте? Рассуждать стройно и логично в таком шуме и сумятице — дохлый номер, но, насколько можно судить, обе версии не очень стыкуются. Хотя и несовместимыми их не назовешь. Ты прекрасно можешь выступать против брака как такового и быть недовольным собственной женой… Внезапно до Розамунды дошло: пока она тут в одиночестве предается размышлениям, кто-нибудь, не дай бог, решит, что ею пренебрегают, — самое страшное на вечеринке. Надо срочно продираться сквозь толпу и отыскивать знакомых.
Комната, в которой прежде, казалось, собрались одни соседи, теперь была битком набита незнакомцами, и они все прибывали и прибывали, словно беженцы после какой-то невообразимой катастрофы — уцелевшие счастливчики, ищущие укрытия под чарами Линди…
А вот и сама Линди, всего в паре метров. Через плечи окружающих Розамунда наблюдала, как Бэйзила подводят к тому, кто «жаждал встречи с ним». Это, оказывается, Эйлин. Что там говорилось, Розамунда не слышала, но видела смущение и испуг на лице девушки и крайнее удивление на лице Бэйзила. И улыбку, сердечную улыбку доброй хозяйки на лице Линди, и ее рот, из которого непрерывным потоком лились оживленные, недоступные уху слова.
Что она там говорит? Почему Эйлин в таком ужасе, а Бэйзил — в таком изумлении? Он что, не знал, что Эйлин будет здесь? Может, и вообще не в курсе, что она здесь живет? Неужели Линди пытается их помирить, столкнув неожиданно лоб в лоб? Детская хитрость. Нет. Линди не так глупа и не так проста. Что бы она ни затеяла, это будет нечто хитроумно и тщательно спланированное. Как карточный фокус — безыскусные, естественные улыбки и жесты увенчаются — сюрприз! сюрприз! — очередным явлением Линди в ореоле славы на чьем-нибудь тусклом фоне. В этот раз, очевидно, роль фона отведена Эйлин.
Но с такого расстояния подробностей все равно не ухватишь. Розамунда двинулась дальше. Она пропихивалась и проталкивалась, пока не добралась до стеклянных дверей в сад, распахнутых в сентябрьскую ночь, все еще по-летнему теплую. В ветвях ракитника «золотой дождь» горел фонарь, подвешенный ее мужем с таким старанием. На траве под фонарем, в относительной тишине и приволье, сидели и стояли небольшие группы гостей.
Розамунда высмотрела Доусонов — в темноте тускло отсвечивали полные, голые руки и небрежно завитые, седоватые кудри миссис Доусон, слышался надтреснутый, но бодрый голос мистера Доусона, вещающего что-то о ястребах-перепелятниках. К кому он обращается — не разглядеть, но сам-то он и его жена ей хорошо знакомы. Розамунда аккуратненько, бочком, втерлась в группу гостей, обменялась с миссис Доусон снисходительной, понимающей улыбкой, означавшей: ох уж эти мужчины и их непостижимая страсть разглагольствовать о конкретных фактах, тогда как в мире столько всего гораздо более увлекательного!
— И я точно знаю, что это был не голубь! — с нажимом убеждал Доусон воображаемого оппонента. Воображаемого, поскольку не мог же он и вправду считать оппонентом свою жену или светловолосую, в пух и прах разодетую даму, которая смотрела на него дружелюбно, но с некоторым беспокойством. — Ястребы-перепелятники не всегда парят. Все считают, что они парят, а они не парят. Они камнем падают под деревья. Просто смешно заявлять, что раз он не парил, то, дескать, это был голубь!
Нарядная дама ничего такого не заявляла и теперь взирала на Доусона не только с беспокойством, но и с обидой. Но напрасно она приняла его слова на свой счет — могла бы догадаться, что для Доусона она всего лишь неполноценная замена группы восхищенно внимающих натуралистов-профессионалов.
— Кое-кто считает, что в городе их не встретишь, но это не так! — Доусон, торжествуя, обвел взглядом слушателей. — Да и можно ли назвать наше местечко городом? Сколько у нас старых вязов… — Он неопределенно повел рукой и вперился поверх крыш мечтательными глазами пригородного жителя, который силой воображения легко мог сровнять с землей акры кирпичных и деревянных оград и узреть первозданную сельскую красоту местности. — Да у нас за теннисным клубом настоящий лес. Там вполне может свить гнездо пара перепелятников. Даже несколько пар.
— Ну разумеется, — неуверенно откликнулась дама.
Ясно — совершенно не знакома с предметом разговора и отчаянно пытается сгладить пробел в познаниях, а потому старательно удерживает внимательное выражение лица и не переставая потягивает джин с лимоном. Розамунде стало жалко Доусона. Что бы такое сказать про ястребов-перепелятников, чтобы его поддержать? Может быть: «Как приятно сознавать, что они у нас живут. Дай бог им здоровья»? Нет, пожалуй, слабовато.
Но Доусон, по счастью, не замечал ущербности своих слушателей. Он оживленно вещал дальше:
— Ведь люди же ничего не видят. Не примечают жизни дикой природы просто потому, что не смотрят по сторонам. Думают, раз они живут на улице, где есть дома и другие люди, то больше тут и существовать нечему. А вы знаете, — он снова с тщетным вызовом обратился к нарядной даме, — что в Лондоне червей больше, чем людей? Можете себе представить?
