Практическая романтика (СИ) - Алексеева Оксана (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗

— Как прошла первая смена? Все выжили?

Он пожал плечами, не отрывая взгляда от дороги.

— Нормально. Целый день какие-то коробки таскали. Там для нас работы-то еще не предусмотрено, бедный завхоз по ходу дела придумывал. Если до завтра не придумает, то не удивлюсь, если мы те же самые коробки будем обратно носить. И так до конца лета, — он усмехнулся.

Его шутливое настроение говорило о том, что конкретно он на меня не злится. Это радовало. Потому я тоже поддержала веселый тон:

— Да ладно! Неужели даже Герман никого не попытался довести?

— Попытался, конечно, но коробки таскал. А завхоз в конце дня уже и сам ржал над его шуточками.

— Удивительно!

Юра мельком глянул на меня и сказал чуть тише:

— Не знаю, правильно ли на свидании обсуждать именно Германа, но раз уж речь зашла, то скажу — ничего удивительного. Через пятнадцать минут он решил, что это лучше похода в тренажерку, а в компании ржущего завхоза — так вообще, будто под присмотром личного тренера. В этом весь Герман и есть, собственно. Мне кажется, ты не совсем правильно его воспринимаешь, раз так подумала. Герман-то как раз и на необитаемом острове выживет, потому что такие гады везде выживают.

Я заинтересовалась и отважилась продолжить. Да и слово «гад» этому способствовало.

— Почему ты с ним дружишь, Юр? Не пойми, что осуждаю, но любопытство гложет.

— Именно осуждаешь, — он тихо рассмеялся дороге. Но затем все же решил ответить: — Именно из-за этой его способности к выживанию в любых ситуациях. Без подробностей это прозвучит странно, но я сомневаюсь, что был бы сейчас тем, кто я есть, если бы не его постоянная поддержка. Причем поддержка безусловная, не зависящая ни от чьего мнения. Герман гад для всех, кроме тех, кто ему важен. И да, я тоже его за это осуждаю, но никогда до такой степени, чтобы разругаться. Да и он меня за многое осуждает, ты тому пример, но тоже никогда до такой степени. У него тяжелая энергетика, кто бы спорил, зато когда надо взять себя в руки — проще всего смотреть на него.

Разговор становился настолько интересным, что я вообще забыла о дороге, немного развернулась и пристально смотрела на водителя.

— А если с подробностями? Я понимаю, что он тебе друг, но хотелось бы понять больше!

Юра наверняка чувствовал мой взгляд, потому и улыбался. Но неожиданно пресек мое любопытство:

— Если мы будем продолжать говорить о Германе, то я отвезу тебя назад и больше в кино не позову. Он мне друг, но девушка, которой больше нравится говорить о нем, чем обо мне, в кино со мной не ходит. Точка. Я тиран и деспот, в моем присутствии обожай только меня.

Прозвучало как ирония с ноткой ревности. Стало приятно. Легкий флирт для поднятия настроения, или я ему немного симпатична? Я откинулась на спинку и пробурчала, словно хотела оправдаться:

— Вообще-то, я подробности именно о тебе и спрашивала. В любом случае спасибо, что прикрыл меня перед ним.

— Пожалуйста, — просто ответил он, будто я его благодарила за переданную за столом солонку.

— Мне показалось, или ты спешил побыстрее уехать из отеля?

— Не показалось. Потому что даже с моим прикрытием тебя пока никто не любит. Нужно время, чтобы тебя приняли. Вот пусть пока там сидят и хотя бы к мысли привыкают.

Я едва не расхохоталась:

— А если я не хочу, чтобы меня принимали?

— Нужно время, — суше повторил он.

Больше я его разговорами не донимала. Юра производил впечатление очень спокойного и довольно замкнутого человека, так зачем понапрасну раздражать? Такие люди очень часто еще и упрямы, но эта черта мне импонирует: терпеть не могу взбалмошных балбесов, у которых семь пятниц на неделе. Вообще серьезность в людях уважаю. И он прав, время нужно — да хотя бы для того, чтобы мы с ним лучше начали друг друга понимать.

Фильм мы выбирали не особенно тщательно, просто пошли на первый же сеанс. Боевик потрясал воображение роскошными спецэффектами и полным отсутствием сюжета. Время пролетело быстро, но я ловила себя на мысли, что никакой романтичности не наблюдалось: мы не ныряем одновременно руками в стаканчик с попкорном, чтобы тут же сжаться от случайного соприкосновения, не наклоняемся друг к другу, чтобы о чем-то сказать, и не бросаем украдкой взгляды так, чтобы второй не заметил. Сидим и смотрим фильм — быть может, единственные во всей истории кинематографа зрители, которые именно затем сюда и пришли.

Это пока ни о чем не говорило, но на самом деле я бы хотела знать точно, есть ли хоть капля симпатии. Возможно, это так важно было потому, что я сама испытывала к нему симпатию и была бы готова влюбиться. Но, конечно, только при условии, что он влюбится первым и мне не грозит невзаимность.

После кинотеатра мы завернули и в кафе — на ужин в отеле все равно опоздали. К счастью, Юра привез меня не в какой-нибудь ресторан, а в заведение среднего класса, иначе я в таком наряде чувствовала бы себя не в своей тарелке. Допускаю, что он даже сделал это специально. Это немного смущало, зато и зазвенело еще одной монеткой в копилке его достоинств — ко всем своим положительным чертам Юра еще внимателен и тактичен.

Мы оба не спешили возвращаться, потому и гуляли по парку, не поднимая вопроса о позднем времени. И как-то незаметно перешли к обсуждению личного. Юра просто отвечал на мои вопросы, а открывался нехотя, тем самым напоминая меня саму:

— Ты на бзики Кристины большого внимания не обращай. На самом деле, она не такая уж и злобная стерва, какой пытается казаться, — я с ним могла согласиться только в том, что она «злобная» и «стерва», но внимательно слушала дальше. — Думаю, что это ее панцирь, чтобы случайно слабой не показаться. Это страшная военная тайна, Ульяна, у многих в моем кругу наблюдается такая же болезнь, прямо массовый психоз.

— От чего же ей закрываться? — вкрадчиво интересовалась я, боясь залезть в необсуждаемые темы.

Но Юра уже расслабился в достаточной степени, чтобы откровенничать:

— От того же, от чего мы все закрываемся. От непонимания, от завышенных ожиданий родных, от того, что большинство из нас лицо няни знают лучше, чем лицо матери. У Кристины тоже серьезные проблемы в семье, тоже все друг другу чужие, а образ хладнокровной стервы не позволяет никому догадаться, как она одинока. Зачем, думаешь, все ее эти папики и постоянные скандалы в таблоидах? Да не хотела бы она засветиться с очередным престарелым ухажером, никакой папарацци бы их не поймал. Нет, это часть ее имиджа и желание кому-то что-то доказать. Все куда-то сбегают, находят для психики выход. Кеша — в наркотики, кое-как вытащили, Анжела с Ангелиной друг за друга держатся, как приклеенные, потому что только так не чувствуют одиночества, Мишель и Анатоль — в бухло и на курорты, везде хорошо, где подальше от дома.

Я кивнула, будто все понимаю, хотя тема требовала осмысления. Вопрос мог прозвучать бестактно, но я осмелилась его задать:

— А ты? У тебя такие же проблемы с семьей?

Он помедлил с ответом, но потом заговорил бодро:

— Если не хуже. Те же самые ожидания, только я их оправдывать совсем не хочу. Не интересно мне в будущем управлять сетью отелей, не интересно судиться с Кернами по любому поводу или кто там еще будет главным конкурентом. Не интересна вся эта движуха за лидерство, пока жизнь мимо будет проходить. Но это даже не обсуждается, понятное дело. Какая журналистика, в самом деле, какое творчество, бред сивой кобылы. Я лет в пятнадцать даже из дома убегал, в знак протеста. Вернулся через три месяца, напротестовался, — он деланно рассмеялся. — Но это чувство, что мечты и жизнь никогда не пересекаются, осталось. Еще немного повзрослею и смирюсь, что просто мечтаю неправильно. А пока тоже сбегаю — то к Герману, то в себя.

— Ничего себе, — выдавила я.

Кажется, я догадалась, у кого он те самые три месяца жил. Но вслух об этом не сказала, не желая вновь всуе поминать Германа. Но он сам о нем вспомнил, будто бы продолжая свою мысль:

— У Кернов не так. Герман никуда от семейного бизнеса не рвется, но я уверен, что если бы он так же взбрыкнул, то Марк Александрович попсиховал бы неделю-другую, а потом бы рукой махнул. Придумал бы, кому бизнес пристроить, — желающих полтора миллиарда найдется. У него жена уже лет десять как умерла, его это изменило. Мать Германа такая совсем мягкая была, ребенка баловала и как наседка вокруг него кудахтала, и отец после ее кончины не мог не подхватить эстафету, сам сделался мягче. Все-таки единственный родной человек, они друг за друга очень держатся. Вот у них дома все из наших и отсиживаются, когда со своими скандалят, — там типа военной крепости для временных беженцев. Повезло Марку Александровичу, что у Германа немного близких друзей.