Единственная наследница - Модиньяни Ева (читать книги полные TXT) 📗
Неожиданно в цех упаковки вошел начальник.
– А ну-ка давайте пошевеливайтесь. Не заставляйте меня прибегать к штрафам. Потом зря будете плакать. – И исчез так же быстро, как и появился.
Некоторое время все работали молча: слышалось только дыхание женщин и шорох упаковок в их руках. А Джузеппина вспомнила ту страшную ночь, когда отцу стало совсем худо. Он страшно посинел, ему не хватало воздуха. Он хватал его ртом, чтобы втянуть в себя жизнь, которая из него уходила, но удушье мучило его все сильней. Эльвира набросила на голову черную шаль и сказала: «Следи за малышами, а я пойду искать священника Раттану. Может, он его вылечит».
Этот лишенный духовного сана священник был известен в Милане не меньше, чем в Петербурге легендарный Распутин. Одни его любили, другие ненавидели, но все боялись его оккультной власти. Он жил, как медведь в своей берлоге, в старом доме на пьяцца Фонтана, но имел в городе несколько домов и даже вилл, подаренных ему богачами, которых он вылечил.
Матери не было очень долго, и лишь под утро Джузеппина увидела в окно, как она быстро шагает в холоде зимней ночи, стараясь поспеть за каким-то священником в сутане. Отец Раттана был коренастый мужчина с темной кожей и пронзительными черными глазами. На нем была просторная заношенная сутана, но без белого воротничка, поскольку он был под интердиктом. Молча он подошел к изголовью Анджело и, едва лишь взглянув на него, проговорил: «Поздно, ничего уже нельзя сделать. Дайте ему катрамин, чтобы немного успокоить кашель». Мать зарыдала, но он не обратил на это никакого внимания: он давно привык к человеческому горю. Вместо этого он подошел к Джузеппине, которая смотрела на него глазами раненого олененка, и для девочки у него нашлись слова сочувствия. Он погладил ее по голове и сказал: «У тебя, малышка, будет нелегкая жизнь. Ты увидишь цвет своей крови еще до времени. И близкие, родные покинут тебя очень рано. Но найдется один, кто за тебя отомстит и тебя защитит. И кончишь ты свои дни в достатке».
Джузеппина застыла, пораженная его словами, непонятными, но имевшими некий таинственный смысл. И вскоре исполнилось одно из этих пророчеств: она рано увидела цвет своей крови. Но еще никто за нее не отомстил.
Глава 9
Чувствуя на себе пристальный взгляд и уже зная, чей это взгляд, Чезаре, однако, не шелохнулся, ни один мускул не дрогнул у него на лице. Стоя на площади, он продолжал разговаривать с цыганкой, любуясь ее стройной фигурой и тонким смуглым лицом: черными андалузскими глазами, разлетом бровей и длинными ресницами, ее бархатистыми щеками и по-детски трогательными мочками ушей с тяжелыми серебряными серьгами. На девушке была пестрая юбка, доходившая ей до щиколоток, но не скрывавшая босых смуглых ног, и белая блузка с глубоким вырезом.
Огромный медведь, стоявший рядом с ней, покачивал головой, заставляя звенеть колокольчики на шее. Он пускал слюну в кожаный намордник и высовывал время от времени свой влажный язык. Это был крупный зверь, ростом даже выше взрослого мужчины, с густой темно-коричневой шерстью. Медведь нетерпеливо переступал с лапы на лапу в ожидании вечернего представления.
Была суббота, и народу ожидалось больше, чем обычно, но пока что зрителей собралось немного – они стояли поодаль, прячась от жаркого вечернего солнца в тени. Среди них был и человек, который не сводил глаз с Чезаре, беседовавшего с цыганкой. Едва вышедшая из отроческого возраста, исполненная той нежной прелести, которую дарит расцветающая юность, девушка была непередаваемо хороша. Ее грудь, еще не развившаяся, с крохотными пуговками розовых сосков, которые невинно появлялись и исчезали в вырезе блузки при каждом ее движении, смуглые плечики под этой полупрозрачной тканью, стройные ножки с розовыми, почти детскими пятками – все обещало райское наслаждение, и мужчина пожирал ее глазами, не теряя, однако, из виду и широких плеч Чезаре. Они знали друг друга, и ему следовало опасаться этого парня, хотя тот вел себя как ни в чем не бывало.
– Какая большая площадь, – сказала цыганка, оглядываясь вокруг. Голос у нее был звонкий и мелодичный.
– Да, – ответил Чезаре. – И красивая. Тебе нравится в Милане?
– Очень, – кивнула цыганка. – Но мне страшновато здесь.
Она впервые попала в такой большой город и еще не привыкла к его широким улицам и площадям. Они встречались уже несколько вечеров, и Чезаре знал о ней многое. Девушку звали Долорес, она родилась четырнадцать лет назад в той самой повозке, в которой умерла ее мать при родах. Отец ее, приземистый черный цыган с серьгой в ухе и курчавыми волосами, играл на скрипке, на фисгармонии и возил медведя по городам и деревням. Он сам, его дочь и этот медведь казались одной семьей.
Вокруг уже собралось немало народу, но любопытные все же держались на расстоянии. Медведь застыл на задних лапах и слегка наклонил голову, чтобы лучше видеть Долорес своими маленькими близорукими глазками.
– Кажется, он тебе улыбается, – сказал Чезаре.
– Да, он умеет улыбаться, – подтвердила девушка.
– А ты его не боишься?
– Кого, Грицли? Да он привязан ко мне, как собака. Иногда мне кажется, что он мне брат, – сказала она, с нежностью глядя на зверя. – Вот попробуй дотронуться до меня.
– Пожалуйста. – Чезаре осторожно потянулся к ней и коснулся смуглой руки цыганки.
Маленькие глаза Грицли тут же вонзились в него, как лезвия двух ножей, рассерженный зверь издал короткий угрожающий рык. Шерсть вздыбилась у него на загривке, а желтые зубы обнажились в мгновенном оскале.
– Спокойно, Грицли, – своим нежным голоском остановила его Долорес. – Нельзя, Грицли, это друг.
Успокоившись, медведь издал глухое ворчание и снова закачал головой, заставляя звенеть колокольчики, в то время как зрители небольшими группками собирались на этот звон.
– А страшно, – усмехнулся Чезаре. – Какой у него рык! И когти огромные, точно крюки.
– Нечего бояться, если я здесь, – успокоила его Долорес. – Он повинуется мне беспрекословно. Кто не хочет причинить мне зло, тот не должен бояться Грицли.
Стояла тяжелая предвечерняя духота, и маленькие капли пота проступили на лбу и на крыльях носа цыганки. Время от времени она обмахивала лицо платком. От медведя пахло зверем, от людей – тяжелым трудом и потом. Сухой раскаленный воздух был неподвижен. Грицли пыхтел и ворчал от зноя, необычного даже здесь, где привыкли к жаркому лету. Только Чезаре как будто и не чувствовал этой жары, его кожа была совершенно суха, а взгляд безмятежно спокоен.
Базилика Сан-Лоренцо и тесные грязные улочки вокруг нее словно растворялись в горячем мареве. Здесь обитали нищие и всякого рода уголовники, самое дно общества, но Чезаре вырос тут, и квартал этот был для него родным. Пьяцца Ветра, где они стояли, помнила эшафот, на котором рубили головы во имя закона. Закон же всегда был на стороне власть имущих.
– Зрителей будет немного, – с сожалением сказала цыганка.
– Народ соберется, – успокоил ее Чезаре. – Поглазеть на пляшущего медведя – одно из редких развлечений, которые бедняки еще могут себе позволить.
– Будем надеяться, – улыбнулась девушка, показав свои ровные блестящие зубки. Она вспрыгнула в стоявший тут же крытый фургон и спряталась в тени, обмахиваясь платком. Медведь подошел к ней с протянутой лапой, выпрашивая что-нибудь вкусненькое. Долорес засмеялась и бросила ему грушу. Медведь схватил ее и, жадно чавкая, съел.
После долгого и тяжелого рабочего дня народ понемногу собирался на площади, вдыхая раскаленный вечерний воздух. Все мечтали о дожде.
– Лишь бы не пал на нас гнев божий, – заметил какой-то крестьянин, взглянув на небо, затянутое легкой дымкой, но без единого облачка в синеве.
– Когда воздух так прогрелся, может налететь страшный смерч, – вступил в разговор другой.
– Год назад в Пьемонте, – вмешался третий, – он вырвал с корнями деревья и унес крыши домов.
Старуха с двумя маленькими детьми, услышав такое, осенила себя крестом.
