Возьми меня на поруки (СИ) - Трифоненко Елена (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
— Да что вы говорите! — процедил директор и подошел к букету вплотную. — Действительно, есть среди нас хлыщи, которых хлебом не корми — дай пустить пыль в глаза доверчивой женщине. Они еще горазды слова красивые говорить.
— А нам, знаете ли, именно таких слов очень и не хватает, — едко парировала начальница. — Да-да! Повторю! Нам, современным женщинам, ужасно не хватает красивых слов. Развелось, понимаешь ли, мужчин без воображения.
Директор побагровел:
— Значит, без воображения? Но вы учтите, Римма Федоровна, что те, кто складно чешет, часто непригодны для семейной жизни. Это чаще всего никчемные ловеласы, неспособные сделать женщин счастливыми. А вот мужчины с большим сердцем обычно косноязычны, им трудно говорить о чувствах.
— А мне вот на каблуках ходить трудно! — возмутилась его зам. — Но ведь ничего — хожу. По-настоящему влюбленный мужчина всегда найдет для своей дамы нужные слова.
Директор вдруг нагнулся к цветам и весьма оживился:
— Да вы поглядите, какой романтик: и записочку оставил. Замечательно! Сейчас поучимся у этого франта ораторскому искусству.
Мужчина ловко выудил из букета крохотную, незамеченную нами открытку. Внутри меня все обмерло.
— «Идея с раздеванием и правда была дурацкой. Прости!» — громко и с выражением прочел директор. — И что это значит? Римма Федоровна, вы что, давеча играли с кем-то на раздевание?
Он покачнулся и ухватился за стол. Моя начальница побледнела и с испуганным видом прижала руку к груди.
— Это моя записка! Моя! — заорала я, боясь, что все начальство сейчас разобьет паралич. — И букет мой! Я просто передарила его Римме Федоровне.
Директор повернулся ко мне, и в глазах его плеснулось недоверие.
— Это вы играете в карты на раздевание?
— О господи! Нет, конечно!
— А что же все это значит? О каком раздевании речь?
— Ой, тут такая долгая история! — пробубнила я, пытаясь сочинить на ходу что-нибудь убедительное. — Это от подруги цветы. Она занимается организацией девичника и решила заказать на него стриптиз. А я сказала, что против того, чтобы передо мной кто-то раздевался, пока я ем. Даже пригрозила, что не приду. Ну и мы поссорились немного…
Дмитрий Петрович не слишком натурально изобразил восхищение:
— Нет, Римма Федоровна, вы это видите? Видите, какая у нас смена растет? Всеми силами выгораживают начальство, подставляются под удар.
— Но я говорю правду!
Его губы чуть дрогнули.
— Извините, Ксения Витальевна, но врушка из вас так себе! — директор несколько секунд строго смотрел на свою заместительницу, а потом обреченно махнул рукой и ушел из кабинета.
— Простите, — пробормотала я, чувствуя себя ужасно виноватой.
Римма Федоровна покачала головой и еле уловимо улыбнулась. Потом она подкрасила губы, поправила волосы и куда-то ушла, а я достала телефон и набрала Глебу. Тот снял трубку почти сразу.
— Цветочки — это для слабаков, — заявила я вместо приветствия. — Мое прощение можно заслужить только поступками.
— И какими?
— Свози меня сегодня в одно место!
Повисла небольшая пауза, а потом Глеб замялся:
— А завтра никак? Сегодня у меня чертовски много дел — раньше полуночи точно не освобожусь.
Внутри меня все вскипело. Интересно, чем таким важным он занят в вечер пятницы? Уж не встречей ли с Вероникой? Я сделала глубокий вдох и заметила как можно спокойней:
— Меня вполне устроит, если ты заедешь за мной в половине восьмого.
— Ксюша, у меня работа, которая не может…
— А еще у тебя — пари, — прервала я, почему-то в красках представив, как Глеб опрокидывает Веронику на ту шикарную кровать, что стоит у него в спальне. — Пойми, тебе не выгодно со мной ссориться. Одно мое слово — и тебе не видать победы, как своих ушей. В общем, учись выкручиваться: работай быстрей, делегируй полномочия…
— Ладно, буду у твоего дома в восемь, — буркнул Глеб и сразу положил трубку.
24
И вот наступил вечер. Хоть руки у меня и дрожали от волнения, я сделала довольно приличный макияж, уложила волосы и нарядилась в одно из новых платьев. Мне очень хотелось порадовать Глеба. В конце концов, ради меня человек пошел на тяготы и лишения, а мы, женщины, существа благодарные.
В новом платье было страшно присесть, потому мне, такой расфуфыренной, приходилось просто слоняться по квартире. Время тянулось еле-еле. Наконец стрелки часов показали восемь. Потом восемь десять… Восемь пятнадцать…
В двадцать минут девятого нервы у меня сдали, и я схватилась за телефон.
Мне хотелось наговорить Глебу гадостей за то, что он так нагло меня «прокатил». Вот только телефон у Алининого брата оказался отключен. Я чуть было не расплакалась. Блин! Не стоило вообще с ним связываться.
— Ты чего нервничаешь? — спросила мама, которая хоть и корпела увлеченно над чертежами, все равно обратила внимание на мое рассерженное сопение.
Я вздохнула:
— Мне нужно купить угощение к завтрашнему чаепитию в доме престарелых. Договорилась со знакомым, что он свозит меня в «Ашан», а он, кажется, обо мне забыл.
— Сочувствую, — пробормотала мама.
Я кое-как собралась с мыслями и быстро стянула дурацкое платье:
— Ладно! Поеду на автобусе, пока супермаркет не закрылся.
Мама встрепенулась:
— А потом как дотащишь коробки? Хочешь, я с тобой поеду?
— Не надо, — отмахнулась я, — я же теперь само обаяние, так что на месте сниму себе какого-нибудь красавчика для переноски тяжестей.
— Чего? — глаза мамы округлились.
Я сделала невинное лицо:
— На такси раскошелюсь, говорю.
— Ты там осторожней, — между маминых бровей залегли морщинки. — Все же с деньгами едешь.
— Ага! — кивнула я. — Постараюсь не поддаться соблазну и не проиграть все в игровых автоматах.
А потом невольно вздохнула: сумму, которую мне выделили на застолье, и деньгами-то назвать трудно. Копейки. Буду опять добавлять из своих.
Через минуту я превратила модную укладку в пучок и нацепила джинсы и свитер. Так мне даже больше нравилось, только настроение упало к нулю. И даже предстоящий завтра концерт почему-то не радовал. Но это ничего. Сейчас выйду на улицу, и настроение сразу поднимется.
Я быстро чмокнула маму и, накинув куртку, побежала на остановку.
По закону подлости, автобуса долго не было. А потом вообще пошел дождь — такой приличный тропический ливень, с оглушительным громом и молнией. Я спряталась в остановочный павильон, но тот быстро превратилась в маленькое озерцо. В кедах у меня захлюпало. Противно так. Громко. А еще почему-то вокруг завоняло канализацией (наверное, ливневки забило мусором).
Чтобы отвлечься от неприятных ощущений, я разговорилась с какой-то старушкой, но лучше б мне родиться социофобом. Зазевавшись, я пропустила придурка на «Гелендвагене». Тот со свистом промчался мимо нашей честной компании и поднял тысячу брызг. Примерно половина из них приземлилась на меня.
— Не три! Не три курточку! — завопила старушка-собеседница, когда я выудила из рюкзака пачку влажных салфеток. — Только хуже сделаешь. Сначала все просуши, а потом щеткой пройдешься.
Вид у нее был такой взволнованный, что чистить одежду я не рискнула. Терпеть не могу расстраивать незнакомых бабушек! Мои обе давно умерли, но до сих пор мерещатся мне в каждой пятой старушке. Вздохнув, я протерла только лицо, промокнула волосы. Зеркала у меня с собой не было — о том, во что превратился макияж, оставалось только догадываться.
Настроение из плохого стремительно превратилось в чудовищное. А ведь все это из-за Глеба! Если бы не он, я бы не была так взвинчена и догадалась захватить с собой зонт. Или вообще прямо с работы поехала в «Ашан» и не попала бы под дождь. Мне снова захотелось наговорить Алининому брату гнусностей. Я чертыхнулась и быстро набрала его номер. Один гудок, второй, третий. А потом мне вдруг ответил красивый женский голос:
