Неотразимая (Богатая и сильная, Новый Пигмалион) - Кауи Вера (читать книги бесплатно полностью без регистрации txt) 📗
Взглянув на миниатюрные хрустальные часики и обнаружив, что уже почти три часа, она поняла, что существует единственный способ обрести спокойствие. Возможно, в последний раз.
Она бесшумно выскользнула из постели, накинула пеньюар, сунула ноги в домашние туфли, украшенные перьями, на высоких каблуках без задников. Она столько раз делала так прежде, что сейчас все происходило без участия ее воли и разума, в полной тишине. Серафина спала неподалеку, и сон у нее был чуткий.
В коридоре стояла тишина, обитатели комнат закрыли тяжелые двойные двери. Она бесшумно проплыла мимо них до конца коридора, свернула налево и оказалась перед бело-золотыми дверями с чудесной резьбой и ручками в виде морских коньков. Она взялась за них обеими руками, чуть повернула и нажала на двери, они беззвучно отворились. Хелен закрыла глаза и глубоко вдохнула знакомый запах — запах дома: смесь аромата сухих лепестков, живых цветов и воска. Хелен вошла и закрыла за собою двери. Это действовало лучше лекарств. Напряжение спало, исчезло. Она двинулась дальше.
Хелен не зажигала света, он не был ей нужен. Она знала на память каждый дюйм в каждой комнате, могла пройти через них вслепую, если бы понадобилось. Она медленно двигалась по комнатам, дотрагиваясь до вещей кончиками пальцев, поглаживая их, ощущая рукой плотность атласа и парчи, нежность шелка, замысловатость резьбы и бронзовых накладок, холодное сияние хрусталя и блестящую поверхность серебра; ее отражение проплывало в огромных зеркалах подобно печальному привидению. Она то поправляла картину, переставляла статуэтку, то наклонялась к букету, величественно возвышавшемуся над тонкой фарфоровой вазой, поднимала крышку изумительного сверкающего китайского кувшина, чтобы почувствовать тонкий аромат лежащих там розовых лепестков. Она медленно прошла по великолепной анфиладе комнат, в последний раз прощаясь с тем, что любила больше всего. Собственно, у нее и не было ничего другого. Дело ее жизни.
Красота, которая — она знала это и сейчас, и когда создавала ее — никогда не принадлежала и не будет принадлежать целиком ей. О, она боролась с этим, пытаясь сосредоточиться на настоящем, в то время как страстно хотела уверенности в будущем. Сейчас она ощущала, что стоит на краю пропасти, стараясь сохранить равновесие, не упасть… Она потеряла все это. У нее отобрали то, что она любила, и отдали кому-то чужому, кто никогда не видел этого дома и не полюбит его так, как любит она.
И нежно, любовно она поглаживала предметы, касалась их, чувствуя, как их спокойствие и красота смягчают ее боль. В тишине раздавалось лишь тиканье часов, послышался тихий звон, когда они пробили четверть.
Бледный лунный свет упал на натертый паркет, засиял на великолепных коврах, отразился в бездонных зеркалах, бросил блики на полированную мебель. От яркого света стали темнее тени. Хелен продолжала свое молчаливое паломничество, и оно окончилось, как кончился и весь ее мир всего несколько часов назад.
На Хелен вдруг накатила боль, такая резкая и сильная, что она закусила губу, чтобы не вскрикнуть. Ее охватило отчаяние, ноги отказывались держать ее, она села в любимое кресло из яблони, обитое темно-синим шелком. Она крепко схватилась за ручки, пытаясь удержаться за что угодно, пока не схлынет волна боли и отчаяния. Затем она еще некоторое время сидела, поникшая, с опущенными плечами. Пальцы ее машинально гладили шелковую ткань.
Я не могу расстаться со всем этим… не могу… это моя жизнь! Как мне расстаться с жизнью? Ричард, Ричард… что я тебе сделала, почему ты так поступил со мной… ты знаешь, что значит для меня Мальборо… ты сам поощрял меня заниматься домом после того, как…
Ее мысли вдруг, как испуганные кони, бросились назад.
Не думать, никогда не думать об этом… это опасно… грозит безумием… все выдумано… ничего подобного на самом деле не было. Ричард не уставал снова и снова объяснять ей это.
Лицо на фотографии… настолько похожее на Ричарда и удивительно, пугающе похожее на нее, Хелен. Как будто видишь себя в молодости… Только это лицо сильнее. Смелое выражение. Его владелицу не одурачишь.
На нем как будто бы написано: «Попробуй только!»
Удивительно, каким-то образом фотография заставляет вспомнить те прошедшие дни. Нет, об этом не следует думать. Все давно осталось позади, она давно свыклась со своей жизнью. Она не должна вспоминать о прошлом, настолько живом для нее и явно вымышленном для всех остальных. Если бы перед ней было будущее…
Но будущего не стало. Может быть, именно потому приходится сражаться с ожившими воспоминаниями — странными, пугающими… с собственными вымыслами, как она привыкла о них думать. Лучше обратиться к действительности, какой бы она ни была чудовищной.
К боли, которую она не переставала ощущать всем телом — как будто с нее содрали кожу.
Ты все разрушил, Ричард, думала она, разрушил одним росчерком пера. Род Темпестов. Семью. Когда в будущем люди захотят узнать что-то о нас, им не придется лазить по книгам, достаточно будет взглянуть на страницы вездесущих газет. Мы прославимся не как род, чья история была его гордостью, а гордость — историей, а как семейство, которое произвело на свет знаменитого незаконного ребенка. Триста лет благородных и чистых традиций перечеркнуты появлением внебрачного ребенка Ричарда… Значит, ему удалось все-таки преодолеть свое бессилие, и попутно он обрек на бессилие ее. Но ему всегда этого и хотелось… его наследница… она тоже из рода Темпестов. Закрыв глаза, Хелен представила себе лицо с фотографии. Похожее на ее собственное лицо в юности, но холоднее, тверже. Высокомерное. Сдержанное. Недоступное. Надежды нет, никакой надежды нет…
Вдруг она почувствовала, что больше не выдержит.
И уже не заботясь о том, услышат ее или нет, она побежала обратно, через холл, а ее шифоновый пеньюар летел следом за ней. Оказавшись в своем убежище, в спальне, она взяла в руки крохотную эмалевую коробочку, где хранились красные капсулы, приносившие ей забвение. Она налила себе ледяной воды, положила на язык две — а не одну, как обычно — капсулы и проглотила их. Затем она скинула на пол пеньюар, бросилась на постель и, закутавшись с головою в шелковые простыни, сжалась в комок и принялась молиться.
Касс в своей комнате, отделенной от комнаты Хелен коридором, не спала, она курила, сидя в постели, и не пыталась заснуть. Слишком многое следовало обдумать, а она была так взволнованна, так задета, так раздираема обидой и страхами, что и думать о сне не стоило. Ее угнетали дурные предчувствия, и имя им было — Элизабет Шеридан.
Документы, которые дал ей Харви, валялись вразброс по шелковому покрывалу, она прочитала их от первой строчки до последней в поиске особо значимых мест, высматривая намеки, пытаясь угадать, как, где и, самое главное, — почему. Причина должна быть. Ричард Темпест ничего не делал без причины. Он составил документ совершенно однозначно, дал ясно понять, что Элизабет Шеридан получит наследство без всяких помех с чьей-либо стороны. Как сказал Дан: со злым умыслом. А она, Касс, ничего не знала. Пребывала в неведении. Она, всегда знавшая все на свете. Это унижало ее, ставило в один ряд с остальными неудачниками. Оставить ее в стороне и отдать всю власть двадцатисемилетней девчонке, которая зарабатывает на жизнь как фотомодель! Касс корчилась на скомканной постели.
Отдать Организацию! Отдать какому-то ничтожеству.
Что он задумывал? Касс терпеть не могла не знать. Она всегда стремилась знать. Незнание угнетало ее. В подобных ситуациях она либо начинала без конца есть, либо обгрызала ногти до мяса. Сейчас ей тоже страшно хотелось есть. Но фраза Дана относительно ее тридцати лишних фунтов (даже больше, виновато подумала она) заставляла ее гнать от себя всякую мысль о соблазнительных сандвичах с холодной индейкой и капустным салатом.
Кто же, черт побери, эта девушка — нет, женщина.
В двадцать семь лет, конечно, уже взрослая женщина.
Кто она? Кто была ее мать? Почему она росла в приюте?
