Леди Генри - Стоун Джулия (первая книга .TXT) 📗
Джон достал сигарету и закурил. Высокий, худощавый, с прямыми плечами; короткие темные волосы, глаза, затуманенные мрачной грустью; суровое выражение лица, – он не двигался и, подняв голову, смотрел во мрак, висевший как свод над его головой, ощущая вкус тающих на губах снежинок. Он, наконец, у цели и должен начать новую жизнь, ибо ничто не стоит на месте и ничто не принадлежит человеку без остатка. Река времени течет во всех направлениях, и Джону показалось, что он слышит глухой ропот этого потока.
– Мистер Готфрид?
Джон обернулся. Перед ним стоял молодой человек в ватной куртке, шлеме и белых крагах. На вид ему было не больше двадцати пяти лет; склонив голову на бок, он без улыбки глядел на Джона.
– Да. Это я.
Человек подал руку, пожатие его было крепким, исполненным энергии. Натягивая крагу, он смотрел в глаза Джона.
– Анри Генри, к вашим услугам. Я здесь по просьбе отца. Он ожидает вас в замке. Это не так далеко, мили две отсюда. Я отвезу вас, мистер Готфрид. Где ваш багаж?
– Еще в поезде. Я позову носильщика.
– Хорошо. Но заплачу ему я. Эти стервецы всегда готовы ободрать приезжего.
Через четверть часа, оставив позади вокзал и лабиринт городских улиц «Оксфорд» катил по каменистой дороге, разбивая колесами лед. Тьма менялась в мутные сумерки; они были в сердце, они были в воспоминаниях.
Готфрид отвечал на расспросы Анри о дороге, рассеянно слушал рассказ о поместье и семье, с которой Джон теперь будет связан, но, глядя на редкие огоньки за густой пеленой снега, он думал совсем о другом…
Все-таки он узнал правду. Был вечер, смутное освещение за матовым стеклом, где скользили какие-то тени. С утра, а точнее, третий день лил дождь, как будто кто-то стер грань между сном и явью; макинтоши и шляпы были мокры, а от спин лошадей поднимался пар. Казалось, сам воздух не успевал просохнуть, Ланкастер стал похож на губку, пропитанную небесными соками. В маленьком кафе царило возбуждение, отрывки разговоров, стук стаканов, скрипка. И рядом с ним – Дороти Холлуорд и ее невозможные глаза. Мать Вики казалась Джону сфинксом: произнеся страшную правду, она продолжала с полуулыбкой помешивать ложечкой кофе, бессознательно глядя на циферблат наручных часов Джона, вылезших из-под манжет. Вики была больна уже давно, а плохое питание военных лет и сильное потрясение, вызванное гибелью брата, ухудшили ее состояние. Ей необходимы теплый климат, солнце, море.
– Мы доверяем нашему доктору, мистер Готфрид. Сухой воздух и покой дали бы Вики облегчение. В Египте живет наша дальняя родственница, старая одинокая женщина, она могла бы оказать гостеприимство бедной девочке. Состояние Вики ухудшается, Готфрид, и нет уже смысла скрывать это от вас. А между тем надвигается зима.
– Какие же обстоятельства мешают вам отправить дочь в Египет?
Мадам Холлуорд печально улыбнулась.
– Мой милый Джон, отсутствие необходимых средств – вот помеха для достижения цели. Бедная девочка! Сердце матери разрывается, глядя на ее страдания!
Джон опустил голову. Много бы он дал за то, чтобы это оказалось неправдой, но разум его уже искал выход, строил необходимые комбинации. Домой он вернулся подавленный, долго стоял у окна, глядя в затянутое тучами небо, потом заснул, и ему снилось море изумрудного цвета и Вики в тонком платье. Утром глаза его были мокры. И потом, когда в закусочной поднимали жалюзи, он будто видел ее образ, все то же бледное небо, чувствовал запах кофе. Но на службу Джон пришел вовремя, с уже готовым решением.
Дождь, дождь, все тот же дождь, – он стоял в своем кабинете – в окно видна улица, часть ограды, грохочущие трамваи и бегущие рядом с ними пешеходы.
– Туберкулез, – тихо произносит он.
Что ж, он не боится слов. Пусть это будет сказано вслух. Он провел кончиками пальцев по стеклу, потом зашел в ванную комнату и сунул голову под кран.
Джон работал сверх всякой меры, а между тем надвигались холода, подстегивавшие его. Он часто бывал у Вики. Девушка слабела. Однажды после очередного приступа кашля Вики закрыла лицо руками, замерла, сидя в кресле. Готфрид подошел и отнял от лица ее руки. Все те же усталые глаза, тот же лихорадочный румянец. Джон заметил в кулаке скомканный платок. Она отдала его без возражений. Пятна крови слишком ярко выделялись на тонком батисте…
В ноябре при содействии Готфрида Вики отправилась в Египет. Джон приехал на вокзал с букетом желтых роз, как напоминанием об эпизоде в спальне, о пеньюаре с золотыми отблесками. Госпожа Холлуорд занималась всеми необходимыми формальностями. Девушка и юноша стояли у низкого кирпичного парапета, ветер приятно освежал лицо. Джон без конца целовал руку в черной перчатке, с тревогой вглядываясь в родное лицо.
– Вы даете слово, мистер Готфрид, что не забудете вашу Вики? И будете регулярно отправлять корреспонденцию? Ваши письма станут для меня залогом счастливого выздоровления.
– Моя милая, у вас все будет по-новому, интересная, радостная жизнь. Вы увидите теплое море, будете отдыхать в тени пальм и сикомор среди цветов. Конечно, я буду писать вам, конечно же! Но не привязывайтесь к этому. Будьте свободны и наслаждайтесь красотой.
– Ну что ж, будь по-вашему.
Она сняла перчатку и положила ладонь ему на лицо. Потом рука соскользнула и охватила его шею, мягко, с маленькой долей нежности. Она смотрела в его глаза так пристально, что у него застыли зрачки, и сам он вдруг остановился. Город шумел, звенели трамваи, грохотали конки, завыла сирена где-то на фабрике, кричали газетчики; и только они молчали, два молодых существа, и молчание их было подобно совершенству мира.
– Вики… Надень перчатку, холодно…
– Тише, тише! Я слышу, как бьется твое сердце. Пиши мне, Джон, каждый день, все равно что, хоть псалмы Давида. Мне необходимо это, Джон, милый!
Неожиданно повалил снег, крупные мокрые; хлопья; вокзал вмиг изменился, по платформе побежали многочисленные темные слезы, в восторге закричали ребятишки. Вики стояла, все так же улыбаясь, и снег ложился на ее пальто, шерстяную шапочку, русые локоны. Подошли родители, что-то стали говорить, тормошить дочь. Госпожа Холлуорд казалась чем-то взволнованной. Быстрое прощание, прикосновение ее холодных губ и четкий образ в памяти: снег, улыбка и желтые розы в руках.
Джон провел беспокойную ночь. Он был встревожен, расстроен, одинок. Он курил и расхаживал взад и вперед по комнате, потом, разозлившись на себя, на весь мир, бросился в постель и долго лежал с открытыми глазами, уставясь в темноту. Уснул он на рассвете и увидел сон, поразивший его– своей реальностью.
Ему снились безветрие, волнующая тишина, с моря, которое вот-вот откроется за поворотом, не доносится шум прибоя. Небо мрачного серого цвета. Солнца не видно из-за марева, но его жаркое дыхание ощущается на сухих губах. Джон долго шел по тропе, пока не уперся в гранитную стену, за которой – он знал – ему откроется простор. И неожиданно его охватило чувство утраты, он был оглушен им настолько, что не мог пошевелиться, крикнуть или отдать Вики свое дыхание. В испуге, наполовину проснувшись, он разом сел, вглядываясь в молочно-белый рассвет за окном. Потом сварил кофе и долго, укутавшись в плед, сидел, согревая о чашку пальцы. Окончательно Джон пришел в себя только, когда уже разгорелся воскресный день, воздух искрил, но к вечеру повалил все тотже густой, мокрый снег.
Он много работал и писал Вики едва ли не каждый день. Письма, приходившие от нее, он с тревогой неоднократно перечитывал, спрашивая себя, правда ли то, о чем она сообщает", не кроется ли здесь легкого обмана, дабы успокоить его, увести от реального положения дел, истинного состояния ее здоровья.
По субботам Джон посещал родителей Вики. Сидя за шахматами в зеленой гостиной со стариком Холлуордом, он никак не решался завести волнующий его разговор. Холлуорд шумно дышал, держал под языком таблетку, сокрушался о потерянной ладье; Дороти разливала чай; старая кошка лениво лезла на диван. Конечно, говорили о Вики, но все не то, не то, и состояние затерянности настолько овладевало Джоном, он был затоплен им настолько, что дышал с трудом, будто заброшенный в пустыню Египта. Хотелось освободиться, хотелось напиться, опустошить себя, чтобы дать место новой энергии. Часы били десять, он прощался и уходил. По пути домой он заворачивал в какую-нибудь пивную и проводил там часы, взобравшись на высокий табурет. Здесь можно было сидеть, положив локти на стойку, подняв ворот пиджака, лениво поддерживать разговор или мрачно молчать.
