Дети гламура - Кочелаева Наталия Александровна (библиотека электронных книг .txt) 📗
— Ты чего, бледной спирохеты испугалась? А гондоны на что, по-твоему? На то их и придумали, сокровище ты мое! Да никакой клиент без него не согласится, особенно если иностранец, им тоже свое здоровье дорого! Легче всего с иностранцами, психов поменьше попадается…
При упоминании о «психах» Ольга совершенно съежилась и оробела, но Зульфия со смехом продолжала увещевать:
— Да ты сама посмотри — пока еще ничего плохого, кроме хорошего, не случилось! Только Светка, дура, араба сняла, он ее и поимел, как ему больше нравилось… Так где у нее глаза были? Зато, правда, теперь в каракулевом свингере ходит да еще и смеется — говорит, а что, мне понравилось! Вот и суди сама. Насчет мафии ты права — но только какая ж это мафия? Это свои! Ведь надо кому-нибудь за порядком следить! Будешь отстегивать им понемножку, и живи спокойненько, никто тебя не тронет, а тронет — эти же ребята вступятся! Брось ты, пойдем завтра со мной. Я удачливая!
Но Оля послала «удачливую» Зульку теми словами, какие на рынке услышала. А к разговору этому, надо заметить, очень внимательно прислушивалась изящная дама Катя, что на два курса старше училась. Эта особа была не из простых, все в ней обличало птицу высокого полета, хотя красотой она, надо заметить, не отличалась — была худая, верткая, со смуглым обезьяньим личиком и щелью между крупными передними зубами. Но именно к ней, как Лелька помнила, приезжала самая шикарная машина, а потом она и вовсе исчезла из общаги — сняла себе квартиру на деньги любовника и жила себе на содержании припеваючи. Теперь изящная Кэт являлась к подругам в гости и потрясала общежитие своими нарядами в стиле кантри, запахом необыкновенных, никому не известных духов, массой старинных серебряных украшений и длинными тонкими сигаретами, похожими на зубочистки.
После того как Зульфия, ошарашенная отповедью Ольги, гордо удалилась, профессионально виляя тощеньким задом, а Ольга осталась сидеть на подоконнике, подавленно уставясь в окно, к ней подошла Катя и подмигнула:
— Здорово ты ее. Я и не думала, что ты такие слова знаешь.
— Я еще и вышивать могу, и на машинке, — мрачно процитировала Лелька кумира детства, кота Матроскина.
— Ну, молодец. Хочешь, пойдем посидим где-нибудь?
С Лельки моментально слетело напускное высокомерие и хмурость. Ах! Прекрасная Кэти, примадонна факультета, приглашает ее так, запросто «где-нибудь посидеть»! Да, но как на это согласиться? Или лучше отказаться?
— У меня с деньгами не очень, — честно призналась Ольга.
— Я же приглашаю, — пояснила Катерина.
Неподалеку от института было кафе «Волна». Войдя внутрь, Оля оробела. Ей еще не приходилось бывать в таких местах, где в полумраке обволакивает тихая музыка, где на сервированных столах стоят сложенные конусами накрахмаленные салфетки, а заказы принимает молоденький официант с наглым лицом. Да и вообще ей мало где случалось бывать, кроме кафе-мороженого «Лакомка» в своем родном городе, а здесь, в Москве, на походы по ресторанам не было ни денег, ни времени.
Катя искоса наблюдала за произведенным эффектом. В сущности, она вовсе не собиралась вести эту девчонку в шикарный кабак и сама расплачиваться за трапезу. Но в тот момент, когда они поравнялись со стеклянными дверями кафе, у нее уже возник вполне определенный план…
ГЛАВА 16
— Малевич, ты талант! — безапелляционно заявил Андрюша.
В окна студии било яркое летнее солнце, и Кириллу пришло в голову, что такое солнце почему-то бывает только по воскресеньям. Может, Господь так отмечает свой любимый день? А может, просто сам Кирилл в будние дни не дает себе труда присмотреться к окружающему миру, уходя по уши в работу? В будни не солнце — освещение!
Вообще-то он и сегодня собирался поработать. Не над заказанным портретом очередной пафосной особы — над своей картиной, над драгоценным детищем, которое он холил и пестовал уже полгода! И с наслаждением предвкушал целый день блаженных трудов, изредка прерываемых приходами Ольги. Но она приносила кофе и бутерброды и тихонько испарялась, зная, что Кириллу нельзя мешать в такие минуты.
Но пришел Андрей. Вначале гостеприимный хозяин ощутил укол досады, но вовремя опомнился. Они и в самом деле давно не виделись — собственно, с самой Димкиной свадьбы. Эта свадьба да еще отъезд Жанны странным образом распаяли компанию. Не потому, что их дружба держалась исключительно на этих двоих, вовсе нет — просто надо было решить, как теперь относиться друг к другу, вывести какую-то новую формулу общения, а на это всегда нужно время. Поэтому после короткого мгновения невольной досады Кирилл обрадовался — приход Малыша означал, что карантин наконец-то кончился, что теперь по-прежнему можно ходить друг к другу в гости без спроса, бесцеремонно напрашиваться на завтраки, обеды и ужины, нести любую чушь за бутылкой вина… В общем, жить легко и свободно.
— Что тебя там так восхитило? — поинтересовался Кирилл.
— Вот это, — пояснил Андрей, тыча пальцем в небольшой холст. На нем была изображена весьма условная девушка на столь же условной скамейке в еще более условном парке. Парк был представлен белыми, голубыми и зелеными пятнами: белое на голубом — небо, зеленое — деревья. Скамейка тоже была ярко-зеленой, а вот абрис девушки, сидящей на скамейке, поражал прихотливой изломанностью и размытостью очертаний. Не девушка, но призрак девушки — серо-размытый, печальный, зыбкий — сидел в ярко-голубой день на ярко-зеленой скамейке. Чье-то тревожное воспоминание, тихий упрек…
Эту маленькую картинку он написал после того вечера, когда нашел в кармане старого пиджака фотографию Жаклин. О нет, конечно, девушка, изображенная на картине, не имела никакого сходства с Жаклин (да и вообще очень отдаленно походила на одушевленное существо женского пола), но настроение, овладевшее Кириллом, было отражено очень точно.
— Что-то в этом есть, — пояснил Андрей, тыча пальцем в холст. — Ты меня знаешь, старик, я в живописи не очень-то понимаю. Сейчас немодно в этом признаваться, но я признаюсь. Верх моих эстетических притязаний — комиксы в стиле манга [4]. Но тут ты, ей-богу, сам себя превзошел. Как называется?
— Я не называю картин, ты же знаешь, — пожал плечами Кирилл.
— Да брось ты! Я же был на выставке, видел…
— Это устроители постарались, — пояснил Кирилл.
— Феерично, Малевич, я в восторге!
Кирилл недоверчиво покосился на приятеля — в принципе это заявление могло быть и просто иронией. Но Андрей был серьезен.
Собственно говоря, Кириллу и самому нравилась эта вещь. Только из странной скромности он не повесил свой шедевр на стену, а поставил в уголке и к тому же еще завалил старыми полотнами. Но, оставаясь в одиночестве, частенько доставал небольшую картину на свет божий и подолгу смотрел на нее. Да, ему несомненно удался этот контраст. И условность изображения, быть может, в первый раз не выглядела жалкой и претенциозной, напротив — казалась единственно уместной. Картина как бы являлась воплощенной идеей в чистом виде, и мелкие бытовые подробности, подтверждающие реальность происходящего, были бы тут просто-напросто неуместны…
— Знаешь, — продолжал Андрей. — Ты вот хорошо рисуешь, или пишешь, как там у вас, художников, говорят. По мне ты — прямо Сальвадор Дали. Только все у тебя как-то слишком тщательно, слишком выписано, словно ты хвастаешься тем, что так хорошо рисовать умеешь. А это…
Кирилл помотал головой, давая понять, что ему ясна речь Андрея. Суждение беспристрастного ценителя в лице друга так совпадало с его собственным, авторским мнением, что он ощутил благодарность и даже какую-то приятную щекотку в уголках глаз.
— А вот ты сам мне что-то не очень нравишься, — резко сменил тему Андрей.
— Да? Странно. А я себя, кстати, великолепно чувствую…
— Это обман чувств, — заявила Ольга, внезапно появляясь на пороге.
— О! Лелишна! — обрадовался Андрей. — Иди сюда, моя радость, я тебя поцелую! Влеплю, так сказать, безешку в твою сахарную щеку!
