Одержимый ею (СИ) - Белая Яся (читать книги без регистрации .txt) 📗
Ну, если допустить, что у клерков бывают такие широченные плечи.
Однако вид у него — не самый лучший: тёмные круги под глазами, заострившиеся черты, бледность.
И тоже — судя по всему — не спал всю ночь.
Что с нами? Почему после желанной близости мы — будто с похорон оба?
— А, Инга Юрьевна, — заметив меня, как-то недобро ухмыляется он. — Чем обязан?
Мнусь, не знаю, с чего начать…
— В общем, — собравшись с силами выдаю я, — мне придётся выйти на работу уже послезавтра… — не договариваю, потому что Пахомов презрительно хмыкает.
Складывает руки на груди, смотрит на меня в упор тяжёлым взглядом и произносит, чеканя слова:
— С чего ты взяла, что вообще ещё раз выйдешь из этого дома? Один раз уже вышла — низкий поклон. Теперь мне дерьмо за тобой разгребать. Так что сиди и не рыпайся, пока я не разрешу…
Часто моргаю, не хочу плакать при нём, но слёзы душат, жгут. Он сейчас меня просто отхлестал! Уж лучше бы оставил свой официальный тон!
— Но… — пытаюсь возразить, — у меня же работа! Октябрина Власовна не потерпит, если я мероприятие сорву. Она меня просто уволит!
От одной мысли, что я могу потерять место, к которому так долго стремилась, на меня накатывает отчаяние. Испортить отношения с таким строгим директором, как мой, — просто. Восстанавливать их потом будет сложно.
Однако губы Валерия кривятся в циничной ухмылке.
— Ты ещё не поняла? Нет у тебя прошлой жизни. Нет работы. Нет родителей. Теперь есть только я. Что я скажу, что ты и будешь делать? Понятно!
Вздрагиваю от его окрика.
Вот же мразь!
Что я ему сделала? За что он так со мной?
Слёзы всё-таки льются — злые, ядовитые, жгучие. Я поворачиваюсь и выбегаю прочь.
Мне плевать, что он там кричит.
Что требует.
Я не заслужила такого отношения!
Отдала ему всё — душу, сердце, тело. Отдалась ему.
А он!
…почему…почему…почему…
Мчусь, не разбирая дороги по этому дому-лабиринту, который ещё до конца не успела изучить.
Чувствую преследование за спиной. Чудовище загоняет добычу. А у меня — уже нет сил бежать.
Рыдания душат, колит в боку. Толкаю ближайшую дверь, и оказываюсь в огромной библиотеке.
Бегу вперёд. Между стеллажей — столик и кресло. Забираюсь в него, будто цепляюсь за спасательный круг. Поджимаю ноги, обхватываю колени, утыкаюсь в них и плачу…
Горько-горько…
…от страха, одиночества, безысходности.
То, что он догнал меня, понимаю по тяжелому дыханию.
Протискивается между стеллажами, нависает надо мной скалой, давит…
— Разве я позволял тебе уходить? — произносит, однако, без всякой злости. — Ты должна слушаться. Должна быть покорной.
Не выдерживаю, вскидываю на него глаза, давлю очередной всхлип:
— За что ты так со мной? — спрашиваю. — Я ведь… — рыдаю и задыхаюсь… — я ведь… так сильно… Валера… — и совсем уже срываясь на вой, на одном дыхании: — …люблю тебя!
Теперь мне всё равно — пусть сделает, что угодно: ударит, убьёт, изнасилует…
Если и это не пробьёт его лёд, то у меня и вправду больше нет оружия, больше нет козырей…
Валерий действительно сжимает кулаки, но в его глазах, почему-то, стынет испуг…
ВАЛЕРИЙ
Блядь!
Пахом, сука, мразь конченная!
Таким мудакам вообще жить не стоит даже начинать, тварь!
Меня корежит, словно червяка на рыболовном крючке — эти неземные сполохи боли в фиалковых глазах, омытых росой чистых слез, пронзают меня насквозь, насаживают на шампур удушающей боли.
И, как выброшенная рыба, хватаю ртом воздух…
Ненависть к себе обдирает изнутри наждачкой.
Урод!
— За что ты так со мной? — слышу ее ломкий, надтреснутый голос, — я ведь… — с трудом разбираю бормотание сквозь рыдания и всхлипы, бедная моя, маленькая, какое же хреновое чудовище тебе досталось! — я ведь… так сильно… Валера… — вздрагиваю от своего имени в ее сладких устах.
Пасть бы на колени и целовать ее хрупкие ножки: тонкие лодыжки, шелковистые икры и маленькие ступни — я все изучил в этот раз. Мозг накрепко запер эти воспоминания в сейфах памяти.
Прости меня, моя богиня, совершенное создание, прости…
Я не сберег, разрушил, осквернил и изломал.
Я — животное, чудовище, монстр…
— ...люблю тебя! — добавляет она и все внутри обрывается в глубокую пропасть с каменистым дном…
Последний раз я слышал эти слова из уст моей мамы. Когда она, испуганная и измученная, оставила меня в кабинете директора приюта. Поцеловала в лоб и ушла. Больше я её не видел…
Мне нельзя говорить эти слова, моя сладкая Белль…
Потому что это слишком много, слишком дорого, слишком прекрасно для меня.
И я не знаю, как все исправить, но мне очень хочется все вернуть в мирное русло. Любить ее гораздо слаще ядовитой, желчной горечи этих обид и разногласий…
Да ладно, Пахом, она ж девчонка, принцесса обыкновенная, она никогда и близко не стояла с твоим миром, пока ты не пришел на ее работу и все не испоганил.
Все же бухаюсь перед ней на колени и сгребаю в охапку: одинокую, беззащитную, мою…
Инга кладет свои ладони мне на голову и легко запускает пальчики в мою шевелюру, взъерошивая ее. А я кайфую от незнакомых мне, но таких восхитительных, ощущений. Хочется, чтобы так было всегда, но я не знаю, как этого добиться, не умею.
— Скажи, что это не правда! — молю я ее.
И она сразу понимает, о чем я.
— Но это правда, — шепчет, и слезинки повисают на длиннющих ресницах, — я люблю тебя…
И я срываюсь, со стоном, больше похожим на рык, прижимаю ее к себе, желая слиться с ней в одно целое.
Половинка моя, единственная моя.
Вытаскиваю её из кресла, плюхаюсь в него сам и осторожно усаживаю Ингу к себе на колени.
— Прости меня, — бормочу, задыхаясь, и осыпая поцелуями личико, шею, плечи. — Прости, моя хорошая, — заглядываю в её глаза и добавляю: — если сможешь… конечно…
И замолкаю, ожидая вердикта.
Приму любой.
Заслужил.
Она тоже молчит. Длит мою муку, лишь перебирает тоненькими пальчиками пряди моих волос.
Если на мгновенье представить себя на её месте — она отдалась, позволила мудаку быть первым, раскрылась перед ним. А он?
А он поступил, как все мудаки — плюнул в душу.
Ты бы простил, Пахом? Сам себя можешь простить?
Ответ однозначный: нет.
Но сладостная грёза, которую я сейчас незаконно держу в своих объятиях, поднимает на меня сияющие глаза и нежно шепчет:
— Глупый, какой же ты глупый… — конечно, идиот последний, знаю! — я прощаю. Конечно же, прощаю.
Тянется и целует в угол губ.
Лёгкое, как крылья бабочки, касание прошивает меня сладкой судорогой.
Но тут Инга опускает меня с небес на землю, строго добавляя:
— Но только на первый раз. Больше таких качелей я не выдержу.
— Клянусь! — торжественно произношу я и целую ей руку.
Я скорее позволю с себя шкуру живьём спустить, чем ещё раз доведу её до отчаяния.
У меня до сих пор дыхание спирает, когда вспоминаю, как жалобно она плакала.
— Ты отпустишь меня на работу? — осторожно уточняет Инга.
Прижимаю её к себе, прячу лицо в волосах.
— Тут, понимаешь, какое дело… Тебе действительно пока что нельзя покидать этот дом…
Она сжимается в комочек, горько вздыхает:
— Понятно… Я ведь теперь трофей… Домашняя утварь…
— Нет, — обнимаю так нежно, как только умею. Чтобы поверила. Чтобы выбросила дурь из прелестной головки: — Ты — бесценное сокровище. Смысл жизни. Воздух. Моя уязвимость. И поэтому враги будут бить по самому дорогому и самому незащищённому. А они будут бить. Сейчас они поджали хвосты, спрятались, но лишь выжидают момент. Это не хищники — гиены. Они не пойдут в открытую. Поэтому, любые твои передвижения по городу в одиночестве опасны. Понимаешь, в следующий раз я могу не успеть или не справиться, — говорю, а у самого — ёж в горле, как представлю.
