Янтарная бусина: крестьянка - Цыпаева Ольга (полная версия книги .TXT) 📗
— Баб! А мы все собрали! Смотри! — Лодыри протягивали бабушке полные кружки ягод и убегали на лужайку за бабочками, где и сидели до обеда, ожидая, когда прилетит диковинный «павлиний глаз».
Пришло время, умерла Катенькина мама, Саня. Кусочек души оторвался и ушел вместе с ней. Катенька плакала и по ней, и по погибшему брату Бореньке, который так и остался восемнадцатилетним парнишкой. Теперь у Катеньки не было никого, кому было бы можно поплакать в плечо и рассказать о своих печалях.
И как-то вдруг пошло, полетело время, как облака над садом. Вишневый белый цвет сменялся снежными хлопьями. Осень наступала вперед лета. Время бежало, и вслед за ним старались успеть и Цыпаевы.
Оля пошла в школу. У Жени с Наташей родилась еще одна девочка. Санька сначала даже и смотреть не хотел на внучку — так ему хотелось внука, чтобы оставить на земле свою редкую фамилию, ведь Женька был единственным сыном, и вся надежда была на него.
Но внучку назвали Катенькой, и уж тогда растаяло Санькино сердце. Пуще всех внуков любил он свою младшую. Все первые яблоки срывал и угощал малышку. А вот бабушка Катя никогда не делала разницы из-за возраста внуков. Всегда все угощенья и ласку делила поровну. А то вдруг старшие обидятся!
Оле строго-настрого было запрещено родителями брать маленькую на руки — не дай Бог, уронит, а бабушка, скрывая от них, клала на руки Оле маленький теплый комочек. И это было счастье! Катенька-то знала, что Оля сама разобьется, а сестренку не уронит.
На ночь Катенька всегда пела внучкам колыбельную:
Она не знала, что это Пушкин, думала — народная песня. Крестила девочек и читала над ними «Богородицу». И сны сестренкам снились волшебные и добрые. Все было хорошо и спокойно. Радовалась Катенька, что такие внуки у нее растут.
Но тут Оля стала пионеркой. Не смогла удержать ее Катенька от нехристей. Сын еще помнил, как тяжело быть не таким, как все, и встал в оппозицию против матери. Оля перестала ходить в церковь. Крестик с нее сняли на первом же медицинском осмотре в школе. «Посмотрите, да у нее же крест! Может, и в церковь молиться ходит! Нацепят на себя разного барахла», — ругалась врач, стаскивая с Оли веревочку с такой брезгливостью, как будто змеюку поганую в руки взяла. И сколько Катенька ни билась — не могла уговорить внучку надеть крестик на шею. Страшно внучке быть не такой, как все.
— Бога нет! Это все предрассудки! Это все люди придумали, чтобы не отвечать за свои поступки! — говорила Оля Катеньке словами молодой учительницы.
— Бог есть, — твердо повторяла бабушка.
— А почему же мы тогда его не видим? Что он, такой трусливый, что нам не показывается?
— Нет, доченька. Просто Он есть, и все. Я это знаю, и дед твой знает. Ты спроси у него, как он в войну живой остался, как меня от смерти спас.
Оля слушала рассказы, в душу закрадывалось сомнение в учительской правоте, но упрямо повторяла:
— Это все совпадение. Бога нет. Так нам в школе говорила Людмила Ивановна.
Понимала Катя, что бессильна она перед авторитетом двадцатилетней учительницы. Ведь если учительница скажет, что бурундук — птичка, значит, это птичка! А Оле говорила с грустью:
— Она сама в Бога верит, только признаться боится. И ты все поймешь, дочка, когда повзрослеешь.
Но упрямую внучку было не убедить. «Наш вождь — великий Ленин, и он самый человечный человек на земле» — вот что было в голове у Оли. А Катенька ненавидела этого упокойника, как своего личного врага, и за дом в Стемассах, и за погибших бабушку с дедушкой.
И вот заболели вдруг у Ольги зубы. Сроду такого не было — ни в детстве, ни в отрочестве. А тут хоть на стену лезь. То ли застудила, то ли зуб мудрости резался. И шалфеем полоскала, и анальгин клала — бесполезно. Что делать — собралась к врачу, хотя по тем временам к зубному идти — лучше сразу на каторгу. Катенька уже на пороге удержала:
— А ну, пойдем к старой рябине.
— Куда? — простонала Оля.
Даже удивиться как следует у нее сил не было. Пошла за бабой, будто на веревочке. Лето на убыль шло, рябина уже темнела гроздьями. Катенька поклонилась ей, горькой, и давай читать свою неизменную «Богородицу». И Ольге кивает — мол, подхватывай. А та, вдруг позабыв про свое комсомольство, самозабвенно, как в детстве, стала повторять за бабушкой таинственные слова: «Яко Спаса родила еси душ наших».
В крестьянах язычество рядом с религией живет, друг другу не противореча и не мешая. Рядом с матерью-землей по-другому и быть не может. Так или иначе, а прошли у Оли зубы. Как рукой сняло. И с тех пор ни разу не болели.
Сколько ни конфликтовала внучка, как ни перечила, бабушка всегда за нее заступалась. Что бы ни натворила Оля, как бы ни провинилась перед родителями, Катенька вставала стеной между сыном с ремнем и шкодливой внучкой.
— Хватит ремнем-то размахивать — себя вспомни, — тихонько говорила она Женьке. — Никто на тебя руку не подымал, и тебе не дам.
— Слушаться надо родителей и не расстраивать. Неслух ты! — потом ворчала Катя на внучку.
А Саньке очень полюбилось делать домашнее вино. Такого урожая яблок и крыжовника хватало на все семьи, и все равно оставалось. Вот тогда-то Санька и понял, что нечего добру пропадать! Вино стояло в огромных бутылях в подвале и ждало своего часа. Когда час наступал, Санька цедил винца в бутылку, укладывался на собственного изготовления диванчике в саду и слушал соловьев, иногда и сам им подсвистывал. Чудно! Такая маленькая серая птичка, а такие трели выделывает!
Санька мог весь вечер пролежать, наслаждаясь сказочной песней.
Катеньку такой расклад не устраивал. Дело ли — весь вечер пузом кверху валяться?
— Ну-ка, окаянный, поди домой, гляди, разлегся! Глаза-то залил да свистит еще! — выходила в сад Катя. Саньку как ветром сдувало с любимого места. Побаивался он жену, слушался беспрекословно, сам не мог понять почему.
А Катенька смотрела, как он в дом трусцой бежит, и посмеивалась. И не могла восхищения сдержать. Так внучкам и говорила:
— Вот ведь старый уже хрыч, а смотрю на него и — сердце трепещет, как в первый раз.
Так, за хлопотами, за внуками, проходила жизнь, и не успела заметить Катенька, как подкралась к ней седая дряхлая бабка по имени Старость. Вот уж по утрам болели ноги и ныла спина. Санька ходил, чуть согнувшись от радикулита, прихрамывая на одну ногу.
Разбежались, разлетелись внуки по своим делам по всей стране. Рождались правнуки, половину которых звали Катями и Сашами, как будто не было на свете других имен. Все реже бывали у нее те внуки, которые остались в городе. А которые уехали, приезжали раз в год. Но не обижалась на них за это Катенька, наоборот, ждала с нетерпением каждого приезда. У дочерей тоже были свои дела, но они раз в неделю находили время навестить отца с матерью. Каждый день у Кати с Санькой бывал только сын Женя с Наташей. И как бы ни относилась к Наташе Катенька, а такой невестки нигде не смогла бы она найти. Только у Наташи хватало терпения ухаживать за болеющими и немощными стариками.
Санька умер в девяносто лет. На руках у своего сына. Катя сидела рядом и гладила его по голове. «Как же я любил тебя, Катенька!» — выдохнул он последние в жизни слова и ушел.
С той ночи часы для Катеньки пошли против часовой стрелки. Она перестала узнавать родных и знакомых. На все вопросы отвечала невпопад. Никто не понимал, что теперь она живет в том самом времени, когда был у них с Санькой дом в Новиковке, когда подкашивались ноги при виде его фигуры вдалеке, когда убегала от него на танцы. И все приговаривала: «Как ведь люблю я его, аж сердце останавливается…»
