Ревнивая печаль - Берсенева Анна (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗
– Ми-итя… – стоном прозвучал ее голос, которого она не слышала. – Еще, Митенька, еще, вот так – еще…
Она не могла понять, сколько это длится в остановившемся времени – его наполненные медленной страстью движения. Она чувствовала, как Митины волосы щекочут ей живот, как он языком ласкает все ее тело, самые тайные его уголки, а грудь и плечи его вздрагивают, сверху прикасаясь к ее бедрам.
Это не могло длиться долго: все ее тело наполнялось его страстью, переполнялось – и переполнилось наконец, переполнилось так, что она вскрикнула, забилась, поднимая колени, сжимая ими Митины плечи, ничего больше не слыша и не видя в заливающем ее, воплощенном желании!
Она не чувствовала уже, как его руки охватывают ее талию, как ходуном ходит его грудь между ее расставленных ног, как он еще целует ее туда, где все трепещет и бьется, но она уже не чувствует, не чувствует поцелуев в этих бесконечно накатывающих изнутри волнах.
…Когда Лера перевела дыхание, Митя уже лежал рядом с нею, но лица его она не видела: оно скрыто было на ее плече. Счастливая, живая сила дышала во всем ее теле, и Лере хотелось смеяться и плакать одновременно.
– Ох, Митенька, – сказала она, прижимаясь щекой к его волосам, – все ты со мной можешь сделать!.. А я думала, со мной никогда уже так не будет…
Он не отвечал, лежал неподвижно, и она вдруг почувствовала, как напряжено его прижавшееся к ней тело.
– Митя, что с тобой? – испуганно спросила Лера, пытаясь приподнять его голову и заглянуть в глаза.
– Нет, ничего. – Голос его прозвучал глухо. – Подожди, я полежу немного.
И тут только, услышав его глухой голос, Лера ощутила, как бьет его крупная дрожь, как судорога сводит все его тело.
«Боже мой, да что же это я! – промелькнуло в ней. – Как же я могла совсем не чувствовать…»
Митя лежал на животе, лицом вниз, и Лера поцеловала его затылок, потом плечи, потом еще, еще… Снова ее охватило желание – но совсем другое, не внутри ее горящее, а направленное на него.
Он лежал неподвижно, все так же напряженно, словно прислушиваясь к ее поцелуям, но вскоре Лера почувствовала, как дрожь в его теле сначала замирает, а потом начинается снова – но уже не дрожь подавленного желания, а трепет, такой живой и неостановимый, какой мог быть только в нем.
Спина его вздрагивала под ее губами – и вдруг он перевернулся, весь выгнулся, закинув руки за голову. Глаза его были полузакрыты, а губы приоткрылись, и из них вырывались задыхающиеся слова:
– Милая, хорошая моя… я сейчас… ты… мне хорошо…
Она умереть была готова за каждое его прерывистое слово, но он хотел ее жизни, прикосновений ее губ, ее ласкающего языка… Он просил ее об этом каждым своим движением, и она чувствовала эти едва уловимые движения сильнее, чем всю себя.
– Немного… Совсем еще немного – вот так… Еще не отпускай меня, останься… – просил его голос, и все его тело просило о том же. – Лера, Ле…
Голос его прервался. Лера чувствовала, как отдается в Митином теле каждое движение ее губ, как весь он устремляется в нее – всей страстью, всем больше не сдерживаемым потоком желания. И губы ее затрепетали, принимая этот поток, она забыла обо всем, кроме него – любимого, единственного, отдающегося ей так мощно и безраздельно!
Это была такая тихая ночь – ночь возвращения страсти. Ничто не мешало им слышать друг друга, тишина охватывала их со всех сторон, стояла на страже за окном и в умолкнувших деревянных половицах.
Они молчали, обнявшись – в том коротком промежутке, когда так много уже сказано и все равно остается бесконечно много.
В альпийском поселке, лежащем на самом дне глубокой горной чаши, было все, что нужно для счастья, в этом Лера не сомневалась. Только скрипку Митя привез с собой.
Вдоль неширокой главной улицы тянулась вереница магазинчиков и ресторанов – напоминающих, впрочем, небольшие гостиные, в которых хозяева сидят вместе с гостями.
Аленке ужасно нравилось переходить из магазина в магазин, болтать с продавцами, то пытаясь обойтись десятком известных ей английских слов, то дергая за руки маму или Митю, чтобы переводили, – и заодно пробовать все сладости, которые ей всюду радушно предлагали. Лере с трудом удавалось извлекать свою дочку из этих упоительных мест.
Но вообще-то она радовалась, что Аленка воспринимает всю эту изобильную жизнь естественно, без благоговейного восторга и без нарочитого, через губу, презрения, которое Лера так часто наблюдала у пресыщенных, но комплексующих русских туристов.
Больше магазинчиков Аленке нравилась только лыжная школа, в которую Лера записала ее в первый же день. Сезон еще только начинался в Швейцарских Альпах, а этот поселок и вообще был малолюден, поэтому пестрая толпа на улицах была невелика.
Лера с Митей только что съехали с пологого «детского» склона и теперь смотрели, как похожая на яркий флажок Аленка вычерчивает плавные петли на ослепительном снегу.
– Устала? – спросил Митя. – Или замерзла?
Вязаная шапочка слетела с Лериной головы где-то наверху, волосы ее темным золотом горели в вечерних лучах.
– Не устала и не замерзла, – покачала она головой. – Но смотри – уже закат, нам домой пора, правда?
В закатном зареве, сияющем над заснеженным склоном, их дом был виден издалека. Он стоял в самом конце улицы, даже немного на отшибе – Лера из-за этого его и выбрала. А еще ей понравился фонарь над входом, похожий на острый колпачок.
Темнело здесь быстро, как только солнце пряталось за дальней горой, и это Лере тоже нравилось. Сразу начинался вечер, и каждого вечера она ждала с таким волнением, как будто в каждый вечер происходило что-то необыкновенное.
Оно внутри ее было – необыкновенное. Едва проснувшись утром, Лера уже прислушивалась: не исчезло ли оно? И улыбалась – то ли оттого, что находила в себе счастье, то ли просто почувствовав Митино плечо под своей щекой.
Аленка так напитывалась за день горным воздухом, что начинала клевать носом уже в ресторане «Цауберберг», куда они ходили ужинать. Даже сказку не требовала на ночь рассказать, даже не просилась посидеть со взрослыми!
Каждый вечер наступали эти часы – когда они сидели вдвоем в большой комнате внизу, смотрели на огонь, разговаривали, или молчали, или Митя играл что-нибудь пленительное, не дающее ее душе покоя.
– Жалко, что гитары нет, правда? – спросила как-то Лера.
– Да? – Митя не смог сдержать улыбку. – Не скажу, что мне прямо-таки жалко, но…
– А мне – очень! Так бы ты мне спел что-нибудь…
– А так только на скрипке скриплю, – усмехнулся Митя. – Ладно, подружка, я тебе и так спою, без гитары. Что тебе спеть?
Это Лере было все равно – что. Душу ей с самого детства переворачивал его голос – таинственное обещание, звучащее в каждом слове.
Одну песню – как раз про душу – она до бесконечности могла слушать:
И дальше – почему-то про то, как лунною порой, омрачая мир, шел понурый строй, рядом – конвоир, а душе в ночи снился чудный сон…
Иногда Лера замечала, что Митя вдруг замолкает посреди разговора, столбик пепла растет на его сигарете, лицо делается совершенно отрешенным, как будто он прислушивается к чему-то, – и замолкала сама перед властью тех звуков, которые он слышал всегда.
Заметив ее замешательство, он едва заметно улыбался.
– Ты говори, говори. Думаешь, ты мне мешаешь?
Но Лера не знала, что сказать. В такие минуты она не могла почувствовать, что с ним происходит, – и терялась…
– Ты уже в Москву хочешь, Мить, да? – осторожно спрашивала Лера.
– Я не могу сейчас уезжать надолго, – отвечал он, словно оправдываясь. – По всему не могу, ты понимаешь? И не хочу, и не должен. Я сам это выбрал, я от многих предложений отказался, и в Европе, и в Америке, чтобы работать со своими музыкантами. И если я не буду с ними проводить хотя бы двести пятьдесят дней в году, а пока что даже больше, – у нас ничего не получится. Успех променял на репетиционное время, – усмехнулся он. – Но уж его-то ни на что променять нельзя. Тем более теперь – если думать про оперу…
