Святых не существует (ЛП) - Ларк Софи (книги онлайн бесплатно серия txt, fb2) 📗

Его слова звучат вполне доброжелательно. И все же у меня возникает ощущение, что я собираюсь подписать дьявольскую сделку с чертовски скрытым пунктом.

— Может, я упускаю какой-то сексуальный подтекст? — спрашиваю я. — Ты Вайнштейн в мире искусства?

Коул откидывается в кресле, лениво потягивая мимозу. Эта новая поза демонстрирует его длинные ноги и мощную грудь, выгибающуюся под кашемировым свитером, причем абсолютно намеренно.

— Неужели я выгляжу так, будто мне нужно подкупать женщин для секса?

— Нет, — признаю я.

Половина моих соседок по комнате трахнули бы Коула в одно мгновение. Вообще-то, все они, кроме, может быть, Питера.

Я покусываю край ногтя большого пальца, раздумывая.

— Не грызи ногти , — огрызается Коул. — Это отвратительно.

Я кусаю ноготь сильнее, хмурясь на него.

Он будет властным и контролирующим, я уже знаю. Это то, чего он хочет? Марионетка, танцующая на его ниточках?

— Могу я зайти к тебе в студию? — спрашиваю я.

Это дерзкая просьба. Коул Блэквелл никому не показывает свою студию. Особенно когда он занят работой над сериалом. Я не имею права просить, но у меня странное чувство, что он может согласиться.

— Уже выдвигаете требования? — говорит Коул. Он помешивает соломинкой лед с холодным щелкающим звуком.

— Конечно, протеже должен видеть мастера за работой, — отвечаю я.

Коул улыбается. Ему нравится, когда его называют «мастером».

— Я подумаю над этим, — говорит он.

— А теперь... — он наклоняется к столу и складывает перед собой тонкие бледные руки. — Мы поговорим о тебе.

Черт. Это моя самая нелюбимая тема.

— Что ты хочешь знать?

Он голодно смотрит на меня. — Все.

Я тяжело сглатываю. — Хорошо. Я прожила здесь всю свою жизнь. Всегда хотела стать художницей. Теперь я ею стала - вроде как.

— А как насчет твоей семьи?

Если подумать, это моя самая нелюбимая тема.

Я опускаю руки на колени, чтобы снова не начать грызть ногти.

— У меня нет семьи, — говорю я.

— У всех есть семья.

— Не у меня.

Я смотрю на него, поджав губы, упрямо.

— Где мать-алкоголичка? — говорит Коул.

Для меня наш разговор в студии был сплошным пятном из выкрикиваемых обвинений и полного замешательства. Коул, очевидно, запомнил каждое слово, включая ту часть, о т которой я проболталась и о которой теперь горячо сожалею.

— Она в Бейкерсвилле, — бормочу я.

— А что насчет отчима?

— Насколько я знаю, он живет в Нью-Мексико. Я не разговаривала ни с одним из них уже много лет.

— Почему?

У меня заколотилось сердце, и в животе появилось тошнотворное ощущение, которое всегда возникает, когда я вынуждена думать о матери. Мне нравится держать ее в ловушке за закрытой дверью в моем мозгу. Она - эмоциональный рак, и если я выпущу ее наружу, она заразит каждую частичку меня.

— Она худший человек, которого я когда-либо встречала, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос был ровным. — Это касается и моего отчима. Я сбежала в тот день, когда мне исполнилось восемнадцать.

— А где твой настоящий отец?

— Мертв.

— И мой тоже, — говорит Коул. — По-моему, так даже лучше.

Я резко смотрю на него, гадая, не шутка ли это.

— Я любила своего отца, — холодно говорю я. — День, когда я его потеряла, был худшим в моей жизни.

Коул улыбается. — Самый худший день на сегодняшний день.

— Итак, папа умер, оставив тебя одну с самой дорогой мамочкой и без единого пенни между вами, — говорит мне Коул, морща нос, словно все еще чувствует запах тех ужасных лет на моей коже.

— Есть вещи и похуже, чем быть бедным, — сообщаю я ему. — Был период, когда у меня были расчесанные волосы, чистая форма, я ходила в частную школу, где каждый день мне приносили обед. Это был ад.

— Просвети меня, — говорит Коул, приподняв одну темную бровь.

— Нет, — говорю я категорично. — Я не игрушка для твоих развлечений.

— Почему ты так сопротивляешься? — говорит он. — Ты когда-нибудь пробовала сотрудничать?

— По моему опыту, когда мужчины говорят «сотрудничать», они имеют в виду «быть послушной».

Он ухмыляется. — Тогда ты когда-нибудь пробовала быть послушной?

— Никогда.

Это ложь. Я пробовала. Но все, что я узнала, - это то, что никакая покорность не может быть достаточно хороша для мужчины. Ты можешь перевернуться, показать живот, молить о пощаде, а они все равно будут продолжать бить тебя. Потому что сам акт дыхания - это бунт в глазах разъяренного самца.

Темные глаза Коула блуждают по моему лицу, вызывая неприятное ощущение, что он видит каждую мою мысль, которую я предпочла бы скрыть.

К счастью, меня спасает Артур, ставящий перед нами несколько тарелок с дымящейся едой.

— Все самые лучшие хиты, — говорит он, широко ухмыляясь.

— Выглядит феноменально, — говорит Коул, одним щелчком включив очарование.

Только после того как Артур покидает нас, Коул осматривает еду своим обычным критическим взглядом.

— Что это? — требует он.

— Это блюдо с беконом, — говорю я, кивая на четыре маринованные полоски первоклассного свиного брюшка, помеченные причудливым шрифтом, словно каждый из них - гость на свадьбе.

Коул хмурится. — Выглядит... не очень.

— Это лучшее, что ты когда-либо брал в рот. Смотри, — я отрезаю кусочек розмариново-бальзамического бекона. — Попробуй сначала этот.

Коул откусывает кусочек. Он медленно жует, и выражение его лица из скептического превращается в искреннее удивление.

— Ни хрена себе, — говорит он.

— Я же говорила - попробуй вот это. Коричневый сахар с корицей.

Он откусывает вторую полоску, его брови поднимаются, а рот растягивает невольная улыбка.

— Это так вкусно.

— Я знаю, — огрызаюсь я. — Вот почему я здесь работаю. Это в буквальном смысле лучший бранч в городе.

— Ты действительно поэтому здесь работаешь? — спрашивает Коул, внимательно наблюдая за мной.

— Да. Запах еды - я не выношу, если она невкусная. Еда здесь пахнет невероятно, потому что она невероятна. Вот, попробуй сейчас - сделай глоток мимозы, а потом съешь одну остро-сладкую картофелину.

Коул делает именно то, что я сказала: делает маленький глоток напитка, а затем быстро откусывает картофелину.

— Что за хрень, — говорит он. — Почему это так вкусно?

— Не знаю. — Я пожала плечами. — Что-то в кислом цитрусе и соли. Они усиливают друг друга.

Коул наблюдает за тем, как я ем свою еду, откусывая по маленькому кусочку то от одного, то от другого блюда, перебирая свои любимые сочетания.

— Ты так ешь? — спрашивает он.

Я пожимаю плечами. — Если только не тороплюсь.

— Покажи мне больше сочетаний.

Я показываю ему все свои любимые способы съесть великолепный бранч, который Артур разложил перед нами: лимонный творог со свежей клубникой и сгущенкой на булочках, черника между кусочками кленового бекона, острый соус, смешанный с голландайзом... . .

Коул пробует все это с необычным любопытством. Я полагаю, что такой богатый человек, как он, ел в миллионе шикарных ресторанов.

— Разве ты не ешь вне дома все время? — спрашиваю я его.

Он качает головой. — Я не трачу много времени на еду. Она мне надоедает.

— Но тебе нравится это?

— Нравится, — говорит он, как будто ему неприятно это признавать. — Как ты все это придумала?

Я пожимаю плечами.

— Когда я была маленькой, у нас никогда не было свежих продуктов. На ужин я ела все, что мог притащить с кухни, на чем не росла плесень. Банка кукурузы. Вареное яйцо. Сухие хлопья. Я никогда не пробовала большинство продуктов, пока не начала работать в ресторанах. Я никогда не пробовала ни стейк, ни кинзу, ни авокадо. Мне хотелось попробовать все - это было похоже на открытие совершенно нового чувства.

— Но было время, когда ты не была бедной, — говорит Коул, преследуя его, как собака кость. Он действительно не собирается бросать это дело.