Бархатная Принцесса (СИ) - Субботина Айя (читаем книги онлайн бесплатно txt) 📗
Но все резко меняется, когда я случайно вылавливаю из ее потока сознания знакомое имя — Дани.
— Твоя мачеха?
Ляля прилежно кивает и мне хочется схватить ее за плечи и трясти до тех пор, пока с нее не слетит все это покорно-послушное дерьмо. Она же не такая, и другой никогда не будет. Просто либо разводит меня, играя в Аленький цветочек, либо ей реально промыли мозги.
— Я живу с ними, пока. — Ляля обхватывает себя за плечи, смотрит на меня с немой мольбой, но меня больше не купить на это говно — я не буду собачкой у нее на побегушках. — Дани говорит, что семья — это очень важно. И что я должна бороться за свою, если уверена, что ты — мой мужчина.
Блядь, что за хуета?!
Что это за детский сад штаны на лямках? Она бы еще библию процитировала и воззвала к моему чувству ответственности.
— То есть твоя мачеха считает, что мы и дальше должны корчить счастливое семейство? — уточняю я. И ни хера не узнаю свой голос. Неудивительно, что даже Святая Ляля не может сдержать панику. Она видит, что со мной что-то происходит, но ее скудному умишку не дано увидеть очевидную связь. — Это она научила тебя прийти ко мне с мировой?
Я был готов к тому, что она скажет «да», но меня все равно смыло в пропасть.
Даниэла, та, которая «не на один раз», которая расхаживала у меня перед носом в одних, блядь, трусах, которая чуть дыру во мне не прокусила, назначила себя крестной матерью наших с Лялей отношений. Это настолько абсурдно, что я просто ржу. Не смеюсь, а именно ржу: громко и противно, вместе со смехом выхаркивая злобу, которой во мне слишком много.
— Кай, ты ее просто не знаешь, — говорит Ляля и я вскидываю руку, очень надеясь, что этого будет достаточно, чтобы заткнуть ей рот.
Нет, блядь, как раз я-то ее знаю. Она из тех, которым и хочется, и колется. И если бы я тогда не строил из себя хорошего парня, давая ей выбор, мы бы уже в первую ночь утрахались до смерти.
«Семья, блядь? Ты правда хочешь, чтобы мы стали большой дружной семьей? Твой старый пидор Никольский, который чуть не отправил меня на тот свет, неуравновешенная истеричка Ляля — и ты, которая потекла на мужа своей падчерицы? Ты правда этого хочешь, Принцесса?»
— Мириться, значит? — Я сбрасываю толстовку и стаскиваю футболку, швыряя все это куда придется. — Ну пошли мириться, Ляля.
«Ты сожрешь все это дерьмо вместе со мной, Даниэла. Твое «правильно» сожжет нас обоих. Слышишь эту тишину? Это священники не пришли дать нам покаяние перед тем, как палач поднесет факел к нашей одной на двоих куче хвороста. И когда все закончится, никто не развеет наш пепел по ветру. Тебе больно, Принцесса? Я так точно подыхаю».
Глава двадцатая: Даниэла
В студии как всегда много работы, и последние дни перед показом самые напряженные.
Но я трудоголик и никогда не боялась работы, даже если она забирала все мое свободное время, даже то, которое нормальные люди тратят на сон.
Сейчас я почти не сплю. Потому что в последние недели мои сны превратились в сущий ад: в них, сменяя друг друга, словно разбитые лошадки на ржавой карусели, мелькают то сумасшедшие врачи с игрушечными младенцами, то Кай, у которого почему-то нет лица.
И все это началось после того, как еще один врач подтвердил мой диагноз — бесплодна. Они даже не говорят, в чем конкретно дело. И вот уже четвертый — или пятый? — труженик медицины ответственно заявляет, что у меня — «комплексная проблема». Что я не смогу зачать, потому что что-то не так с моими яйцеклетками, и не смогу выносить, потому что что-то не так с моей маткой. И все, как заведенные, тычут пальцем в отрицательный резус фактор.
Когда Олег предлагает поехать заграницу, в Израиль, к врачу, который, как ему сказали, может заставить родить даже мужчину, я останавливаю его. Хватит. Я сыта по горло. Я просто больше не выдержу еще одной разбившейся надежды. Все эти бесконечные обследования, сочувствующие взгляды «такая молодая, красивая, а деток не будет»… Это марафон на выживание, и я бегу его снова и снова, каждый раз замертво падая у самой линии финиша.
Олег… Он очень изменился. Больше не задерживается после работы и даже изредка плюет на все, чтобы остаться со мной на целый день. Мы можем просто валятся в кровати: я со своими эскизами, он — с ноутбуком, в своих жутко сексуальных очках. Нашу семейную жизнь больше не штормит. И по всей логике вещей я должна чувствовать приятную расслабляющую радость, но ее почему-то нет. Каждое утро каждого дня я уговариваю себя, что все дело в еще одном безнадежном диагнозе, и Кай не имеет к этому никакого отношения. И, наверное, когда-нибудь я проснусь с мыслью, что так и есть. Но пока этот день не настал, Кай безвылазно торчит у меня во снах, пряча лицо за чернильной кляксой Роршаха[1], той, что похожа на маску.
Оля появляется в студии после обеда: забегает после института, вся такая счастливая, что я невольно подхватываю ее загадочную улыбку, когда она ни с того ни с сего вдруг крепко меня обнимает. Я отчетливо слышу запах сигарет от ее волос.
— Ты снова куришь? — Ненавижу себя за этот тон, но она сама просила быть с ней построже.
Оля втягивает обе губы в рот, мотает головой, чуть не поджигая меня счастливым взглядом, и прежде, чем я начинаю понимать, что происходит, за ее спиной вырастает знакомая фигура.
Теперь я понимаю, почему он в маске во сне. Подсознание отчаянно, как последний воин со знаменем, пытается защитить меня от его дьявольской, какой-то нереальной, не человеческой красоты. Он похож на нож из черной керамики: настолько завораживающе острый, что хочется порезать об него палец.
Он немного поменял прическу: выбрил виски змеистыми узорами, а челку запустил до самого кончика носа. Поэтому Каю приходится наклонить голову, чтобы волосы упали с лица, и он мог на меня посмотреть. Черный взгляд совсем непроницаемый. Если раньше я видела там хотя бы что-то, то теперь не вижу совсем ничего. Это все равно, что заглядывать в два высохших колодца. И я боюсь, что если попытаюсь нырнуть глубже, то выужу на свет совсем не безобидное эхо, а сорвавшихся с цепи дьяволов.
— Я сделала, как ты сказала! — Оля счастливо смеется и снова бросается мне на шею, только на этот раз у меня нет сил даже поднять руки, чтобы ее обнять.
Я сказала? Господи, что я сказала? О чем она?
Тем временем Кай проходит вглубь студии, мягким шагом сытой пантеры — он снова весь в черном — идет к холодильнику и запросто, не спрашивая разрешения, достает бутылочку с соком.
— Оля, что ты сделала? — пытаюсь сохранить равновесие, но меня неумолимо клонит в сторону злости. Хочется отхлестать ее по щекам и заставить сказать, что за дикая блажь заставила ее думать, будто я сказала мириться с Каем. — Ты знаешь, что скажет отец?
Она, наконец, начинает понимать, что я не собираюсь разделять ее радость, вздыхает и снова поджимает губы, но на этот раз в них не прячется скрытая улыбка. Мне хорошо знаком этот жест: падчерица сдерживается, чтобы не сказать гадость в ответ. Раньше, до того, как она попыталась запустить новый, правильный виток своей жизни, Оля никогда не сдерживалась, и говорила вещи, от которых меня выворачивало наизнанку. Но сейчас она пробует держать себя в руках. И я ненавижу себя за то, что не пытаюсь ей помочь, а только провоцирую.
— Отец должен будет согласиться, что мы с Каем снова вместе. На этот раз — по-настоящему.
— По-настоящему? — переспрашиваю я, надеясь, что это просто слуховая галлюцинация.
— Я переезжаю к нему.
Я очень стараюсь держать себя в руках, но удар слишком сильный. Хорошо, что Оля стоит рядом — и у меня есть единственная возможность не упасть, потому что ее радость только что срубила меня, словно беспомощную травинку.
Я просто обнимаю Олю в ответ, крепко и до боли в кончиках пальцев, и глушу в этом жесте непреодолимое желание расцарапать ей лицо. И она в ответ обхватывает меня за талию, и мы стоим так, как живое подтверждение тому, какой циничной бывают женская боль и ревность. Мы просто живой памятник лжи и притворству. Точнее, только я одна, потому что Оля, кажется, всерьез настроена бороться за Кая.
