Муж мой - шеф мой? или История Мэри Блинчиковой, родившейся под знаком Тельца - Ларина Елена (читать книги полностью .TXT) 📗
— Здравствуй, здравствуй, племя молодое, незнакомое, — раздалось напевно вдруг где-то сбоку.
За болтовней мы и не заметили, как к нашему столику кто-то подошел. Это был, конечно, адвокат с большой буквы, наша надежда и опора — господин Гайтанович. Ничего не скажешь, умеет человек себя преподнести! Мы с Мишей невольно заулыбались. Тем временем тот, отчаянно жестикулируя и строя гримасы, продолжал:
— Извините за задержку, но, увы и ах, дела играют человеком, а…
— …человек играет на трубе! — бойко закончил фразу Раевский.
Адвокат непринужденно поцеловал у меня руку, не смущаясь, с грохотом придвинул себе кованый стул и, поерзав, утвердился на нем. Контакт был налажен мгновенно.
— Совершенно верно…
Гайтанович был невзрачным, небольшого роста мужчиной без возраста с каким-то неопределенным неброским лицом, на котором сидели цепкие пронзительные глазки, — до того момента, пока не открывал рот. Как только момент этот наступал, все менялось: чрезвычайно живые и подвижные черты приходили в движение, и адвокат начинал походить на гениального сыщика, у кого «нюх, как у собаки, а глаз, как у орла».
— Итак, чем могу служить, чем могу угодить, чем могу угостить? — мы переглянулись. — Первое правило деловых ланчей, молодые люди: сначала обезопасить себя от непредсказуемой энергетики официанта, а потом уже — знакомиться, представляться и вести взаимоприятную беседу о делах. Так что будем заказывать?..
Не вдаваясь в излишние юридические подробности, скажу, что Гайтанович блестяще провернул дело. Он оказался честным и порядочным человеком, и обширный круг знакомых в структурах власти позволил выручить за кафе довольно приличную сумму. Процент он взял себе, как и обещал, просто мизерный. Мы с родителями были бесконечно благодарны ему за поддержку в тяжелую минуту.
Несмотря на то что оформление бумаг и прочая финансовая канитель прошли без сучка без задоринки, я очень переживала. Слава богу, что мы не остались с носом. Благодаря виртуозной работе Гайтановича мы получили деньги, и довольно приличные.
Но семейного бизнеса больше не существовало! На последней вечеринке в кафе (которая стала возможной опять-таки проворному Гайтановичу, так как бизнес и, соответственно, место уже нам не принадлежали) я сдерживалась изо всех сил. Был канун Нового года, но настроение у всех было отнюдь не праздничное. Клавдия рыдала, никого не стесняясь. Все старались подбадривать друг друга, но вид у бывших специалистов был мрачный. Конечно, я была уверена, что без работы большинство персонала не останется. Они обязательно найдут себе место, только вот такого сплоченного веселого коллектива — уже, наверно, ни у кого не будет никогда.
У меня появилась уйма свободного времени. Никто не поверит, если я расскажу, сколько раз после университета я машинально проезжала нужную остановку и выходила на той, что вела к кафе.
Бездельничать я не привыкла, и занятия находились сами собой. Зимнюю сессию я снова сдала на ура, родители были счастливы. Папка очень сдал в последнее время, он-то переживал потерю бизнеса еще сильнее меня. Даже на вечеринку не пошел — боялся, наверно, не выдержать. Да и мама проявила себя неожиданно решительно: встала у двери, загородила собой проход и сказала: «Что хочешь делай, никуда не отпущу!» Пришлось папке покориться.
На семейном совете было принято решение о покупке жилья за городом, и папка воодушевился: всю жизнь он мечтал о своем хозяйстве. Предложений подобного рода имелось более чем достаточно, и после двух месяцев активных поисков мы остановились на чудесном, словно с рождественской картинки, домике в месте с говорящим названием Грибное. Правда, на приобретение домика ушла львиная доля вырученных за кафе средств, но он — домик — того стоил. Все удобства находились внутри, планировка была более чем удобной. К тому же теперь наше загородное чудо находилось почти что на берегу озера, и вид открывался потрясающий. Косметический ремонт решили отложить до лета.
Перевозил родителей осунувшийся и постаревший в последнее время старинный работник Добряков. О его тортах и пирожных ходила в городе слава, и любители сладенького специально ехали к нам, чтобы вкусить настоящего «птичьего молока» или бесподобных кнедликов со сливами. Он никак не мог привыкнуть к мысли, что папка больше не его начальник. Развалюха-«копейка» дребезжала на ухабах, и грусть накрывала нас, и слезы подкатывали к горлу.
Оставшись в квартире одна — папе прописали полный покой и свежий воздух, и маме пришлось взять долгосрочный отпуск по уходу, — я до умопомрачения драила квартиру, читала, занималась, стараясь как следует уставать за день. Тогда тревожные мысли в кровати перед сном меньше одолевали меня.
После той ночи в кардиологическом центре мы больше не встречались с Сашкой. Часто я ловила себя на мысли, что мы оба совершаем какую-то грубую ошибку. Но невидимую стену между нами невозможно было разрушить. Прощаясь утром в больничном коридоре, нам нечего было сказать друг другу. Оба чувствовали себя натянуто и принужденно.
— Всего тебе хорошего, Мэри, — глядя в сторону, сказал Сашка. — Звони.
— И ты тоже звони.
Расставшись, мы оба испытали невероятное облегчение. Все случилось так, как случилось, значит, нам не суждено быть вместе, уговаривала я себя. Родители восхищались Сашкой и его «самоотверженным поступком» и то и дело спрашивали меня, как он и что. Но, поняв, что я отмалчиваюсь и ухожу от ответа, перестали.
Папка выглядел замечательно, свежий воздух действовал на него самым что ни есть благотворным образом. Первым делом он привез откуда-то кобеля овчарки, назвал его Паганелем — в честь любимой книги своего детства — и посадил на цепь во дворе, перед этим предусмотрительно своими руками сколотив Паганелю будку. Затем обложился справочниками по животноводству и садоводству и принялся ждать лета, чиркая на полях какие-то одному ему понятные мудреные записи. Мама только вздыхала и, когда папы не было рядом, ласково называла Паганеля — «Поганец».
Глядя на папку, порозовевшего и довольного, я тоже понемногу успокаивалась, набиралась сил. В семье единогласно было решено раз и навсегда забыть страшные события и наслаждаться тем, что у нас осталось.
Прошедшие события настолько вымотали меня, что хотелось отдыха и покоя. На все каникулы я уехала в Грибное, в домик на берегу озера. Мне никто не был нужен, я одевалась теплее и часами ходила одна, слушая тишину и ни о чем не думая, — чтобы было спокойнее, папка спускал с цепи и отправлял со мной Паганеля. «На солнце иней в день морозный; и сани, и зарею поздней сиянье розовых снегов…» Умиротворение вливалось в душу, растворяя все беды и напасти и наполняя тело новыми силами.
В одном месте я особенно любила бывать: на высоком крутом берегу озера под вековой елью- великаншей гнездилась небольшая уступка-полянка. Прислонившись к необъятному смоляному стволу, я подолгу простаивала там, надежно укрытая зелеными лапами.
Укутанное белым покрывалом озеро сладко спало и видело сны. Вдалеке, на том берегу, чернела деревенька; рыхловатый дымок курился и потом растворялся в морозном разреженном воздухе. В стороне от деревеньки громоздился стеной темный, полный таинственности и сказок лес, а Паганель смирно сидел рядом и терпеливо ждал, подрагивая треугольными ушами.
АРИШКА И НЕМЦЫ
В университете все шло своим чередом. Я исправно посещала занятия, и бдительные чугунные грифоны Банковского моста напротив входа в Финэк так же степенно и величаво приветствовали меня.
Раевский, как и раньше, появлялся периодами. К слову, он обладал врожденным тактом и совершенно отчетливо видел, что мне по-прежнему не до любовных историй. По-прежнему лохматый и ссутуленный, в одном и том же зеленом свитере, он подолгу сидел на моей кухне, абсолютно ничего не требуя от меня. Преданный, как у Паганеля, терпеливый Мишин взгляд иногда раздражал, но чаще успокаивал. Смешно сказать, мы играли в шашки и «Эрудит» и неплохо проводили время вместе.
