Обратный ход часов - Нестерова Наталья Владимировна (прочитать книгу TXT) 📗
Татьяна представила себе двух старичков: ковыляют с палочками навстречу друг другу, остановились, встретились взглядами, понятливо кивнули и двинули в сторону общей коечки — расхохоталась, пролила тесто мимо сковороды.
И в-третьих… Что бы придумать в-третьих для полноты аргументации? Например: как бы ни был Вася душевен, нежен и чуток, ему (мужчина остается мужчиной) в голову не придет сокрушаться, что все случилось скоро, а не в отдаленном будущем. Если Вася не терзается, то почему я должна стесняться?
— С чем оладушки? — сел за стол, протиснув под него длиннющие ноги, Вася.
Спросил так, будто каждое утро тут сиживает, и Тане это очень понравилось. Хотя она позвонила на работу и, впервые за десять лет, не хворая, не температуря, будучи на ногах и здоровой, сказала, что ее сегодня не будет, и даже распоряжений не сделала, все-таки ее мозг привычно решал жилищные проблемы. Квартиру Василия в бараке — Мише, отселяется с аспиранткой. А Вася ко мне прописывается.
— Таня?
— Да?
— Ты о чем сейчас думала?
— Не скажу! А о чем ты спрашивал? С чем оладушки? С вишневым вареньем. Его муж очень любит, я литрами заготавливаю.
Точно мрачная тень пронеслась, мазнула их по лицам, напомнила, что они не одни на белом свете.
— Если хочешь, поедем со мной в клинику, — сказал Вася.
— Хочу. — Таня поставила перед ним тарелку. — И еще хочу, чтобы ты навсегда остался со мной. Некрасиво, да? Нескромно даме после одной ночи такое говорить?
— Очень красиво. И очень радостно слышать… от тебя. Но, Таня, ты не знаешь, я… алкоголик.
— Знаю.
— Откуда? — поразился Вася, а потом горько усмехнулся: — Конечно, слухи.
— Не заблуждайся на свой счет. Слухи о тебе до меня не доносились. Но я ведь была у тебя дома. Василий! Я боюсь и не переношу пьяных, абсолютно, органически и навсегда. У меня отец пил. Понимаешь?
— Понимаю.
— Легкий хмель, рюмка-другая коньяка — это все, что я могу перенести. Но когда человек меняет обличье, превращается в другого, пусть даже более веселого и остроумного, я не выношу. Он для меня — скот, оборотень и подлый обманщик. Вот такое наследство с детских лет и пожизненное. Я понимаю, что бросить пить очень трудно… у моего отца не получилось. Не виню его, хотя и не простила… до сих пор, через пятнадцать лет после его смерти.
Голубые глаза, которые свели Таню с ума, смотрели сейчас прямо и без нежного трепета, словно не на Таню, а на отрытый клад или реликвию, о которых не мечталось, да нечаянно повезло, а вместе с везением свалилась громадная ответственность.
— Я бросил пить, чтобы спасти человечество. Так думал. Оказалось — чтобы встретить тебя и самому спастись.
Повисло молчание, возвышенное и мелодраматичное, неуместное на кухне и в то же время пронзительное, какой бывает пауза в театре — гораздо драматичнее, чем страстные монологи.
— Вася! Чьи у тебя глаза? Мамы, отца?
— Ни в мать, ни в отца, семейная тайна. Но соседки шептались: был у нас в бараке хулиган отчаянный, верста коломенская и глаза что синие плошки. Плохо кончил, зарезали в подворотне. Но попрошу о моей покойной матушке домыслов не строить! И где твое хваленое варенье?
Вася умял все оладушки. У Тани было создалось впечатление, что последнее время всех мужиков держат в голодном краю и редко отпускают.
Глава 17
Они приехали в клинику
ОНИ приехали в клинику к полудню. Поздно встали, да и после завтрака не сразу ушли из дома, в спальне задержались.
Семен не поднялся, когда Василий и Таня вошли в его кабинет, не дернулся, когда Василий представил:
— Татьяна Евгеньевна Кутузова, — секундная заминка, — жена Михаила Александровича. Доктор Шереметьев Семен Алексеевич.
Таня не сказала «очень приятно», потому что и Шереметьев промолчал. Сидел на диване, руки в карманах белого халата, ноги на журнальном столике — и не подумал опустить, разглядывал ее равнодушно, как букашку.
«Они переспали, — вяло подумал Семен. — Васька, ловкач, откеросинил бабу».
Этот вывод было легко сделать, наблюдая за любовниками, которые думали, что ведут себя сдержанно и обычно. Но Вася, помогая даме снять шубу, интимно погладил ее по плечам, она в ответ вскинула голову и ласково ему улыбнулась. Между ними отчетливо виделось поле взаимного притяжения, которое бывает, когда мужчине и женщине хочется быть слитыми, а не пребывать порознь. Нашли время, мысленно упрекнул Семен, впрочем, без особого осуждения. Ему было сейчас не до чужих шашней.
— Как наш пациент? — спросил Вася.
— Идите, — дернул головой Семен в сторону двери, ведущей в палату. — Полюбуйтесь. — Опустил ноги, поднялся, подошел к шкафчику и стал что-то из него доставать.
— О боже! — только и могла произнести Таня, войдя в палату.
— Дьявол! — выругался Вася.
На высокой больничной койке сидел юноша и ел из миски кашу. Острые коленки, темный пушок над верхней губой, длинные волосы, подростковые прыщи… Он был сокрушительно молод и в то же время старомоден, как на фото тридцатилетней давности. Откуда бралось это ощущение несовременности одетого в больничную рубаху парня, было непонятно, но оно присутствовало.
— Здрасьте! — сказал Миша застывшим у дверей женщине и мужчине.
Чего они все на него таращатся? Надоело, с самого утра, будто он какой особенный. Нормальный! Вон зеркало на стене висит. Рогов у него не выросло. Правда, не помнит, как в больницу попал. Хорошо хоть кормят здесь от пуза.
Миша поскреб ложкой по дну миски, собирая остатки каши с тушенкой, и посмотрел в угол, где сидела Рая. На подоконник сложила руки, голову на них опустила, лица не видать, не пошевелилась, когда в палату вошли Таня и Василий.
— Рая, — позвал Кладов, — вам плохо? Дать лекарство?
«Какие у нас имеются антидепрессанты?» — спросил он себя.
— Можно еще добавки? — подал голос Миша.
— Ты уже три часа рот не закрываешь! — подняла голову и зло бросила ему Рая.
Выглядела девушка… как говорится, краше в гроб кладут. «Получила любовь?» — невольно позлорадствовала мысленно Таня.
— А чё? Вам жалко? Зашибиться! — огрызнулся Миша.
Таня вздрогнула, по спине побежали мурашки. Вспомнила давно позабытое, как старым запахом повеяло. Когда они с Мишей познакомились, все варианты глагола «зашибиться» были в большой моде у молодежи. «Зашибались» по любому поводу и через слово. Зашибись красивая девушка, зашибись плохой фильм, зашибиться сколько звезд на небе, предки зашиблись, не дают денег… Постепенно это словечко ушло, уступив место другому, второму, третьему — молодым обязательно подавай сигнальный элемент речи, который бы свидетельствовал — я с вами, я из наших. У Таниной дочери год назад все было «круто», а теперь на растяжку «ку-у-ул» — вроде тоже «круто», но по-английски.
— Не надо лекарства, — ответила Кладову Рая и поднялась. — Ничего не надо! Отпустите меня! Пожалуйста! Я больше не могу!
— Конечно, отпустим, — попытался успокоить ее Вася. — Никто насильно вас держать тут не будет. Вы устали, это понятно.
— Можно я сам возьму? — попросил Миша.
— Что? — не понял Василий.
— Добавку, — указал ложкой на батарею термосов у стены.
— Возьми, — разрешил Кладов.
Миша вскочил, босыми ногами прошлепал мимо Тани, она невольно отпрянула.
— Я чё? Заразный? — обиделся Миша. — Зашибиться, честное слово!
Открыл крышку термоса и наложил себе полную миску каши. Вернулся обратно на кровать, принялся за десятую порцию.
— Побудьте здесь минутку, я скоро вернусь, — вышел из палаты Василий.
Рая твердила как заговоренная:
— Не могу, не могу, не могу… отпустите меня, отпустите меня…
Хотя Миша представлял собой жуткое зрелище, он все-таки не страдал, трескал за обе щеки. А с девушкой было плохо. Она задрожала мелко, челюсть клацала, глаза безумные. Таня подошла к Рае, обняла ее:
— Тихо, тихо, успокойся!
