Котировка страсти или любовь в формате рыночных отношений (СИ) - Горовая Ольга Вадимовна (читать книги онлайн регистрации TXT) 📗
— Шамалко много заплатит, я позаботился об этом, милая. — Дима поднялся из-за стола и приблизился к ней, остановившись в шаге. Карина видела его отражение в стекле окна. — Я понимаю, что тебе придется тяжело, и сожалею. Мы оба знаем, что Виктор не самый… простой клиент. Но и я, конечно же, в долгу не останусь, дорогая. Эти документ и информация очень важны для меня.
Конечно же. Она и не сомневалась. Благодарить Дима умел. Просто осыпал золотыми горами. Вот только в сожаления его не верила. Ни х… ему не жаль! Она не удивится, если он еще и представлять будет, что там с ней Шамалко в эту самую минуту делает, и ловить кайф от воображаемых картин.
Карина тяжело втянула воздух носом и попыталась протолкнуть его в сжавшееся, сдавленное горло.
— Я могу отказать тебе в этой просьбе? — Сдавленно поинтересовалась она, продолжая смотреть в окно.
— Я сейчас прошу тебя не как Карину, милая. — Вроде бы и с раскаянием, а на самом деле жестко и без вариантов отмел он эту придурочную надежду, неясно как еще тлеющую в ее душе. — Потом, как только отдашь мне копии и флешку, можешь возвращаться домой, я позабочусь о тебе. И все будет так, как последние полтора года. Ты спокойно «уйдешь», как решила. И мы будем перезваниваться и интересоваться друг у друга здоровьем и состоянием дел.
Ах, ему только и говорить, что на дебатах. Как убежденно, с какой верою в правильность и единственную верность выбранного им варианта. И рисует такое светлое будущее и перспективы…
— Ты никогда меня не отпустишь, да? Пока я смогу принести хоть какую-то пользу? — Хрипло и с паузами проговорила она, стараясь сохранять здравомыслие.
— Ты будешь свободна уже завтра утром,… Карина. — Дима подошел немного ближе.
Она ни на секунду не поверила.
А что ему взбредет в голову через год, два? А вдруг, надо будет еще что-то сделать, для чего он решит использовать если не ее тело и таланты в постели, то мозги?
Карина закрыла глаза и плотно-плотно сжала веки.
Она так долго отвоевывала свое право и свободу. Так мучительно долго. И он дал ей это. Только так до конца и не отпустил поводок, до сих пор дергает. Да и отпустит ли когда-нибудь?
Ей нельзя было сейчас сорваться, надо было терпеть. Вот только, расслабившись за последние дни, лишь самую малость попробовав другого, нового и непривычного, игривого ощущения вседозволенности и безнаказанности, так сложно было сейчас сдерживаться. Она сжала пальцы так сильно, что аккуратные ногти до боли впились в ладони. Не надо было играть с Костей. Чувство свободы всегда так искушает. Как теперь вернуть привычную отрешенность и самоконтроль?
— Карина? — Словно зная все, что проносится сейчас в ее голове, Дима чуть удивленно поднял бровь.
Он не спрашивал и не интересовался ее мнением. Сейчас был не тот момент. Когда Дима говорил что-то делать не… Карине, она не могла ему отказать. Не имела права. Так было все последние двадцать лет. Слишком крепко ее держали его массивные и толстые пальцы, все еще грубые и жесткие, несмотря на еженедельный массаж и маникюр.
Понимая, что делает ошибку, Карина все еще надеялась заставить свои губы не шевелиться. И не справилась.
— Ненавижу тебя. — Вновь закрыв глаза, тихо выдохнула она, проклиная себя и свой язык.
За ее спиной Дима резко и шумно выдохнул. Дернулся, став почти впритык к ней. Она всем телом ощутила жар этого тяжелого и грубого, несгибаемого тела, в котором внезапно взорвался вулкан из-за ее слов.
Дура, дура, дура! В ее жизни все было не как у других людей!
— У меня совсем нет времени. — Его ладонь тяжело легла на ее плечо, и Карина слабо удивилась, как это ткань не затлела от ее жара. — Я понимаю, что тебе тяжело, моя девочка. И ты никогда бы, просто так, не сказала этого по своей воле. Я помню. Но… спасибо тебе. — На миг он прижался к ней сзади крепко-крепко. И Карина с дрожью ощутила тяжесть и твердость его возбуждения.
Больной, жестокий извращенец.
И дура. Полная дура, так и не научившаяся избавляться от эмоций. Не впавшая в апатию после двадцати лет. Идеальная жертва насильника, которую можно ломать снова и снова, и упиваться ее болью, страхом и ненавистью.
А после — мило поговорить и попить кофе, потрепав умную девочку по щеке и насладиться ее умом и смекалкой. Пигмалион, чертов!
Как же она его ненавидела, Боже! А лучше бы смогла полюбить, вдруг бы он тогда полностью утратил к ней интерес? И почему она не страдает Стокгольмским синдромом?!
Карина промолчала, стараясь не дать внутренней дрожи добраться до мышц. И все равно знала, что как любой хищник, Картов ощутил, нюхом уловил ее ужас. И наслаждался этим. Они все наслаждались. Всегда.
— Тебе привезут все необходимое, Карина. И введут в курс дела. — Уже иным, деловым и собранным тоном, через миг продолжил Дима. И отстранился от нее. — Завтра утром я буду ждать тебя. Ты знаешь место. Спасибо за завтрак.
Коснувшись напоследок ее щеки легким покровительственным поцелуем, он молча вышел из номера, забрав дипломат и пальто.
А Карина, почти не ощущая рук и ног, словно все тело вдруг стало ватным и каким-то чужим, медленно побрела в спальню.
Но зачем-то остановилась перед зеркалом, висящим над изысканным деревянным комодом. Оттуда на нее смотрели испуганные, полные ужаса и поломанных надежд глаза маленькой девочки.
«Какая же ты дура, Дашка!», Карина протянула руку и зачем-то обвела эти огромные глаза отражения пальцем. «Сколько раз тебя били, ломали и топтали, а ты все еще во что-то веришь и на что-то надеешься. Нет Деда Мороза. И чудес не бывает. И доброты нет. А справедливости и подавно. Даже просто, покоя для тебя нет. Видно, не заслужила ты этого, в какой-то их, непонятной раздаче там, наверху. А ты все ждешь…»
Она стояла и бездумно водила пальцем по холодному стеклу зеркала, не понимая, что за странный, противный и надоедливый звук отвлекает, и режет притупленный слух. Пока не поняла, что это с ее закушенных губ срываются противные и жалкие, тонкие, совсем детские хныканья.
Карина резко зажмурилась и захлопнула рот рукой. С силой сжала пальцы другой руки на коже живота, щипая, болью приводя себя в чувство.
«Соберись, Дашка! Соберись! Ты же не тряпка, черт тебя побери! Не для того ты столько лет сопротивлялась и выдерживала все это, чтобы сейчас сломаться! Мы — не ломаемся. Мы сильные! Сильнее той сволочи. Мы же выжили!», Карина медленно и плавно подняла веки, и немного настороженно снова посмотрела в свое отражение.
В том больше не было видно растоптанной маленькой девочки. Не было боли и разбитых детских надежд. Только отстраненность и собранность. Холодное, опустошенное безразличие.
Как там говорил один из тех «специалистов», к которым она когда-то ходила?
«У вас детская травма, Кариночка. Вы ведете себя по детски, когда вам плохо, или когда хорошо. Особенно, когда хорошо, словно возвращаетесь в период до того события, которое вас травмировало».
Вот она и заигралась в последние дни, расслабилась, выпустила на волю то, что нельзя было отпускать из жесткого контроля. Но Соболев ей чересчур понравился.
Что ж, теперь расплачивается. Опять переживает то, что в последние годы удавалось весьма неплохо контролировать.
«У вас детская травма, Кариночка…»
Как там дети говорят в ответ на обиду? Сама дура? Точно, она именно так себя и вела, играясь в то, во что играть не стоило. А теперь — пришли счета.
«Детская травма…»
Идиот этот специалист. У нее вся жизнь — сплошная травма для психики, и ничего вот, она еще жива и даже трепыхается. Она сильная. И с этим справится. И пошли они…
Зеркало со звоном пошло трещинами, посыпались на комод маленькие кусочки переливчатого, серебристого стекла. С грохотом упала на деревянную столешницу бронзовая пепельница.
Карина гордо расправила плечи и посмотрела в искаженное, разбитое на тысячи кусочков, отражение. Она сильная, и это переживет.
Где наша не пропадала! Где и как нас только не трахали, а? Перетерпим и это.
