Запретная любовь. Колечко с бирюзой - Робинс Дениза (читать книги онлайн регистрации txt) 📗

— Когда малайским девушкам еще нет двадцати, они необыкновенно привлекательны, — сообщил мне Гарри. — Невероятно грациозны. Фигуры — просто сказка. При этом они очень нежны и преданны.

— Так вы влюбились в нее? — спросила я.

Это он отрицал, однако признал, что физическое влечение к ней действительно испытывал. Он взял ее к себе и через несколько месяцев проникся к ней глубокой привязанностью. Она была мягкосердечной девушкой и никогда ему не докучала. Когда он желал ее, она была рядом, когда нет — исчезала, словно тень. Но она была не чьей-нибудь, а его тенью, всегда готовой вернуться, и в ее объятиях он обрел некоторый покой. Так продолжалось три года.

— В таком случае вам повезло, — не без горечи заметила я. — Не все браки, скрепленные документами и церковным благословением, длятся так долго.

На этот раз он, заметив скептическую мину на моем лице и уловив нотку горечи в голосе, с беспокойством спросил:

— Ваш брак оказался неудачным, Крисси?

Я снова уставилась на распростертую фигуру Лалы:

— Не надо говорить обо мне. Расскажите побольше о ней.

— Она умерла, — отрывисто сказал он. — От укуса змеи. Одной из этих проклятых ядовитых африканских змей, которые называются мамбами. Змея укусила ее в ранний утренний час, когда она встала с постели, чтобы приготовить мне завтрак. Змея лежала, свернувшись в кольцо на полу, и словно дожидалась, когда Лала на нее наступит. Все было кончено еще до того, как я успел убить змею и попытался высосать яд из раны.

Я была потрясена и очень огорчена. Умереть в девятнадцать лет! Вся эта грация и нежная красота, вся страсть, которую он, должно быть, испытал в ее объятиях, — все погибло от смертельного яда змеи. Бедная маленькая Лала… и бедный Гарри.

Он поднялся, достал бутылку виски и налил себе стаканчик. Я отказалась выпить с ним вместе: было слишком рано. Он произнес:

— Вы единственная, кому я рассказал эту печальную историю. Вы всегда умели слушать, даже когда были еще ребенком. Знаете, у меня до сих пор где-то хранится фотография, на которой вы изображены с каштановыми косичками верхом на пони. Погодите-ка, вам, наверное, было тогда лет двенадцать. А мне двадцать два. А теперь вам за тридцать, а мне сорок три. Как пролетели годы!

Мы продолжали сидеть, покуривая и разговаривая. Мне было тепло и хорошо оттого, что Гарри Барнет снова вошел в мою жизнь. Должна признаться, что я почти забыла о его существовании, но теперь, когда он был рядом, я обнаружила, что у нас с ним много общего. Он был человечен, сострадателен и относился к той категории холостяков, которые никогда не превращаются в старых баб с закоснелыми привычками. Он сохранил мужское очарование, и меня очень тянуло к нему. Когда я уходила, он расцеловал меня в обе щеки и заставил пообещать в скором времени навестить его снова. Я пригласила его приехать к нам в Корнфилд в любое время, когда ему захочется, — мы жили всего милях в двух от него.

Только после ухода я поняла, что практически ни слова не сказала ему о себе и Чарльзе. На следующий день я позвонила Гарри и пригласила его на обед. Он познакомился с Чарльзом, который был с ним безукоризненно вежлив, хотя в то время был целиком поглощен какой-то крупной сделкой и владелец птицефермы не вызывал у него особого интереса. Гарри не заинтересовал его даже тем, что я знала Барнета еще в детстве. На несколько часов он покинул нас, и я ставила для Гарри свои любимые пластинки с классической музыкой.

После этого мы часто бывали друг у друга. С ним познакомились дети, и дядя Гарри их просто покорил. Он прекрасно с ними ладил. В последующие двенадцать месяцев его просторное холостяцкое бунгало стало для меня своего рода убежищем, где я могла укрыться от всех своих бед, а также когда пребывала в скверном настроении. Конечно, Гарри очень скоро узнал — и от меня, и в результате собственных наблюдений, — как я несчастна. Он был слишком тактичен, чтобы открыто критиковать моего мужа, к тому же, мне думается, из какого-то чувства лояльности я винила за то, что наш брак не удался, себя, а не Чарльза.

— Вероятно, я требую слишком многого, — сказала я Гарри как-то вечером, когда мы сидели одни за стаканчиком вина у нас дома. — Чарльз не может дать больше того, что дает, — он попросту не наделен необходимыми для этого качествами.

— Он несносный болван, — неожиданно свирепо отозвался Гарри.

— Я, наверное, не лучше его, Гарри. Мы оба виноваты.

Он посмотрел на меня своими красивыми глазами. Я еще подумала: сегодня вечером он выглядит усталым, и ничуть не моложе своего возраста. Слова, которые он вслед за тем произнес, меня поразили.

— Вы изголодались, не так ли, моя маленькая Крисси?

— В каком смысле? — я почувствовала, что краснею.

— Я наблюдаю за вами, — ответил он. — Наблюдаю и за вашим мужем. До чего же вы не подходите друг другу. Он, возможно, прекрасный малый, но у него за душой нет решительно ничего из того, чего вы по-настоящему хотите.

Я пыталась перейти на легкомысленный тон, потому что в замечаниях Гарри и в его глазах было что-то такое, что вывело меня из привычной апатии и заставило осознать — а это всегда опасно, — что я все еще привлекательна для мужчин, для него, например, да и вообще, пожалуй, для любого мужчины, кроме собственного мужа. Со своей стороны и я находила Гарри очаровательным — что правда, то правда.

Я собиралась возразить, когда он вдруг залпом осушил стакан, встал и вышел из дома — все это было проделано весьма поспешно. Я огорчилась и слегка разочаровалась.

До конца недели Гарри не приходил, а когда звонила по телефону — под каким-нибудь предлогом отклонял приглашения. Я начала по нему скучать и уже спрашивала себя: может, он ведет себя таким образом потому, что ему надоели и я, и мои матримониальные проблемы? А потом мне пришло в голову, что он, быть может, немножко влюблен в меня и не хочет, чтобы наши отношения зашли далеко.

Все определилось в тот знаменательный вечер. Услышав танцевальную музыку и смех, Гарри понял, что у нас гости. Он заявил, что немедленно уходит.

— Я заглянул на минутку, просто давно вас не видел…

Я начала говорить, что моей вины в том не было, но он повернулся к двери с таким видом, словно жалел о своем визите. Наверное, я была слишком взвинчена после обеда, после того, как понасмотрелась на другие супружеские пары, явно получавшие удовольствие от вечера, и, наконец, после той ужасной ссоры с Чарльзом. Я совершенно обезумела и вела себя соответственно. Попросту побежала следом за Гарри, и, догнав, заявила:

— Я не могу больше ни минуты выносить это сборище. Никто не заметит моего отсутствия, а если и заметит, мне все равно. Давайте посидим минуточку в вашей машине, Гарри, ну пожалуйста! Мне необходимо с вами поговорить.

— Милая, вам бы не следовало… — начал он, но словечко «милая» и то, что руки, которые он положил на мои оголенные плечи, были горячими и слегка дрожали, решили для меня все. Я была настроена совершенно бесшабашно и не обращала внимания на его протесты. Он сдался, и мы забрались в его просторный автомобиль — старый комфортабельный «даймлер», с которым он не желал расставаться. Не проронив ни слова, Гарри выехал за ворота Корнфилда и свернул в аллею, слева от дома. Затем остановил машину под сенью буковой листвы, сквозь которую слабо пробивался свет луны. После чего мы без дальнейших вопросов или каких-либо объяснений перебрались на заднее сиденье машины и кинулись в объятия друг к другу. Гарри начал жадно целовать и ласкать меня — он делал это с каким-то трагическим отчаянием. Прижатая к кожаной спинке сиденья, я ощущала на губах его горячее дыхание. С первых дней замужества меня никто так не целовал. Да, собственно, Чарльз никогда не целовал меня с такой страстью. Я отдала себя в руки Гарри, испытывая неутолимую жажду, ничуть не уступавшую его собственной. Он твердил, до чего я восхитительно выгляжу при свете луны, как мне идет это вечернее платье; говорил, что я лунная богиня, созданная для поклонения, и осыпал меня комплиментами. Он распустил мне волосы и, схватив одну прядь, обмотал ее вокруг своей шеи, уверяя, что я обворожительна, что мои губы сводят его с ума и что он не может понять Чарльза. Я тоже осыпала его поцелуями, восхищаясь истинно мужским теплом и силой, неистребимым запахом табака, исходившим от него, натянутым как струна телом, тесно прижавшимся к моему.