И обонял Господь приятное благоухание - Шессе Жак (чтение книг TXT) 📗
— Ты с ума сошел? Да что на тебя нашло?
— Господин аббат, я не сумасшедший. Но эта женщина… Эммануэль…
— Что — женщина? Разве ты не знаешь, что она прекрасная работница, помолвлена и уже несколько лет там работает?
— Господин аббат, я не могу. Эта женщина… Эммануэль… от нее пахнет.
— Ах, ах! Мой юный друг. И чем же от нее пахнет?
— От нее пахнет смертью.
Аббат Нуарэ застыл на месте и долго смотрел на меня невидящим взором, после чего указал на дверь подбородком, приказывая мне уйти.
На следующий день за завтраком он положил перед моей тарелкой газету, раскрытую на странице местных происшествий:
РАБОТНИЦА ФАБРИКИ ЗЮБЕРА РАЗБИЛАСЬ НА МОТОЦИКЛЕ.
Мне даже не нужно было читать статью, чтобы узнать, что произошло. Но после этого случая месье Нуарэ часто пристально и молча смотрел на меня, и я понимал, какое впечатление производил на него.
Мертвые мертвы, это ясно, и я не собираюсь нагружать их всяким вздором теперь, когда они трудятся под землей, чтобы искупить свои земные грехи! Но я думаю об аббате Нуарэ, от которого пахло чистотой и праведностью и который отныне мирно спит, помогая мне жить на этой земле. А еще я думаю об Эммануэль, о бледной женщине, сверлильщице, и помню ее запах, который уже тогда напоминал тот, который исходит из-под ее надгробной плиты. Я пытаюсь вспомнить слова апостола Павла: «Ибо мы Христово благоухание Богу». И не слишком упрекая себя, я говорю себе, что Бог намного терпимее меня.
VI
Я не исключение из всех. Я ничего не знаю и мало что делаю. Мои родители были учителями и слишком рано умерли, во время археологической экспедиции, чтобы защитить меня и помочь мне в жизни. Всем, что у меня есть, я обязан месье Нуарэ и Богу.
Случай на слесарной фабрике, который месье Нуарэ, а позже и епископ назвали «предвестием смерти сверлильщицы», сам по себе не так уж и важен. Ведь почти каждый день, все меньше удивляясь, я понимал, что улавливаю тайные причины, более или менее серьезные вещи, которые витают в воздухе, — недуги, болезни, ссоры, несчастные случаи на производстве или в дороге. Я каждый день проверял то, что предвещали мне мельчайшие приметы, знаки, совпадения, о которых я никому не говорил, чтобы не привлекать к себе внимания. Как вы видели, я также чувствую смерть. Это намного серьезнее, я с трудом признаюсь самому себе в том, что мне почудилось в запахе обреченных, но я никогда не ошибаюсь. Сначала я чувствую, что от них исходит смерть, по пресному, бесконечно унылому запаху и вспоминаю о сверлильщице; затем я убеждаюсь по лицу, по жестам и запаху, который исходит от одежды человека, находящегося передо мной, что он дышит на ладан. А через несколько дней — смертный приговор: его увозят в госпиталь, агония и смерть, отпевание в церкви и погребение. Если это долгий процесс, я все равно об этом знаю. Не потому что запах неприятный или неожиданный для моего обоняния. У смерти масса запахов, которые она распределяет по своему усмотрению. Просто к пресному запаху слегка примешивается запах жизни, как последний привкус свободы, плотского удовольствия или свежего воздуха, прежде чем он станет абсолютно и неумолимо пресным. Осязаемая музыка могилы.
Но предвестие смерти сверлильщицы имело последствия, о которых я вовсе не догадывался в тот момент, когда произошло это событие. Вопреки моей воле, в глазах месье Нуарэ и прихожан оно придало мне некий авторитет, который скорее мешал, чем нравился или льстил мне.
Мы ждали приезда одного писателя, некоего месье Вайана, товарища по лицею его высокопреосвященства епископа, который жил в поселке Мейонна́, неподалеку от города Ойонна́, где ему было спокойнее, чем в Париже, писать свои книги.
Почему выбор пал на меня?
Почему в делегацию для встречи месье Вайана выбрали меня? Предпочитая держаться в стороне, не обращая на себя внимания, я быстро смекнул, что для того, чтобы рыскать и вынюхивать, лучше оставаться незамеченным. Но монсеньор настоял на том, чтобы это мероприятие было скромным.
— Вайан — коммунист, — предупредил он нас. — Я хорошо его знаю. Он терпеть не может кривляк. Держитесь с ним просто, естественно и, главное, не пускайте ему пыль в глаза!
VII
Месье Вайан прибыл в четверг вечером в своем длинном и маневренном автомобиле темно-синего цвета в одиннадцать лошадиных сил. С ним была невысокая и уже немолодая женщина с пронзительными глазами, бледная, взвинченная и, как мне показалось, навязчивая, так как она, едва они вышли из машины, прильнула к нему, вытягивая свою змеиную голову в нашу сторону.
У месье Вайана тоже был очень пронзительный взгляд, но более сердечный и веселый, и нос, похожий на клюв. Его маленькая, очень колоритная голова, ясные глаза и нос в профиль сразу же напомнили мне птицу, ястреба, а точнее, судя по цвету и размеру его головы, коршуна, которого мы рассматривали в орнитологической коллекции на уроках биологии в лицее имени Жана Жореса.
Месье Вайан был в черном итальянском пиджаке поверх красивого свитера из черной шерсти. Должно быть, он вспотел в такой теплый вечер! Но нет, его кожа была сухой, и он держался слегка натянуто, пока епископ не обнял его.
Женщина тоже была в черном. Но ее черный напомнил мне гадюку, черную гадюку, живущую в торфянике. Она все время держалась рядом с ним, обнимая его, прижимаясь к нему и с вызовом глядя на нас немигающим взглядом. Месье Вайан высвободился из ее объятий и направился к нашей группе. Месье Буадесерф, в мирском платье — только серебряная цепь на шее говорила о его церковном ранге, — тоже двинулся ему навстречу.
— Мой дорогой Роже, — воскликнул епископ, взяв Вайана за плечи и ласково обнимая его, — мой дорогой Роже, сколько лет!
Месье Вайан тоже сжал монсеньора в объятиях.
— Ты знаешь, что я заядлый антиклерикал, — громко сказал месье Вайан, и я понял, что его слова относились и к нам тоже. — Но ты, Буадесерф, другое дело. Ты на нашей стороне баррикады!
Позже месье Вайан объяснил мне, что они с монсеньором не только познакомились в лицее в Реймсе, где были членами очень активного поэтического кружка, но также вместе участвовали в движении Сопротивления. В то время молодой священник, а ныне наш отрешенный епископ, руководил подпольной организацией, занимавшейся подрывом поездов, и геройски проявил себя. И я еще больше полюбил его. Поскольку я любил месье Нуарэ, к которому Роже́ Вайан, вечером, в день своего приезда, проявил уважение и почтение.
Незадолго до ужина я остался один с писателем и с его женой и узнал, что ее зовут Элизабет. Аббат попросил меня проводить гостей в их комнату, на втором этаже в доме священника. Роже Вайан не позволил мне нести свой багаж, по правде говоря, слишком легкий для такого важного человека, поэтому ничто не мешало моим движениям, и через холл и по лестнице я шел впереди супругов. Вдруг меня охватило чувство тревоги. В тот момент, когда я подошел к Элизабет Вайан, чтобы взять ее за руку, которую она соблаговолила протянуть мне, по-прежнему раздраженная и настроенная против, я почувствовал ее запах: в этой женщине таилась угроза. Близкая, угрожающая опасность и смерть. Конечно, смерть не была немедленным следствием этой угрозы — это мог быть несчастный случай, стечение обстоятельств или какая-нибудь авиакатастрофа. Но смерть была здесь, я чувствовал ее холодное дыхание сквозь аромат фиалки и корицы, которыми надушилась гостья и которые пробивались сквозь анемичный и неподражаемый запах могилы.
Как можно скорее, насколько это позволяли приличия, я отошел от Лизины, которую позвал муж. Я сразу же понял, что это звучное и чувственное имя очень точно подходит героине прожитого романа, которую она, угрожающе черная, собою являла. Лизина! Хорошее имя для змеи. По дыханию Элизабет-Лизины и Роже́ я почувствовал, что от них сильно разило алкоголем. Видимо, днем они прилично выпили, переварили, а затем, перед приездом, снова приняли дозу. Наверное, виски. У меня есть опыт, так всегда пахнет от монсеньора после приходского праздника.
