Нежные годы в рассрочку - Богданова Анна Владимировна (книги бесплатно без txt) 📗
– Нет, что ты! – Это прозвучало как: «Ты что, Ненашева, с ума сошла?! Чтобы мама мне о таких вещах стала рассказывать!»
– А должна была! – заключила Ирка, и они с Авророй, счастливой, радостной, ликующей, побежали в аптеку покупать вату.
Так впервые наша героиня оценила жизнь. Ведь почувствовать её вкус, очарование и прелесть в полной мере можно лишь тогда, когда понимаешь, что видишь это свинцовое, набухшее, словно желатин, небо, эту никчёмную бровку тротуара рядом с наваленной кучей песка возле детской площадки, эту выбоину в ступеньке, такую привычную и знакомую, в последний раз. И что именно этот лист, видимый тобой в данную минуту, сорванный ветром с ветки, гонимый по асфальту, кружащийся над лужей, падающий и вновь торопимый новым, сильным порывом неизвестно куда, неповторим; и никакой другой лист больше не останется в твоей памяти...
Тем же вечером Зинаида Матвеевна узнала, что её дочь стала девушкой, – нет, не от неё самой. Собственное, неукротимое любопытство толкало Гаврилову иной раз залезть в помойное ведро и поинтересоваться, что выкидывают туда её дети.
– Авророчка! – медовым голосом молвила Зинаида Матвеевна – она, несомненно, понимая свою оплошность, чувствовала себя виноватой. Ещё бы! Кто как не мать должен подготовить родную дочь к крутой перемене в её организме? Но Гавриловой всё было недосуг – она то была слишком занята работой, то томилась по бывшему мужу, то терзалась из-за сына, который, меняя девушек, как перчатки, никак не мог определиться с выбором. До Авроры ли тут? К тому же сама Зинаида Матвеевна стала девушкой в семнадцать лет и никак не могла предположить, что её дочь разовьётся так рано. – Поди сюда, расскажи матери... – выдавила из себя она и покраснела – ей было неловко говорить об этом с дочерью – верх брали многочисленные комплексы и та пропасть, которая незаметно и так неожиданно для самой Гавриловой образовалась между ней и дочерью. Но Зинаида Матвеевна переборола своё смущение и с опозданием (которого, кстати, дочь так и не смогла ей простить) объяснила Авроре, как и что нужно делать в критические дни.
Так наша героиня из девочки превратилась в девушку, подобно гусенице, которая в должное время превращается в прекрасную бабочку, которой люди, ненавидевшие её в обличье гусеницы, любуются, восхищаются и многие из них (уверяю вас, очень многие!) пытаются поймать её сачком, засушить и, приколов булавкой к пенопласту, запихнуть в коробку под стекло.
* * *
Бытует мнение, что дочь зачастую повторяет судьбу матери. Если у родительницы, к примеру, муж был алкоголик и дебошир, то и дочери непременно попадётся такой же. Если мамаше необоснованно повезло с супругом, то и дочери так же беспричинно повезёт. И тут совершенно ни при чём внешние и внутренние качества обеих. Так уж уготовано судьбой, а от судьбы, как известно, никуда не уйдёшь. Что ж, проследим, оправдает ли наша героиня это жизненное наблюдение.
Роман (если, конечно, дружеские и нежные отношения детей можно назвать романом) между Авророй и Вадиком длился до отъезда последнего на постоянное жительство в Мурманск, куда «без разговоров» направили служить его отца. Кем – Аврора так и не поняла, знала лишь, что Вадькин родитель менял Москву на Мурманск, подогретый повышением в должности.
Это странное приятельство троих, этакого любовного треугольника с присущими ему ревностью, борьбой за первенство, подчас даже слезами (исключительно со стороны Ирины Ненашевой, которая всё-таки отдавала своё предпочтение подруге и в то же время злилась по поводу её общения с Лопатиным), длилось три года. Что и говорить – это солидный срок для романа!
Поначалу, как было сказано выше, Вадик вёл себя, как любой мальчишка в его возрасте, которому понравилась девочка из класса. Знаки внимания тут весьма специфические и грубоватые: дёрганье за косички или подкладывание на стул объекта своей любви канцелярской кнопки. Но после того как «молодой человек» признался нашей героине в своих чувствах, поведение его кардинально изменилось – никаких кнопок и пинков. Теперь Лопатин приносил из дома не одно яблоко, а два, дабы поделиться вторым со своей девушкой на большой перемене.
– Вот. Это тебе, – говорил он, а Ирка принималась нервно накручивать на палец свои жидковатые светло-русые волосы, забранные в хвост, и не потому, что ей тоже хотелось яблока – нет, в её портфеле лежало три таких же, даже еще красивее, слаще.
– Хочешь? – растерянно предлагала Аврора подруге и тут же ловила на себе укоризненный взгляд Вадика, говорящий: «Я ж его тебе принёс, а не этой толстой корове!»
Ненашева совсем потеряла голову и впала в уныние, когда Лопатин, вытеснив её, перебрался за парту к Гавриловой (он не выдерживал сорока пяти минут разлуки с ней). Ирка, придя утром в класс и увидев на своём месте ненавистного Вадика, фыркнула и, страшно обидевшись на подругу, села за влюблённой парочкой. Она дулась, не разговаривала ни с Авророй, ни с Лопатиным два дня, но, поняв, что если и дальше будет продолжать в том же духе, то может остаться в полном одиночестве, поскольку все ребята в их классе уже с кем-то дружили. Она плюнула на свою гордость и утром третьего дня предложила влюблённым в ближайшую субботу пойти покататься на лыжах в парк.
Ох эти катки, горки и купания! Так было всегда. Двум ненавистным друг другу людям – Вадику и Ирке, объединённым Авророй, приходилось часами ждать её у двери, пока та не вымоет квартиру. Зинаида Матвеевна всегда ставила условие:
– Пока полы не помоешь, никуда не пойдёшь! – И спорить с ней не имело никакого смысла – нужно было как можно быстрее браться за дело.
После мытья полов Аврора, прихватив с собой лыжи или коньки, выскакивала из дома, и они втроём мчались кататься. Времени оставалось так мало! В восемь вечера нашей героине, подобно Золушке, нужно было быть дома. И не дай бог, если она опоздает хотя бы на пять минут.
Ирка не умела кататься на коньках. И научиться этому ей не грозило – у Ненашевой напрочь отсутствовало чувство равновесия, которое так необходимо, чтобы удержаться на узких стальных полозьях. К тому же её вечно сопровождал страх – дикий, почти животный:
– Я упаду! – в ужасе орала она, вцепившись мёртвой хваткой в куртки друзей. – Слышите?! Не уезжайте, не оставляйте меня! Я сейчас грохнусь!
Зачем ходить на каток человеку, который не умеет кататься на коньках и прекрасно знает, что никогда не научится? – спросите вы. Да чтобы лишний раз не оставлять влюблённых наедине. Остаться одной Ненашева боялась, пожалуй, больше, чем ковырять лёд стальными полозьями. Для неё было намного важнее контролировать процесс, чем отказаться от болезненных падений.
Аврора с Вадиком, конечно же, пользовались полным отсутствием чувства равновесия подруги, оставляя её около входа, вцепившуюся в перила, и пускались рассекать лёд в противоположную от неё сторону. Именно в такие минуты Лопатин мог сказать Арке то, что у него было на душе, но он отчего-то молчал, с восхищением глядя на неё. И только когда у любимой развязывался шнурок ботинка (а развязывался он очень часто, поскольку коньки у неё были допотопные, купленные в комиссионке, к тому же почти на размер меньше), Вадик говорил:
– Ты держись за меня, я сейчас завяжу, – и он с готовностью бросался к её ноге. Лишь после этого Лопатин чувствовал себя раскованнее и начинал разговор: – Аврошенька, – ласково говорил он, по обыкновению смягчив шипящий звук её имени, – хочешь, я тебе новые коньки куплю? В спортивном магазине? На день рождения?
– Ты что! Не надо! – отмахивалась Гаврилова, но тут же спрашивала: – Откуда у тебя столько денег?
– Я откладываю в копилку мелочь, которую мне родители дают на завтраки. Там уже много набралось, давай купим тебе новые коньки? – снова предлагал он.
– Нет, нет. Мне и в этих неплохо – я к ним уже привыкла, – объясняла она, словно оправдываясь. В душе наша героиня удивлялась тому, что Ирке с Вадиком родители дают на завтраки – мать Авроры платила классному руководителю «трёшку» в месяц, и сердце её было спокойно – она считала, что этого вполне достаточно. И Аврора давилась в школьной столовой серой, неприглядной овсянкой или засохшими, холодными макаронами, в то время как Ирка, купив пирожное, с наслаждением уписывала его, пристроившись у подоконника.
