Игры в песочнице, или Стратегия соблазнителя - Дюшатле Кристоф (читать книгу онлайн бесплатно без TXT) 📗
На открытой террасе ресторана больше не осталось ни одного свободного стула. Нам повезло, мы вовремя нашли незанятый столик: с первых же моментов нашей встречи удача нас не оставляет. Это добрый знак. И потом, я снова могу свободно двигаться, а мои костыли стоят в шкафу.
Я рассматриваю лицо Мэрилин. Мне нравятся ее зеленые глаза и губы насыщенного розово-коричневого цвета. Я так близок от ее красоты, как только можно быть близким к какой-нибудь травинке, к запаху, к неопределенному воспоминанию. Надеюсь существовать не только в духовной области, а на уровне инстинктов, животного восприятия, колдовства. Я надеюсь на это, так как нахожусь в ожидании открытия и неожиданного события. Квадратное декольте замечательно подчеркивает потрясающую грудь Мэрилин. Меня всегда привлекали пышные формы. Мэрилин, девушка среднего роста, обладает простодушной чувственностью, у нее пухленькая фигурка, и очень скоро в ней будет много шарма. При первом взгляде на нее хочется помять ее ягодицы, обнять широкие бедра, прижать девушку к груди и прошептать на ухо: «Я — твой парень, никого больше не ищи, я войду в тебя, буду тебя ласкать, наполню своим соком, и ты почувствуешь себя заново родившейся».
Изучаем меню. Мэрилин замечает:
— Люблю хорошую еду и вино.
Я в порыве детской запальчивости говорю:
— Да, это то, что называется жить. Конечно, мы обязательно закажем вина… помимо всего прочего…
И мы начинаем смеяться глупо, но очень естественно.
Я себя убеждаю: больше не буду развлекать ее изысками стиля. Просто буду существовать рядом с ней, вот и все. Странным образом у меня пропадает навязчивая идея наблюдать за женщинами, сидящими поблизости.
Потом мы говорим о процессе написания книг, о творчестве, об искусствоведении, об изменении образа жизни и о комбинациях, которые могут возникнуть вследствие этого, о социальной мобильности. Мы рассуждаем о том, как воспользоваться представляющимися возможностями, заработать денег, занимаясь своим любимым делом, как вести переговоры, уступать, создавать новые отношения, и о том, как можно порвать со своей семьей, обрести свободу, выбрать город, в котором хочется жить, как расти, защищать свои идеи, как пережить любовное приключение, стать частицей огромного мира, короче говоря, создать что-либо… В конце концов мы приходим к выводу, что мы существа, сдерживаемые потоком, временные жители на этой земле, иногда объединяющиеся, а иногда, наоборот, одинокие, распыленные.
Темы наших разговоров приобретают более конкретный характер. Мэрилин упоминает о своих семейных проблемах, рассказывает о деде, которого обожает, о летних каникулах, проведенных в собственном доме на Корсике, который сегодня уже продан, обо всех песнях, что поют хором и которые связаны с воспоминаниями, о своих кузенах и кузинах, о лодке, плывущей по волнам Средиземного моря, и о чудесном дедушке у руля, о бухтах… И вдруг, как будто освобождаясь от бремени, заявляет:
— А моя мать — лесбиянка.
— Выходит, тебя нашли в капусте?
Шутка рискованная, почти убийственная, непонятная. Но Мэрилин продолжает, не смущаясь:
— Мой отец ушел незадолго перед моим рождением. Я не помню, чтобы мать и отец были вместе.
— Ты хочешь сказать, что любовь к женщинам у нее проявилась, когда ты еще была у нее в животе?
— Точно. Я никогда еще не смотрела на это под таким углом…
Мэрилин задумчиво пьет вино и вдруг вздрагивает, вновь окунаясь в свое прошлое.
— Во всяком случае, моя мать рассталась с отцом именно в это время.
— Смелый поступок…
— Да? Ты так думаешь?
— Так вот почему ты…
— Ну что, говори.
— …такая чувствительная.
— Благодарю.
— Но ты уже научилась жить с этим… Ты далеко пойдешь…
— Мне очень рано пришлось защищаться. Моя старшая сестра уехала в Соединенные Штаты. Я осталась с младшим братом, матерью и ее подружкой с дочкой.
— А как твой отец?
— Он переживает.
— К этому не скоро привыкнешь.
Мэрилин приподняла завесу над своим прошлым, и это меня буквально ошеломляет. Во мне пробуждается желание и дальше погружаться в интимные подробности жизни моей красавицы, я хотел бы знать о ней все. Хотел бы гладить ее кожу, слиться с ней, целовать ее глаза, чувствовать запах ее одежды, вместе с ней вновь пережить события детства, запечатлеть эпизоды ее огорчений и радостей, а потом спроецировать их на огромный экран и показать самым достойным людям в мире. Я желал бы поговорить с ее матерью и ее возлюбленной, написать пьесу для театра с участием всех этих женщин, которые любят друг друга, кидаясь в объятия страсти, желал бы стать их сыном, духовником. Я хотел бы чистить вместе с ними овощи, готовить барбекю, танцевать перед ними, обнажившись по пояс, пока они не начнут смеяться до слез от моих забавных выходок.
В конце ужина мы то и дело вскакиваем, чтобы бежать в туалет и опорожнить мочевой пузырь. И это тоже нас забавляет.
Использую паузу в разговоре и предлагаю:
— Может, пойдем ко мне? Приглашаю тебя на стаканчик вина.
Мой голос слегка дрожит, как будто мне стыдно за предложение. Обычно мне на это наплевать. Разве первый цивилизованный мужчина, предложивший женщине более близкие отношения, испытывал страх?
Примерно минуту Мэрилин смотрит на меня в упор. В ее голове отчаянно крутятся мысли. Замечаю панику в ее глазах. Сожалею, это вышло по-дурацки, надо было вовремя остановиться, мое предложение оказалось неуместным. Тщеславие. Напрасно потраченные усилия. Умиротворенность возможна только на расстоянии.
— Да, я бы хотела, — чуть слышно произносит она.
И вот мы уже на улице Сен-Мор, и нежное тепло опустившейся на город ночи словно говорит нам: «Все хорошо, я — с вами. Это ваше время». Идем, перепрыгивая с проезжей части улицы на тротуар. Только бы не допустить какого-нибудь резкого или компрометирующего движения. Осмеливаюсь положить руку на плечо Мэрилин, и она не возражает.
Настежь распахиваю окна в своей квартире. Вскоре, я это знаю, над соседним домом взойдет луна, потом она медленно поднимется к облакам.
После нескольких произведений Боба Аззама и его оркестра ставлю в проигрыватель диск с записью медленных песен Билли Холидей. Расслабленно-ленивое исполнение американской джазовой певицы, у которой было нищенское детство, напоминает нам о рабстве, унижении, и мы начинаем говорить вполголоса.
Опершись руками на подоконник, Мэрилин спрашивает меня о моем прошлом. Подхожу к ней и рассказываю о детстве, проведенном в Гвиане и на Мартинике, когда я жил в джунглях. Говорю ей, что я рос как дикое животное. Это забавляет ее, кажется, она понимает истинную суть этой фразы, глубоко запрятанную в песках воспоминаний. Затем я рассказываю Мэрилин о моих текущих проектах по написанию книги. Это будет история некоего Барри Д., певца без голоса и продюсера без артистов. Иллюстрирую его жизнь при помощи картинок, жестов, предметов.
Мэрилин устремляется мыслями в будущее не без некоторого волнения, вполне осознавая жестокость современного мира. Она знает, что выбрала нелегкий путь. Она могла бы стать врачом, инженером в авиационной промышленности, адвокатом. Нет, она выбрала искусствоведение, писательство, мир, не вмещающийся в стандартные рамки. В ней есть решимость, вера в какие-то вещи, которые она еще не очень хорошо понимает, и это помогает ей преодолевать стереотипные сомнения и двигаться к намеченной цели.
Мэрилин говорит, что также любит верховую езду. Она с детства наблюдала за лошадьми, росла с ними рядом. Когда-нибудь она надеется пересечь степи Монголии на лошадях со своей подругой Галой, которая в настоящий момент руководит гуманитарной миссией в странах Восточной Европы.
— Я догадывался, что ты любишь верховую езду.
— Каким образом?
— Это тебе очень подходит. Ты любишь искусство, а я думаю, что искусство и лошади тесно связаны.
— На лошадях можно путешествовать, — говорит она. — Можно составлять карты. Ты это имеешь в виду?
— Лошадь — это животное, прирученное человеком, — отвечаю я, — животное для путешествий, для преодоления препятствий, для ведения войны. С помощью лошади можно передвигаться в пространстве, получить новые впечатления, бежать от прежней жизни. Это истоки искусства.
