Любовь не по правилам (СИ) - Гонкур Галина (книги без регистрации полные версии txt) 📗
Братец то ее ведь почему пропал? Сначала объявлялся, как мы поженились. Ему тут контакты были нужны: он в Якутии охотником работает, пушного зверя добывает. Ему сбыт нужен. Если там продавать — копейки заработает, скупка у них жёстко работает. А здесь дороже, аукционы работают, но с каждой шкуркой не наездишься. Вот ему и нужен был человек, чтобы здесь ему со сбытом помогал. Он приехал на месяц сюда, поосмотреться, договориться, канал поставки настроить. И мы уже почти договорились с ним о сотрудничестве. И тут этот якутский черт нажрался, да как начал гонять Наташку, и родителей ее. Они как раз к нам в гости приехали, с сыночком своим блудным повидаться.
Я с работы прихожу — а тут битва при Ватерлоо. Мишка нажрался и гоняет всех с пьяным рёвом. Одичал там у себя в тайге-то! Наташка моя в ванне закрылась от него, родители их — на кухне сидят, дрожат, доберётся он до них или нет. Пришлось накостылять по шее идиоту, да выкинуть его. В моём доме родню мою обижать не позволю. Жаль, конечно, что всё так получилось. Там с пушнины куш хороший мог бы быть. Но у меня понятия, женщину мою, стариков трогать не смей!
Меня же бабка воспитывала. Мать появилась уже когда я подростком был. Как отца не стало — она на Север подалась, за длинным рублем, да за новым мужем. Про деньги не знаю, кажется, слала она чего-то на меня бабке, я не вникал. А бабка вроде не жаловалась. А с мужем ничего не вышло. Так одна и вернулась. Здоровье там оставила, половины зубов во рту не было, когда приехала — нелёгкая там жизнь. Да и у кого она лёгкая, что тогда, что сейчас.
Бабка меня жестко воспитывала. Но правильно, я считаю. Очень она волновалась, что с пацаном она не справится, что пойду я по кривой дорожке, как многие из моего класса да со двора. Мать меня перед отъездом хотела в интернат сдать, да бабка отбила. В ноги матери упала, голосила, все деньги, что на смерть себе копила, ей отдала — только чтобы она меня ей оставила, государству не сдавала. Любила меня очень, и я её любил. Поэтому чуть что не так — она меня секла дедовским армейским ремнем с бляхой, пока рука не устанет. Я выл, орал, из дому убегал. А теперь вот спасибо ей говорю за воспитание.
Раньше ж такого не было, что чуть ребенку подзатыльник — тут же опека на пороге и ребёнка изымают. А люди были лучше, да. Вот и рассуди, полезно оно, физическое воздействие, или нет. Она и в бога у меня верила, и меня в церкву водила, и посты держала положенные, и молитвы все знала. Я и сейчас, «Богородице, дева, радуйся» и «Отче наш» — наизусть, хоть ночью разбуди. Помню, я как баловаться начинаю — она меня на горох и в угол под иконы, и молитвослов в руки, читать, — наказывала, значит. Чтобы я постоял, почитал и ума набрался. Вот благодаря бабке и вырос нормальным человеком.
Какой крутой замес! Тут тебе и православие, и «в угол на горох», и сиротство при неблагополучной матери… Как жаль людей, на самом деле, сколько несчастных детей вокруг, из которых потом вырастают несчастные взрослые, делающие несчастными других взрослых и детей.
Вообще, ощущение от первого интервью у Маши было как от пощечины. Нет, она конечно, ожидала, что некоторые участники опроса будут вызывать у нее неоднозначную реакцию, что будут попадаться спорные и неоднозначные жизненные истории. Но тут не просто «сложно и неоднозначно», у нее ощущение полной опрокинутости, ошеломления до перехваченного дыхания. И хочется одновременно пожалеть, помочь, обругать и убежать.
* * *
Маша только и успела, приехав домой, переодеться и налить себе чаю, как зазвонил мобильный.
— Маш, я тут неподалеку от тебя. Можно зайти?
Григорий. И, кажется, не слишком трезв. Вот так номер. Что ему надо-то?
— Ну, заходи, конечно.
Пока он позвонил в дверь, Маша успела из своей старой, но любимой, пижамы переодеться назад в приличное, джинсы и майку. Что ж у него случилось-то, что вот так вот, на ночь глядя, без предупреждения?
Григорий появился на пороге с тортом и бутылкой вина. Маша посмотрела на торт: судя по состоянию коробки со сладким лакомством, она пережила как минимум пару падений по пути от прилавка до её квартиры. И, судя по состоянию самого Григория и его одежды, падали они вместе.
— Ну, ты хорош! Проходи на кухню, я тебе кофе сварю. Что случилось-то?
Григорий качнул головой. Амплитуда движения была слишком велика для его состояния, и на возвратном движении сдернула с места всё его тело, впечатав его в дверцу коридорного шкафа-купе. От удара сверху упали коньки, прямо Григорию на голову. Слава богу, не лезвиями приземлились, а то быть беде! Грохот был такой, что Пиксель, вышедшая было из комнаты посмотреть на своего крестного, с пробуксовкой слиняла прятаться под кровать. Григорий в ответ на удар повел рукою перед собой, жестом сеятеля, и, как ни в чем ни бывало, со словами «А вот этого не надо!», проследовал на кухню.
— Дай голову посмотрю. С ума сошел. Пьянищий такой. Шел бы домой, фига по гостям шляться в таком состоянии, — принялась ругаться Маша.
— Голова у меня на месте, ты не волнуйся. Просто ноги-руки плохо слушаются. Таковы особенности употреблённого напитка, — заверил ее Григорий.
Чего именно касались его заверения — последствий падения коньков или имелось в виду оставшееся нетронутым здравомыслие, не поддавшееся алкогольным парам, бог весть. Маша решила не уточнять.
Наконец, голова была осмотрена (удивительно, даже шишки не осталось!), кофе сварен и разлит по «гостевым» чашкам. Маша села напротив Григория. Торт она открывать не стала: он так размазался по упаковке, будто внутри произошел взрыв. Снимать крышку было страшно. Да и нафиг торт на ночь? Ей не надо, Григорий про него и не вспомнил, видимо, купил из приличия в супермаркете на первом этаже Машиного дома.
— Я тебя слушаю, гость, — насмешливо сказала Маша, усевшись поудобнее. — Начни с того, по какому поводу такое веселье? Будний день вроде. Чего вдруг ты… эээ… так принял крепко?
Григорий посмотрел на Машу насупленно, икнул, прикрыв рот рукой, и ответил:
— Для смелости.
— И зачем же тебе смелость нужна?
— Чтобы с тобой поговорить.
— Боюсь подумать о чём, — продолжала веселиться Маша. Григорий же был абсолютно серьёзен и даже, кажется, несколько угрюм.
— Чтобы поговорить. Чтобы собраться и поговорить. Чтобы дойти, собраться и поговорить. И по дороге не передумать, — каждую фразу Григорий сопровождал ударом кулака по столу. Чашки подпрыгивали. В комнате тоскливо заорала Пиксель, решила, наверное, что хозяйку убивают на кухне, пора звать на помощь.
— Гриша, милый, спокойней, — урезонила гостя Маша. — И ближе к теме. С преамбулой понятно, примерно. Ты выпил, чтобы собрать волю в кулак и со мною поговорить. Это я поняла. Давай так. Ты перестаешь стучать кулаками. Во-первых, Пиксели страшно, ты мне кошку заикой сделаешь, во-вторых, у меня немного болит голова, там, похоже, погода меняется. И эти молодецкие удары прямо где-то аж в затылке отдаются. Меньше экспрессии, камрад, и больше сути. Итак?
— Я, Машка, тебя люблю! И желаю на тебе жениться! — выпалил Григорий. Последнее слово прозвучало аж фальцетом, настолько он был напряжен.
Маша, мягко говоря, удивилась. Нет, не удивилась — обалдела. Охренела, ошалела и офигела, вот как-то так будет точнее. Они были знакомы много лет, будучи формально начальником и подчиненным, общались абсолютно демократично. Григорий, пришедший в агентство курьером, фактически был и сисадмином, и офис-менеджером, и разнообразной мужской силой в маленьком девичьем коллективе. Так что её удивление было вызвано вовсе не тем, как это курьер в любви директору признается. Это как раз ее не смущало.
Смущало то, что было это признание совершенно неожиданным. Ничто, как говорится, не предвещало. Внимательная и тонкая натура, Маша обычно улавливала флюиды симпатии от мужчин, которые «положили на неё глаз». А тут — ну, ничего, никогда и ни разу. Что это, интересно, с Григорием стряслось? Они давно и ровно приятельствовали, без подключения к этим чистым и простым отношениям сексуального подтекста. А тут вдруг вот те на, такие признани!
