P.S. моей ученице (СИ) - Дэй Каролина (мир книг .txt) 📗
— Татьяна Эдуардовна, — начал парень в более вежливой форме, ибо кто-то из учеников вот-вот готов нагрубить моей матери. — До концерта осталось не так много времени. Мы чисто физически не успеем переделать номера, — закончил объяснять он, ожидая дальнейшего решения директора, хотя она не спешила давать полноценный ответ, тщательно обдумывая слова Афанасьева.
— Хорошо, — немного поразмыслив, ответила мать. — Только измените финальный номер, а то мне не особо нравится вся эта рокерская ерунда, — вынесла она свой вердикт, повернувшись в сторону выхода. Я услышал несколько облегченных вздохов наравне с тихими переговорами друг с другом. Все были в какой-то степени навеселе. Кроме нее. Сафронова стояла в толпе учеников чернее тучи. Нет, она вряд ли бы начала психовать из-за несправедливости. Однако она дальнейшими действиями просто выбила меня из реальности.
Когда все разошлись, она осталась стоять на месте, смотря мне в глаза. С сожалением. С жалостью. С немой мольбой. Не отводя взгляд куда-то в сторону. Смотрела пронзительно, глубоко, будто я мог понять ее чувства. Я знал, о чем она просила, хоть и не произнесла вслух ни единого слова, но вряд ли я смог бы ей помочь. Вряд ли изменил бы решение матери. Мне жаль. Во мне вновь играли отцовские чувства, заставляющие немедленно подойти к ней и обнять, дать выплакаться себе в жилетку, несмотря на недавний инцидент. Просто хотелось. Безвозмездно. Но я этого не сделал. Почему? Наравне с этим отцовским инстинктом я чувствовал что-то еще. Что-то непонятное и ранее мне неизвестное. Или давно забытое ощущение, томящееся внутри и ожидающее своего часа. Какое именно? Понять я не мог. Точнее не так. Я догадывался, только не хотел в нем признаться и не признался бы никогда, не будь меня в тот день в школе. В ту роковую среду, которая расставила все по своим местам.
В чертов, проклятый мною триста тысяч раз, день учителя вокруг моей персоны носились девочки с цветами и поздравлениями, не забывая кокетливо стрелять в мою сторону глазками, даже мой класс скинулся на небольшой букетик. Только что мне делать с этими вениками? Не думал, что мужчинам тоже дарят эти чертовы цветы. Хотя какой из меня учитель? Всего месяц работаю и то с большой вероятностью продолжу строить карьеру в этой сфере, пока не найду хорошую работу. Но все эти мысли отходили на второй план.
На репетицию я заходил редко, однако во время выступления учеников, смотря на занавес, ловил на себе мраморный взгляд. Отчаянный и полный сожаления. В глубине души мне так не хотелось, чтобы она перестала страдать, только понимал, что это невозможно. Я не чувствовал вину за свои слова, как она за свои действия, но понимал, что этот грустный взгляд мне придется видеть практически постоянно. Наверное, мне просто нужно оставить все как есть. Жаль. Между нами наконец-то наладились отношения. Хотя общение учителя и ученицы разве можно назвать отношениями? Вряд ли. Я взрослый мужчина, а она ребенок. Вряд ли ей важно мнение какого-то дядьки, о котором можно забыть через годик? Вот и я так подумал. Эти взгляды пройдут. Все забудется. Я на это сильно надеялся.
Пока не увидел ее на сцене…
Она выступала в самом конце, когда народ уже хотел с удовольствием уйти из актового зала на свежий воздух, несмотря на дождливую погоду. Я стоял возле двери в самом углу, дабы меня никто более не беспокоил из учениц, а учителя не зазывали на свой импровизированный банкет. Стоило занавесу открыться, я завидел совершенно другую девочку. Точнее девушку. Она отличалась от той Сафроновой, которая энергично двигалась под песню нирваны в пятницу. Вместо черных рокерских джинс и кожаной куртки на ней надето красное платье, струящееся вдоль ее хрупкого тела, вместо распущенных волос — собранная на голове прическа, дополняющая ее образ, а макияж слишком ярок для повседневной жизни, даже губы обвела красным. Но если на остальных женщинах это смотрится немного вульгарно, то ее это не делало старше или вульгарно. Даже с тонной косметики сквозь высокую прическу и яркое красное платье я видел хрупкую Сафронову, которая недавно плакалась мне о своей жизни. Обычная маленькая девочка, которая недавно страдала из-за жизненного резонанса, превратилась в королеву, выстреливая снайперской винтовкой каждому сидящему в актовом зале, стоило ей только обойти всех взглядом. Практически каждый ряд. Каждое место.
Играла очень медленная музыка, что-то из попсы. Первые строчки вылетели из ее голоса, хотя на репетиции старой песни в нем не слышалось и капли нежности. Взгляд мелькал туда-сюда, то вверх, то вниз к партеру. И потом остановился на мне. Очень резко и внезапно, будто искала во мне давно потерянную вещь. Она смотрела мне в глаза, не отрываясь, создавая между нами некую связь. Гипнотизируя меня, парализуя на месте. Будто пела мне. Нежный пухлый ротик выдавал то высокие, то низкие ноты, но я не обращал на ее вокал никакого внимания.
Я глядел на нее. На ту маленькую девочку, которая веселила меня в парке. На ту уставшую после репетиции школьницу, которая убежала в сию секунду, стоило мне расставить все по полочкам. Ту, которая смотрела на меня, как будто видела впервые. Тем взглядом, который пробудил что-то во мне. Пробудил давно забытое чувство, которое не понимал вплоть до этого момента. Ту малышку, которая сейчас лила слезы, глядя мне в глаза. Я не замечал, что они настолько большие. Или это все женские штучки? Неважно. Насрать. Сейчас мне на все насрать. Кроме нее. Кроме маленькой девочки, не отводящей от меня взгляд.
В какой-то момент мне так хотелось ее заткнуть, прижать к себе, дать понять, что мы оба ошибались. Она просто-напросто еще не поняла, что чувствовала ко мне, а я не хотел признавать в этом. В какой момент я стал засматриваться на нее пухлые губы? Когда начал замечать перемены во взгляде и таким образом узнавать ее настрой? На эти вопросы я ответить не мог. Все случилось как-то неожиданно. Я не успел за этим уследить. А теперь поздно. Поздно что-то исправлять.
Я внезапно осознал, что все эти дни бежал от реальности, которая настигала меня все ближе и ближе с каждой минутой. Пытался забыть, ссылаясь на время. Не вспоминать более, надеясь на ее благоразумие. Но ее песня и выступление расставили все по своим местам. В какой-то степени я оказался прав. Время расставило все по полочкам, только я не думал, что это произойдет так скоро. Так внезапно.
Из актового зала я вылетел практически пулей, как только до моего слуха дошли громкие аплодисменты, а к Сафроновой уже подходил какой-то мальчишка с цветами в руках. Курить. Срочно хотелось затянуться. Почувствовать в своих легких дым. Вообще ощутить хоть что-то помимо разъедающей мои внутренности неизбежности ситуации. Даже чертовы капли дождя не остановили меня, хоть я и стоял под козырьком возле входа. Маленькой толики мозга хватило, чтобы не броситься под проливной дождь, подставляя лицо грубо стучащим по асфальту каплям. А так хотелось. Я нуждался в забвении буквально на несколько минут, однако вряд ли оно наступит в ближайшее время.
Я увлечен ею — собственной ученицей. Маленькой несовершеннолетней девочкой, не подозревающей ни о чем. И это может мне стоить многих жертв. Готов ли я на них пойти? Вряд ли. Не хочу вредить папиной компании, карьере матери, своей дочери, которая еще нескоро поймет мою странную симпатию. А главное — девочке, которая только-только начинала жить. Я справлюсь, подавлю это в себе, сделаю все, чтобы она никогда не узнала о моих чувствах.
И я сделаю все, чтобы она больше не чувствовала что-либо ко мне.
— Станислав Родионович, вы уже уходите? — как гром среди ясного неба, пропела Анна Михайловна, разрывая стук капель дождя по асфальту. Опять эта историчка. А я так привык к этой тишине. Как же ты, мадам, не вовремя. Совсем. Не хотелось никого видеть из преподавательского состава, в особенности эту женщину.
— Мне нужно забрать дочь из детского сада, — быстро соврал я, направляясь к входной двери. По сути, меня здесь больше ничто не держало. Концерт закончился, а ученики в скором времени разбегутся по домам. Пора и мне отчаливать. Знаю, мне не стоило обманывать Анну Михайловну, но я сейчас готов на все, лишь бы ко мне не приставали с расспросами.
