Возраст третьей любви - Берсенева Анна (книги регистрация онлайн .TXT) 📗
От всего этого потока пошлостей его просто передернуло. А оттого, что самовлюбленная девица по-прежнему смотрела на него с любопытством, как на неведому зверюшку с эффектной биографией, – Гринев вообще едва сдержался, чтобы не выставить ее за дверь без объяснений.
– Вот что, Евгения…
– Витальевна, – подсказала она после некоторой паузы, поняв, что он не продолжит фразу, пока не услышит ее отчество.
– Евгения Витальевна, извините, я на работе. Сейчас ухожу на обход.
– Я могу подождать, – тут же кивнула она. – Поговорим после обхода!
– После обхода у меня перевязки, – вставая, сказал Гринев. – А после перевязок я буду писать истории болезней, если по «Скорой» никого не привезут.
– А после работы? – не отставала Евгения Витальевна. – Я могу после работы с вами поговорить.
– А я не могу после работы тратить силы на пустые разговоры. Мне, как всякому нормальному мужчине, после работы хочется поесть и поспать.
– Всякий нормальный мужчина, Юрий Валентинович, догадался бы, что поесть можно вместе в ресторане, пригласил бы меня, и мы прекрасно бы там побеседовали, – заметила она, тоже вставая.
Теперь ее глаза были ровно на уровне его глаз, и вблизи Юра увидел, что она наконец начинает злиться: глаза вспыхнули, как звезды.
– А потом пригласил бы вместе поспать, – усмехнулся он.
Тут ему, правда, стало стыдно. Конечно, надо было избавиться от этой девицы, но не все же средства хороши! Оттого, что теперь он сам стал виноват, Гринев рассердился еще больше.
Но девица пропустила последние его слова мимо ушей.
«Не в первый раз слышит, – догадался Юра. – Ну конечно, является такая журналисточка – да ей, наверное, каждый второй предлагает».
Оттого, что она заставила его вести себя так же, как ведет себя каждый второй кобель, ему стало и вовсе противно.
– Я не для местного телевидения готовлю передачу, – привела она последний аргумент. – Я из Москвы приехала, может быть, даже по первому каналу пойдет.
– Творческих вам успехов, – пожелал Гринев. – Евгения Витальевна, извините мою грубость. Мне пора идти.
Он уже покручивал на пальце ключ, показывая таким очевидным образом, что она должна выйти вместе с ним.
Евгения Стивенс повела плечами, повернулась и, не простившись, хлопнула дверью.
«Свинство все-таки, – подумал Юра уже в коридоре, закрывая дверь и слыша, как стучат за его спиной каблучки. – А как по-другому было от такой отвязаться?»
Настроение как было испорчено с утра, так и не улучшилось за день. Евгения Стивенс, конечно, забылась, как только привезли первого больного, но недовольство собою осталось, и ничего Юра с этим не мог поделать.
Все в его жизни, что не касалось работы, вдруг показалось ему таким убогим, что хоть волком вой.
Вообще-то Гринев никогда и не считал, что должен жить какой-нибудь особенной, не такой, как у всех, жизнью. Он был полностью занят своим делом, работа придавала смысл его существованию. И так было всегда, и никогда он не мечтал о какой-то необыкновенной, яркой, неповседневной жизни.
Наоборот, Гринев хорошо знал цену повседневности. Чувствовал ее неосознанно в детстве, когда в его жизни так естественно присутствовали любящие люди – для кого-то, может быть, самые обыкновенные, но для него единственные и неповторимые. А потом уже и вполне осознанно понял, как много неповторимого может вместиться в рамки обыденной жизни – за стенами прочно стоящих домов, под крышами, на которые не падают бомбы… И ему не хотелось в жизни никаких спецэффектов, о которых мечтают многие люди – вот хоть эта самоуверенная журналистка.
Дело было совсем не в том, что Гринева не устраивали обстоятельства собственной жизни. И убогость, вдруг так остро им осознанная, была не во внешних обстоятельствах…
Одиночество, к которому он привык, которое давно уже не угнетало, вдруг предстало ему во всей своей тщете и безысходности. Было только странно, что он подумал об этом именно сейчас.
«Да ведь теперь – какое же одиночество? – пытаясь прогнать нерадостные мысли, говорил себе Гринев. – Если бы раньше, полгода назад, было бы понятно. Но теперь-то я не один, дай Бог каждому мужику половину Олиной любви…»
Он попытался представить, что она делает сейчас: готовит что-нибудь на маленькой кухоньке, стирает, смотрит телевизор, спит после дежурства? Но как-то не думалось об этом, даже и неважно было, что она делает. Юра знал, что все Олины занятия пронизаны любовью к нему, ожиданием его, и нежность к ней привычно бередила его сердце.
Он прогнал непонятно откуда взявшиеся мысли об одиночестве – и осталось только мрачное настроение.
Глава 12
В таком настроении, которое теперь, правда, можно было списать на усталость, Юра вернулся вечером с работы.
Ласковый уют, живое человеческое присутствие – все, о чем он всякий раз помнил теперь по дороге к дому, – ощущалось сразу же, на пороге. Оля всегда так радовалась его появлению, как будто он каждый раз возвращался из космоса.
– Ты так рано сегодня! – сказала она, выглядывая из ванной. – Но все-таки уставший, да?
– Откуда ты знаешь? – улыбнулся Юра, разматывая шарф.
– Лицо мрачное у тебя, – сказала Оля, и Юра в который раз поразился ее чуткости ко всему, что касалось его: к смене его настроений, к его усталости и бодрости…
В ванной работала стиральная машина, которую сам он купил вскоре после появления Оли.
Пока не было Оли, Гринев отдавал свои вещи в стирку общежитской вахтерше тете Клаве, и это его вполне устраивало. Но Оля даже обиделась, когда он попытался было продолжить устоявшуюся традицию.
– Почему ты так хочешь, Юра? – спросила она чуть не плача. – Ты думаешь, я постираю хуже?
– Я об этом вообще не думаю, Оленька, – попытался он объяснить. – Зачем мне об этом думать? Тетя Клава отлично стирает, от добра добра не ищут.
– Но мне же будет стыдно мимо нее проходить! – воскликнула Оля. – Что же она будет обо мне думать?!
– По-моему, ничего не будет думать, – пожал он плечами. – Ну, стирай сама, если это для тебя так важно.
Юра тут же забыл бы об этом разговоре, если бы назавтра она не купила стиральную доску и оцинкованную выварку. Увидев, как Оля, согнувшись над ванной, трет его рубашку об эту доску, пока на кухне кипит в выварке белье, он просто остолбенел.
– Слушай, и ты думаешь, так и надо? – спросил он, глядя на ее разгоряченное паром лицо. – Каждый раз вот такое разводить?
– Правда, – расстроилась Оля. – Душно, пахнет нехорошо… Но я просто не успела, пока тебя не было…
Она даже не поняла, о чем он говорит.
– А если бы и успела? – поморщился Юра. – Глупо это, Оля, никому не нужный мазохизм. – Он вспомнил, что она наверняка не знает, что такое мазохизм, и пояснил: – Совершенно мне не нужно твое самоистязание.
Назавтра Гринев зашел в магазин бытовой техники, ткнул пальцем в первую попавшуюся японскую машину, которая показалась ему подходящей для маленькой ванной, заплатил за установку и перестал об этом думать.
Ему и так было достаточно смутного беспокойства совести, которое с самого начала присутствовало в его отношении к Оле. Не хватало еще увеличивать его из-за этой первобытной стирки!
– Сейчас будем кушать, – сказала Оля уже из кухни.
– Что-то не хочется пока. Наверное, правда устал, – из ванной откликнулся Юра. – Приду в себя немного, потом, ладно?
Все было ему не так в этот вечер: холодная вода не освежала тело, кухонные запахи не возбуждали аппетит. Все в нем было словно смещено, все внутри смутно ныло и зудело, как от болезни.
«Может, правда заболел? – тоскливо подумал он, садясь в продавленное кресло. – Даже не заболел, а обычная вялость весенняя, витамины надо попить».
Но его состояние трудно было считать вялостью – наоборот, какое-то нерадостное возбуждение.
«А в Москве еще утро, – снова некстати подумал Юра, глядя, как учительница на экране объясняет какие-то химические формулы. – Ева тоже сейчас урок ведет, наверное. Суббота же, почему школьную передачу показывают? «Утро красит нежным светом…» А это – с чего я вдруг? Давно им не звонил, надо прямо сейчас… Который час у них сейчас?.. Потом…»
