Подарок на совершеннолетие (СИ) - Бергер Евгения Александровна (книги .txt, .fb2) 📗
По моему лицу они понимают, что я не намерен говорить о ней, и тогда, вслед за командой «девочки!», обе телохранительницы хватаются за мои щиколотки и начинают щекотать пятки.
— Перестаньте! — умоляю, задыхаясь, и новая порция пудинга перекочевывает в мой рот, а фрау Риттерсбах серьезно так осведомляется: — Алекс, милый, ты уверен, что не можешь ходить? Ты едва не пришиб бедняжку Марию… своею ногой.
Проглатываю злополучный пудинг и гляжу на всех троих теперь уже колючими глазами.
20 глава
20 глава.
— Я сейчас стану кричать, — решаю припугнуть ванильное трио, только тем и дела нет.
— Что ты, что ты, — якобы, ужасается фрау Риттерсбах, — хочешь, чтобы НАС застали в таком положении?
— ВАС застали?! — не могу сдержать своего удивления. — Это меня могут застать привязанным к кровати… насилуемым ненавистным пудингом!
— Боже! — ахают три мнимые добродетели, прикрывая испуганно рот. — Какое нехорошее слово, милый. За это нам придется скормить тебе еще ложечку пудинга… для успокоения.
Набираю полную грудь воздуха — хочу продолжить наше препирательство яростным отпором — только передумываю и послушно открываю рот:
— Давайте свой пудинг.
И третья ложка ненавистного лакомства благополучно оказывается у меня во рту.
— Вкуснятина! — провозглашаю не без толики сарказма. И спрашиваю: — Так зачем вам все это? Чего вы от меня хотите?
И фрау Риттерсбах отвечает:
— Хотим услышать вашу с Эстер историю. Будь паинькой, расскажи… иначе, — она зачерпывает новую ложку пудинга. — Сам понимаешь.
Не пойму: я то ли сержусь на них, то ли нет; задумываюсь, припоминая… и сразу же вижу разверзтую в бездну дверь самолета. А потом — ощущение полета, я даже прикрываю глаза, чтобы вполне насладиться почти вытесненным из сердца воспоминанием.
Минута свободного падения — ужасно, но и прекрасно одновременно!
И почему Эстер неизменно ассоциируется у меня с той самой самолетной дверью и минутой последующего полета?
Не потому ли, что знакомство с ней как бы вытолкнуто меня во взрослую жизнь… Падать было и страшно, и мучительно, но разве и не приятно?
И как итог: свободное падение длится не дольше минуты, а потом раскрывается парашют, и ты, пусть и продолжаешь падать, уже не боишься.
Закончилась ли моя минута свободного падения?
Сам же и отвечаю: в тот самый момент, как получил обличающее Эстер видео…
Тогда не пора ли мне выдохнуть и положиться на «парашют»?
— Зачем вам наша история? — произношу с тоской в голосе, и фрау Риттерсбах даже глаза округляет:
— Алекс, милый, доживи до наших лет и поймешь, что для шестидесятилетней женщины нет ничего занимательнее настоящей истории любви! А случай в том клубе поразил нас в самое сердце, правда, девочки? — Те утвердительно кивают. — Мы поняли, что в твоем несчастьи виновата та длинноногая девица в купальнике, а настоящая история о несчастной любви — занимательнее вдвойне.
— Могли бы просто спросить, — хмыкаю я.
— И ты бы ответил? — скептически изогнутая бровь фрау Риттерсбах так и подскакивает кверху.
Молчу — они правы, не ответил бы. Я вообще ни с кем не говорил о случившемся с самого дня именин, просто не мог… случившееся спрессовалось в тугой болезненный комок, застрявший в области сердца: ни сглотнуть, ни выдохнуть наружу. Заноза с гнойником посередине…
— Она обманула меня, — произношу хриплым голосом. — Говорила, что любит… что ей плевать на мои неподвижные ноги… Заставила поверить в крылья за плечами, а потом сама же их и изломала. Ничего особенного, если подумать: готовый обмануться, был обманут. Решил, что яркокрылая бабочка способна увлечься непримечательным цветком… Только такого не бывает, за что я и поплатился. Вот и вся история.
Фрау Риттерсбах качает головой.
— Мне жаль, дорогой. Разочарование в любви — отвратительнейшая штука, я понимаю…
— Правда понимаете? — скептически хмыкаю я.
— Еще как понимаю! — вскидывается пожилая леди. — Не думаешь же ты, что Хайди Риттерсбах уже родилась старухой? Нет, мальчик мой, это сердце, — похлопывает себя ладонью по левой стороне груди, — прожило долгую и насыщенную жизнь, знавало и ненависть, и любовь, бывало разочарованным, и восхищенным, умело обливаться слезами и петь от избытка чувств. Уж я-то знаю, о чем говорю, поверь мне, мальчик мой. — И с новым напором: — Так вот тебе мой совет, — секундная пауза для пущего эффекта, — просто разберись с этим, просто реши, что для тебя важнее: пестование былой обиды или открытость для всего нового. Ты хороший мальчик, Алекс, и ты еще будешь счастлив… если только захочешь того.
Потом отходит в сторону, уступая место Кристине Хаубнер, и та добавляет:
— Тебе повезло иметь тех, кому ты небезразличен… Просто цени это.
— Мы так счастливы, что встретили вас, — заключает эту сцену из сказки про Спящую красавицу Мария Ваккер — ощущаю себя новорожденной принцессой, которую наделяют дарами все феи королевства.
После чего по очереди целуют меня в лоб, а потом направляются к выходу.
— Эй, а руки развязать? — окликаю их с паникой в голосе, и фрау Риттерсбах глядит на маленькие часики на своем пухлом запястье:
— Примерно через двадцать минут придет тот, кто тебя освободит…
— Что?! — кричу я. — Почему не вы? Эй, развяжите меня… Хайди… Мария… Кристина! — последняя лишь пожимает плечами, выкатывая за дверь инвалидную коляску. — Что вы делаете? — продолжаю неистовствовать я. — Куда вы увозите мою коляску?
Те молча выходят и прикрывают дверь.
Дергаю руками, что есть силы… Не помогает.
— Кстати, ножницы в верхнем ящике стола, — просовывается в комнату голова фрау Ваккер и тут же снова исчезает.
— Эй, — кричу я в сердцах, — развяжите меня, слышите?! Вы, безумные старухи с пудингом вместо мозгов.
Но те, конечно же, не отзываются, и я снова и снова дергаю запястьями в тщетной надежде высвободиться из своего унизительного плена. Только ничего не выходит…
Часы на каминной полке показывают начало шестого… Сколько прошло с момента их ухода? Двадцать минут, сказала фрау Риттерсбах — кто должен меня освободить? Любой из вариантов вызывает нервическое подергивание лицевых мышц.
Вслушиваюсь в звуки раннего утра и наконец различаю… шаги. Кто-то приближается к моей комнате… Стучит. Нажимает на ручку двери.
— Алекс? — При звуке этого голоса я почти готов затаиться, сделать вид, что со мной все в полном порядке… дожидаться иного спасителя. Однако беру себя в руки: Стефани — не самый худший из вариантов — произношу:
— Привет, я здесь.
И та приближается к кровати, переводя недоверчивый взгляд с моих привязанных чулками запястий в миске с ванильным пудингом… Думаю, все это вкупе выглядит весьма многозначительно, и Стефани наконец произносит:
— Ночная оргия?
— Скорее полуночный шабаш, — отзываюсь с наигранным безразличием, словно быть связанным и насильно закормленным пудингом — это такое сверхпривычное для меня времяпрепровождение. — И добавляю: — Три обезумившие ведьмы решили отомстить мне за оскорбление ванильного пудинга… Может, уже развяжешь меня или так и будем вести досужие разговоры?
Лицо Стефани расплывается в довольной улыбке.
— Они действительно сделали это?! — она начинает было развязывать мою правую руку, но узлы затянулись крепче некуда, и у нее ничего не выходит.
— Сделали, как видишь, — ворчу я. — Дай только мне их увидеть… руки так и чешутся учудить с ними нечто столь же «приятное». Да скорей же, Стеф, чего ты возишься?
Та складывает руки на груди и глядит на меня, нахмурив брови.
— Знаешь, думаю, я не стану тебя развязывать, — произносит недовольным голосом.
— Что?! Это еще почему?
— Да потому что только в таком положении ты и способен выслушать меня, не пускаясь в бега, — припечатывает она, присаживаясь на край кровати. Потом тычет пальцем мне в грудь и продолжает: — Я знаю, что была не права, устроив вашу с Эстер встречу, и даже понимаю, что ты можешь все еще злиться на меня за это, только… я не хочу, чтобы из-за меня… или Эстер ты перестал верить в себя. Чтобы в пику нам даже не пытался встать на ноги, хотя ты можешь это сделать, и мы оба знаем это. Пожалуйста, Алекс, просто дай себе шанс! Это все, о чем я могу просить.
