Экзотические птицы - Степановская Ирина (книга бесплатный формат .txt) 📗
Дорн ощутил беспокойство и тряхнул головой. «Тьфу ты, Райка, наваждение какое-то!» Она ведет себя подло, пытаясь его шантажировать, а он о чем думает? Но все-таки какая же она хорошенькая! Дорн снова вспомнил, какая упругая, налитая у Райки фигура, и у него сами собой сжались кулаки, так захотелось ее обнять! Вот в прямом смысле ядреная баба! Конечно, эти модные тонкокостные, узкогрудые, плоскобедрые девчонки тоже бывают в своем роде чем-то хороши, и в них можно найти свою прелесть. И Алла тоже хороша с ее блестящими белыми волосами… Но Райка… пока всем дает сто очков вперед!
Господи! Ну о чем он думает в пиковой ситуации? Какие амуры могут быть с наглой шантажисткой! И тут еще примешались эти лекарства, которые он брал у нее! Лишний козырь в ее колоде. Если об этих его делах с лекарствами узнает Маша, то она его просто уволит. Нужно будет опять где-то место искать! И как тогда содержать Райку с ребенком? Ее беременность тоже не может красить его в Машиных глазах. А Райка расскажет. Уж если она пошла на шантаж, чего ей стесняться! Даже если он и открестится от всего, все равно эти разговоры не пойдут ему на пользу. К тому же Маша тут же вспомнит, что он ухаживал и за ней. И делал вид, что влюблен. Нехорошо, конечно, но все-таки… А как же еще тогда, спрашивается, пробиваться в жизни? Когда везде играют роль деньги и связи. Он не богат пока, не занимает начальственное кресло, но он всегда мог добиться того, чего хотел, одной только лаской и у матери, и у преподавательниц, и у девочек в классе. Ласковое словечко, проникновенный взгляд прямо в глаза, который предполагал очень многое, хотя сам Владик молчал, поцелуй в щечку — этому Владик научился давно. И давно этим пользовался. Все шоколадки, все кассеты, все фильмы, все контрольные, все конспекты, все богатства, которыми владели девчонки в классе, были его, стоило только захотеть. И все считали его, Владика, душкой. Да по большому счету разве он сделал кому-нибудь что-нибудь плохое? Учительнице в коридоре после уроков, когда никто не видит, он мог запросто руку поцеловать. До сих пор смешно вспоминать, как русичка однажды от этого чуть в обморок не упала. Наши женщины, особенно те, что постарше, не особенно привыкли к ласке. А ему эта ласка ничего не стоила и с женщинами всегда было общаться проще, чем с мужиками. Они его хвалили, они ему доверяли. Потому что с женщинами он всегда знал, чего он хотел, и всегда этого добивался. То, что зависело от него, Владика, он сделал — выучился, получил специальность. В диагностике он разбирается не хуже многих. Но почему он должен равнодушно смотреть, как богатые люди спускают огромные суммы на дурацкие развлечения, в то время как их собственная жизнь, если они заболевают, стоит гроши, если судить по деньгам, которые они платят за лечение? Пусть платят ему и не такие суммы. Он знает не меньше их. Его голова тоже должна быть оплачена. Пока он здесь, он должен влиять на Машу. Другого пути для него нет. Отец у Маши богач. Между прочим, если бы он, Дорн, развелся с Аллой и женился на Маше, заручившись деньгами тестя, то мог бы проворачивать такие дела! Но не собирается он на ней жениться. Во всяком случае, пока. Маша славная, но размаха в делах у нее никакого!
«Только бы не было смертности!» Ну что это за разговор! С такими понятиями больших дел никогда не сделаешь! За все приходится платить, за большими делами всегда стоит большой риск! Другую такую же денежную работу по нынешним временам сложно будет искать. Да и прижился он тут, в отделении. Сам себе хозяин. А все благодаря влиянию на Машу. Если бы не Барашков, так было бы совсем хорошо. Но с Барашковым он тоже разберется, время покажет, кто прав, кто виноват. Не всю же жизнь он должен будет терпеть этого задаваку. Можно потом предпринять кое-какие шаги и избавиться от него.
Но Алла! А может быть, он все-таки поторопился, женившись на ней? Что за дурацкое упрямство обязательно сейчас завести ребенка? Дорн потряс головой, чтобы отогнать от себя видение. Надо брату сказать, чтобы был осмотрительнее в связях с девчонками.
Вспомнив о брате, Владик Дорн наконец встал, выйдя из оцепенения. Вот сейчас как раз есть повод заехать к нему. Домой ему совершенно не хотелось. Нужно будет опять говорить об этой беременности… Тут же мысли потянутся к Райке. Опять будет тот же замкнутый круг. Дорну казалось, что его самого сейчас вырвет.
Если Райка все-таки встретится с Аллой и все ей расскажет, Алла не простит его. А не простит, куда он пойдет из их маленькой, но уютной, Аллиными руками сделанной квартирки? В дом к родителям? Даже младший брат ушел оттуда из-за отца, который все время учит всех, как надо жить, а сам уже измучил и себя и мать. Не с этой же дурой Райкой навеки соединять судьбу? Она, конечно, в определенном плане ему очень по вкусу, но он же не идиот… Нет, конечно, нет! Он этого не допустит! Что-нибудь надо придумать, как-нибудь выкрутиться, но как?
Дорн выключил компьютер, рассеянно поменяв заставку, это было его ежедневное развлечение — приходить утром и видеть новую заставку, рассматривать ее, оценивать недостатки, достоинства, а уходя вечером, снова ее менять на что-нибудь другое: львицу на домик с летучими мышами, домик на бутылку с ружьем, бутылку на атомный взрыв, взрыв на флаг, — заставок было море. Сейчас Владик оставил просто чистое бледно-бирюзовое поле как символ ненайденного решения и, выключив свет, собрался уже уходить, как в коридоре, на лестнице раздался какой-то шум, возникло странное суетливое движение, стук и грохот, голоса, шарканье ног, шум колес медицинской каталки. Дорн остановился, с удивлением глядя в начало коридора — такого в их тихом элитном отделении никогда не происходило, и, к своему большому изумлению, разглядел, как в страшной спешке в отделение въехала каталка, на которой лежало неподвижное тело непонятного пола, завернутое в какое-то немыслимое одеяло, и в наволочке, намотанной на голову. Вокруг этого тела суетились Барашков и еще какой-то мужик в костюме с опознавательными знаками «скорой», за ними бежал еще один, помоложе и ростом поменьше, и вся эта куча-мала пыталась с ходу завезти каталку в свободную, самую лучшую их палату.
«Что происходит? — сказал себе Владик. — В период, когда всем так нужны деньги, этот козел Барашков будет класть в лучшие палаты каких-то подозрительных, наверняка неплатежеспособных больных?»
— Эй, вы что? Вы куда? Сюда нельзя! — решительно сказал Барашкову Владик и стал вывозить каталку с телом обратно. — Эта палата для VIP-пациентов! У вас есть согласование с Марьей Филипповной?
Врач со «скорой» остановился, и на лице его можно было прочитать: «Ну, блин, приехали! Я так и знал!»
Барашков отпустил ручки каталки и, рявкнув врачу: «Заезжай!», быстро подошел к Дорну и совершенно неожиданно для него и даже для самого себя огромной своей рыжей лапищей сильно взял Владика за горло и даже чуть приподнял его над землей.
— Удушу в момент, если что! — сказал Барашков быстро в самое лицо Владику, и вид его при этом был действительно такой страшный, а горло действительно было сжато настолько сильно, что Владик не мог даже пискнуть.
Владик был хоть и высок, и гибок, и спортивен, но в сравнении с Барашковым напоминал всего лишь стройную березку рядом с могучим здоровенным дубом.
— Если будешь ставить палки в колеса, размажу по стенке, молокосос! — добавил Барашков, и Владик правильно оценил и потное, напряженное, взволнованное лицо Аркадия, и решительный взгляд его глаз, и раздувающиеся от гнева ноздри.
— Да пошел ты! — сквозь зубы произнес с ненавистью Владик Дорн, когда Барашков разжал наконец свою лапу и Владик обрел под ногами твердую почву. Аркадий не слышал: он ринулся в палату. Каталку туда уже закатили и в этот момент перекладывали Тину на функциональную кровать.
Дорн отвернулся, пошел по коридору.
— Ну все, с тобой покончено, рыжий козел! — чуть слышно, сам себе, осторожно крутя головой, проверяя подвижность шеи, сказал он.
Навстречу ему с капельницами уже бежали медсестры. Это дала им знак Маша, случайно увидевшая Барашкова с каталкой на первом этаже и быстро вернувшаяся в отделение на боковом лифте. Теперь она снова была в кабинете, стягивала на ходу пальто, искала глазами запропастившийся куда-то, как назло, фонендоскоп.
