Мгла (СИ) - Вольф Александр (читать бесплатно книги без сокращений TXT) 📗
Глава XV
15
Пока Зудин доехал до Москвы, он еще дважды едва не стал виновником аварии. Всю дорогу он не мог избавиться от дум о Ромашке и тупого желания заставить ее страдать. Это желание было мучительным как жажда, и сладостным, словно он чесал там, где чесалось. Он вспоминал, какой уничтоженной она была, когда он вышвырнул ее из машины, и упивался ее унижением, и досадовал, что сделал ей недостаточно больно.
Хорошо, что был выходной. Он не смог бы работать. Дома Зудин выпил полбутылки коньяка, не раздеваясь и не садясь, кромсая кусками колбасу и хлеб, и опрокидывая рюмку за рюмкой. Отлегло. Он разделся, вернулся на кухню, налил еще рюмку и сделал тоненький бутерброд. «Пошло все к черту» — подумал он, выпил и с удовольствием съел бутерброд, смакуя коньячно-колбасное послевкусие. Потом направился в спальню, лег на кровать и уснул.
Когда Зудин проснулся, было начало первого. Голова была тяжелая. Освежившись в душе прохладной водой, он почувствовал себя легче. Он запахнулся в халат и, вытирая полотенцем волосы, прошел в большую комнату, включил автоответчик и опустился в кресло. Зудин любил сидеть в этом старом потертом, но очень удобном кресле, и слушать автоответчик. Когда-то в четырехкомнатной квартире на Кутузовском проспекте в этом кресле сидел его дед, партработник.
Голоса, которые воспроизводил автоответчик, были совершенно иными, чем в телефоне. Автоответчик ставил человека в неудобное положение, так как приходилось говорить не кому-то, а в пустоту. Человеку было неловко, это чувствовалось по голосу. Большинство бросали трубку, но некоторые все же оставляли запись. Зудину нравилось сидеть в кресле, закрыв глаза и слушать их сбивчивую речь. Автоответчик давно вышел из моды, но Зудин продолжал им пользоваться и принимать короткие послания, которые звучали как вынужденные признания или аудиозапись допроса.
Мать просила перезвонить. Это было еще в пятницу. Потом был звонок от Ирины Александровны.
— Ромашенька, в воскресенье Сережа с детьми едет к родителям.
Ее голос звучал немного смущенно, в нем угадывалась привычка лгать. Потом от нее же был повторный звонок, но на записи прозвучал только вздох. Зудин взял мобильный. От Ирины Александровны в субботу был один пропущенный.
Палец лег на «вызов», но Зудин вдруг понял, что не хочет звонить. Понял, что не нуждается в этой стареющей неудовлетворенной женщине, выцветшей без любви, как трава без дождя. Он даже удивился, что в ней до сих пор привлекало его.
Зудин понял, что хочет Ромашку, но ту Ромашку, что была в начале, совершенную в красоте и в любви, а не эту, с растянутым ртом, насадившую себя на кол. Вернулась боль. Ромашка умерла, осталась только гадюка с порванным ртом, которую надо было давить, топтать, стараясь попасть каблуком в голову.
Он понял, что больше не поедет к Ирине Александровне.
Зудин вспомнил про Ольгу, и боль утихла, словно он принял лекарство. Он походил по комнате, взял мобильник и нажал вызов. Ее голос оказался немного раздраженным. Ей не нравилось, что он пропадает, не звонит, потом звонит и хочет немедленно встретиться. Он сослался на неотложные дела, попросил прощения и уговорил ее. Ольга согласилась, но с одним условием — они могут встретиться у нее дома. И предупредила, чтобы он ни на что не рассчитывал.
Когда она открыла дверь, его тоска сразу рассеялась. Стекла очков смягчали сияние ее глаз. Она была в топе и домашних брюках. Они показались Зудину точь-в-точь такими же, как на Ромашке, когда он приехал к ней первый раз. Только на Ромашке были черные с маленькими ромашками, а на Ольге однотонные темно-синие, но также откровенно подчеркивающие ее безукоризненную стать. Лифчик и трусы выделялись сквозь мягкую ткань. Из-под топа выглядывал аккуратный пупок, похожий на утопленный в тело наперсток.
Храбрый Чарли облаял Зудина, как полагается настоящему псу, и не хотел пускать в дом, но Зудин даже не взглянул на него.
— Я скучал по тебе, — он шагнул к Ольге, намереваясь взять ее за талию.
— Тихо! — она прижалась к стене, загородившись от него локтями, при этом едва не сбросив на пол натюрморт в раме, и показала пальцем на открытую дверь в комнату. — Я же предупреждала! У нас бабушка.
— Прости! — он театрально прижал руки к груди.
Ольга жила в небольшой и очень уютной двухкомнатной квартире. Она провела его в свою комнату, маленькую и опрятную, но не успел он сесть, как она спросила:
— Хочешь, я покормлю тебя?
Зудин не слышал, о чем она спросила, он разглядывал ее в упор. Ее тело как будто не знало о своей красоте, в ее позах не было гордости, все было просто и непринужденно. И безупречно.
— Есть будешь?
— Да.
— Тогда идем.
Она повернулась, роскошные ягодицы томно вздохнули. Ромашка таяла, как ускользающий в форточку дымок сигареты.
— Ольша, кто пришел? — донесся из другой комнаты старушечий голос.
— Это ко мне, бабушка!
— Кто пришел, тебя спрашивают!
— Это ко мне! — Ольга топнула ногой в тапке.
— Кто?
— Какая разница? — Ольга сделала нетерпеливый жест и повернулась к Зудину. — Иди на кухню. Я сейчас.
Кухня была тесной. Он сел за стол спиной к плите, и тут же пересел, чтобы лучше ее видеть. Зудину было слышно, как они разговаривали.
— Что такое, бабушка?
— Кто пришел, я спросила.
— Ну, что за дело? Это ко мне.
— Пусть зайдет сюда.
— Ты сейчас не в лучшем виде.
— Я на него буду смотреть, а не он на меня. Зови!
— Бабушка!
— Зови, я сказала. Я должна знать, с кем ты встречаешься. Ты еще девушка.
Она вернулась на кухню.
— Можно тебя попросить сделать одно одолжение?
Зудин улыбнулся и вылез из-за стола.
— Конечно. От бабушки у нас не должно быть секретов.
Бабушка полулежала в подушках на неразложенном диване. Из-под намотанного на голову полотенца торчали седые космы. Рядом на табуретке стояли пузырьки и упаковки с лекарствами.
— Стань поближе. Не бойся, не съем.
Он подошел к дивану. Она подняла на него маленькие старушечьи глаза.
— Больно красивый.
Зудин усмехнулся.
— Ольша!
— Что, бабушка?
— Что ж у вас, по-серьезному или так?
— Про такие вещи не спрашивают.
— И правда, чего я, дура старая, когда ты уже голый пупок ему показала, — старуха снова уставилась на него. — Что ж, молодой человек, сдается мне, что ты не очень ей подходящий.
— Почему же?
— Больно весь из себя. Такие больше о себе думают, чем о жене и детях.
— Бабушка!
— Смотри, внучка, тебе жить.
— Пойдем, — Ольга потянула его из комнаты. — Бабушка, вечно ты со своей прямотой! Ну, кто тебя просит?
Старуха отвернулась к стене, махнув рукой.
Когда они вернулись на кухню, Ольга сказала:
— Извини. Она у нас, что думает, то и говорит. Восемьдесят лет. Первое будешь?
— Давай.
— Ее нельзя оставлять, потому что у нее давление. В любой момент может стать плохо.
— Понимаю.
Ольга хозяйничала у плиты, а он смотрел на нее и улыбался от удовольствия. Она поставила перед ним тарелку с супом, а себе — чашку кофе, и села.
— Их поколение смотрит на молодых людей только как на потенциальных мужей. Только брак. Все остальное грех, — сказала она.
— Ты тоже так считаешь?
— Для меня есть любовь и все остальное.
Он жевал хлеб и смотрел на нее, довольный, улыбающийся. Отрывал от ломтя по кусочку и отправлял в рот, роняя крошки в тарелку. Ольга тоже смотрела на него, земная и необыкновенно красивая.
— Суп ничего? — спросила она.
— Обалденный!
Он доел, отодвинул тарелку, и, дурачась, облизал ложку. Она тихо засмеялась, отнесла тарелку в мойку и вытерла стол.
— На второе котлеты с картошкой.
— Отлично. Только сначала дай руку.
— Зачем?
— Дай.
Он взял ее руку, потянул к себе, она села, он поцеловал ее руку, прижал к щеке, смотрел на нее и улыбался.
