Смерти нет - Купцова Елена (полные книги .TXT) 📗
— Да-а. — Дворничиха махнула рукой. — Все вокруг — Рая да Рая. Привыкли уже.
— И плохо, что привыкли. Вам не кажется, что, отняв у нее имя, ее лишили индивидуальности?
— Не возьму в толк, о чем вы толкуете.
— Ну, это как будто на ее лицо наклеили чужое, на нее непохожее.
— И-ишь ты, лицо чужое налепили. Скажете тоже, Маргарита Георгиевна.
— А плохо ведь жить без лица, верно?
— Что верно, то верно.
— Так пришлите ко мне Рахимэ. Завтра же. Володя! — Марго только теперь заметила его, и лицо ее осветилось. — Пришел! Что ж ты там стоишь в дверях?
С некоторых пор одна мысль не давала Басаргину покоя. Ему все казалось, что Марго в глубине души тяготится своим затворничеством и нечаянным бездельем, хотя она никак этого и не показывала. Он не знал, как начать с ней этот разговор, и решил прежде посоветоваться с Иваном Суржанским. Он был заметным человеком в Наркомате внешней торговли и мог бы посоветовать что-нибудь дельное.
С этой целью Басаргин и заглянул однажды к Суржанским. Они как раз собирались обедать. Во главе стола восседала Татьяна, справа от нее — Иван. Домработница тетя Саша хлопотала у стола.
— А, Володя, — зарокотал Иван Спиридонович. — Заходите, заходите, как раз к столу.
— Извините, я, кажется, не вовремя. Позже зайду. У меня к вам, Иван, небольшой вопрос.
— Очень даже вовремя. — Суржанский заметно оживился. — Водочки тяпнем, а заодно все и решим.
— Садитесь, садитесь, Владимир Николаевич, — сказала тетя Саша. — В ногах правды нет.
Она любила Басаргина и всегда норовила угостить его чем-нибудь вкусненьким.
— А ты не лезь, Саша, когда тебя не спрашивают, — раздраженно вставила Татьяна. — Подавала бы уж давно.
Басаргин заметил, как у старушки вздрогнули губы от неожиданной резкости, и ненароком прикоснулся к ее руке. Она нахмурилась и с размаху шваркнула на стол большую дымящуюся супницу. Даже, кажется, расплескала немного.
— Ишь, баре! — сказала она отчетливо. — Баре нонче все в Черном море плавають!
За столом на секунду воцарилась тишина, которую нарушил Суржанский. Он расхохотался, громко, неудержимо, как мальчишка.
— Ох ты, моя старушка, — проговорил он, утирая слезы обеими руками. — Уморишь меня совсем. Какова, а, Володя? Политически грамотная. Ну-ну, не дуйся, никто не хотел тебя обидеть.
Он обхватил ее руками и притянул к себе. Она тут же и растаяла. Как же, Ванечка ведь, свет в окне.
— А Маргарита Георгиевна ить так бы не сказала, — услышал Басаргин и отметил про себя, с какой теплотой и уважительностью произнесла эти слова тетя Саша.
Марго явно не укладывалась в образ мужней жены и избалованной барыньки. К ней шли за советом и пониманием и, как правило, находили и то, и другое. Она умела говорить с любым человеком на его языке и всегда находила нужные слова. И еще она умела слушать. О, как она это умела! Уже через пять минут разговора собеседник был убежден, что его проблемы — это ее собственные, и выкладывал все, что на душе накопилось. К тому же Марго, в отличие от большинства женщин, не была сплетницей и никогда не судачила о доверенных ей секретах и тайных переживаниях.
Уединившись с Суржанским в его кабинете после обеда, Басаргин поведал ему все свои соображения на этот счет. Ответ был исчерпывающим и точным.
— Удивляюсь, как вам раньше не пришло в голову обратиться ко мне. — Иван достал из кармана кусочек мягкой замши, тщательно протер очки и, водрузив их обратно на нос, испытующе посмотрел на Басаргина. — Вроде в наблюдательности вам не откажешь. Конечно, она задыхается здесь. Еще бы, при ее-то уме и энергии. Я вообще удивляюсь, как она выдерживает. Вы хоть знаете, чем она занимается целые дни, пока вас нет?
— Конечно, знаю. Марго обо всем рассказывает.
— Ну и как вы думаете, способно это ее занять, по-настоящему занять, так, чтобы была пища и для ума, и для сердца?
— Вряд ли.
— То-то. Если вы не хотите ее потерять, дайте ей полетать, помогите расправить крылышки, иначе она либо сломается, либо улетит совсем. Ни то, ни другое вас не устраивает, верно ведь?
— Боже упаси.
— Я уже совершил подобную ошибку, — сказал Суржанский, тяжело вздохнув, так, что даже плечи опустились. — Я ведь женился на Татьяне, когда она была совсем девчонкой, неопытной неумехой с ворохом романтических бредней в голове. Именно это-то и пленило меня в ней, и мне захотелось сохранить все в неприкосновенности, чтобы проза жизни ее не коснулась. Я дал ей все, отгородил стеной от всего мира и решил, как скупой рыцарь, единолично владеть своим сокровищем. Я был идиотом и поэтому имею сейчас то, что имею. Несчастного распадающегося человека с подорванной психикой. И во всем виноват я один. Учтите, Володя, что я еще никому об этом не говорил и не собирался.
— Но если вы понимаете это, почему не хотите ничего изменить?
— Поздно. Все уже сложилось. Татьяна ничего не умеет и не хочет уметь. Заметьте, что от этого я не стал любить ее меньше, даже больше, как больного ребенка, в болезни которого повинны мы сами. Но что толку в этом знании? Оно не делает нас счастливее. Детей нам Бог не дал. Вот и коптим небо помаленьку. Кстати, почему бы вам не завести ребенка? Женщины волшебно меняются, когда становятся матерями.
— Видно, еще не время.
— Вы правы, всему свой срок.
Зимой умер Ленин. Огромная страна замерла в ожидании. Но ничего не произошло. На поверхности все оставалось по-прежнему, а глубинные процессы до времени были не видны. Соратники наперебой славили вождя, клялись в преданности его делу, в верности его памяти. На небосклоне восходила черная звезда по имени Сталин.
На Красной площади началось строительство Мавзолея. Народу сообщили, что хоронить Ленина не будут, а оставят лежать там вечно в стеклянном саркофаге.
— В назидание потомкам, — сказал по этому поводу Басаргин.
Присутствовавший при этом Яковлев возмущенно вскочил:
— Есть ли что-нибудь на этом свете, над чем ты не мог бы насмехаться? Умер величайший человек всех времен и народов, полмира скорбит, а ты?!
— По всей вероятности, я принадлежу к другой половине, — спокойно заметил Басаргин.
— При этом я вовсе не собираюсь плясать на его могиле. Вовсе нет. Он оказался умнее, чем можно было предположить. Не понимаю только, зачем хоронить его как египетского фараона. Вернее, понимаю, но не принимаю. Нам навязывают язычество, ты не находишь? А мы ведь все-таки христиане.
— Христиане почитают мощи своих святых.
— Гриша, милый, ты вдумайся в то, что говоришь, — вмешалась в разговор Марго. — Оставим пока его личность, в которой святости куда меньше, чем в тебе или во мне. По крайней мере на нас куда меньше крови. Просто умер человек. Для того, чтобы сохранить мертвое тело, именно тело, ткани, а не кости, нужно достать внутренности. Выпотрошить, иначе говоря. Извлечь мозг из черепной коробки. А потом заполнить оставшуюся оболочку каким-нибудь особым материалом, пропитанным бальзамирующим составом. Неужели ты и вправду считаешь, что со святыми после их смерти поступали именно так? Это же сатанизм какой-то!
— Откуда такие впечатляющие познания в медицине, о нимфа? — Григорий плеснул себе в рюмку водки, обежал вокруг стола глазами. — Кто-нибудь еще со мной? Ну, я один. Будем живы!
— Маргарита Георгиевна во время войны работала в госпитале медсестрой, — с уморительной назидательностью пояснил Басаргин.
— Да-да-да-да-да-а-а… — Гриша подцепил огурчик и смачно захрустел. — Помню, помню. Заветная фотография в портсигаре.
— Ефрейтор Яковлев! Извольте встать и оправиться, когда речь идет о святых вещах! — рявкнул Басаргин командирским голосом.
— Не гневайтесь, ваш бродь, — загнусил Яковлев. — Виноват, исправлюсь.
Марго рассмеялась. Такими они нравились ей куда больше. Кто такой Ленин, в конце концов, чтобы из-за него рисковать дружбой. В их компании и так убыло. Ирина, отчаявшись надеть Грише на палец кольцо, махнула рукой и решила попытать счастья за границей. Подвернулся ушлый антрепренер, который обещал устроить ей приличный контракт, и она укатила с ним в Америку.
