Держи меня крепче (СИ) - "Душка Sucre" (книги .TXT) 📗
– Договаривай, – с угрозой в голосе выдохнула Саннетт.
– У тебя дел других нет? – неожиданно громко проорала трубка.
– Не надо тему менять!
– Слушай, если ты не занята, это еще не значит, что и я тоже.
– И чем ты занят в выходной день с утра? – ехидно продолжила атаку Соня. – Охренчик, хорош мне по ушам ездить!
Да, у ее молодого человека есть имя и даже прозвище, но она предпочитает величать его по фамилии, считая ее безумно смешной, иррациональной и выделяющей из толпы, также зная, что он дико обижается на нее за эту невинную шалость, а выводить его из себя ее любимое занятие, хлебом не корми – дай гадость сказать в его адрес.
– Это кто ездит? Ты, считай, на своем бронепоезде мне уже все мой вестибулярно-слуховой орган отдавила, – блеснул знаниями в области анатомии парень, не зря он просиживает пары и штаны в медицинском университете.
– Жаль, что не мозги. Ой, стало тебя еще больше жаль – в твоей безмозглой консервной банке вместо башки даже ветер не гуляет.
– Я бы тебе сказал, что и где у тебя гуляет, – злобно выдавил баритон, особенно выделив местоимение.
– У меня все в норме, понял? Все отлично! Супер!
– И какого @uncensored@ черта тогда ты сцены устраиваешь? – не выдержав напора, перешел на мат Охренчик.
– Да дебил ты потому что!
– А ты идиотка!
– Придурок деревенский! – на счет деревенского, конечно, не правда, он вырос в городе, но, так или иначе, звучит обидно.
– Тебе с утра пораньше докопаться что ли не до кого?
– А ты на что?
– Значит, я тебе только ради этого нужен?
– Да ты мне вообще не нужен!
– Ты меня бросаешь? – ухватился Охренчик за нежданный намек.
– Ну, если хочешь, можешь рассказать дружкам, что это ты меня бросил, – смилостивилась над ним Сонечка.
– Окей. Значит все. Мы разрываем… Подожди секунду, – парень прервал свою быструю речь, расставляющую точки над «i», чтобы произнести кому-то в сторону «сейчас, брат, пару секунд, договорю». – Короче, мы разрываем наши отношения. Точка. Ты не больше не моя девушка, я больше не твой парень. Расходимся мирно, без эксцессов. Друзья?
Все это было произнесено быстро, без запинок, с придыханием и дикой верой, что все это реально, а не сон. Соня опешила от его тона и легкости, с которой он произнес ненавистные теперь ей слова. Она ведь надеялась всего лишь его припугнуть, поставить ультиматум, нагрубить, опустить ниже плинтуса, вытереть ноги об его изничтоженное ею самолюбие, а дальше бесконечно наслаждаться эффектом. Но этот хренчик, как любит она его называть, всегда был крепким орешком, с которым справиться сложно и практически невозможно приручить, да что уж там, без «практически». И ссоры… Они же все время ссорятся, каждый божий день. Ссорятся, бурно мирятся, снова ссорятся, снова мирятся… И ей всегда казалось, что их обоих устраивает данный расклад, ведь жизнь без разлада, с одними лишь сюсюканьями, слюнями и постоянными признаниями в любви (да какая любовь? Она в это понятие и не верит вовсе) – это не для них, не для прогрессивных, вышедших на новый уровень сознания и поведения, вырвавшись из рамок укоренившихся устоев, людей. Но оказывается, ему это не нужно. Соня считала, что расстаться для них – нечто за пределами фантазии, на деле – обыденная вещь. Он так просто согласился, что ей стало обидно поначалу, но с каждой секундой, с каждым новым сказанным им словом она все больше осознавала, что ей не хочется расставаться с ним, не хочется терять того, с кем встречается уже почти год, а для нее, страдающей непостоянством девушки, это срок немалый. И что страннее всего – заныло сердце, глухо отдавая удары. Что это? Неужели любовь? Это так выглядит? Неудивительно, что она отвергала это чувство и даже не заметила, когда оно ее достигло. Сказать ему? Нет, конечно, не нужно.
Она зажмурилась, выслушивая последнее предложение о дружбе. Друзья… Еще вчера она бы не поверила, скажи ей кто-нибудь о том, что будет так сложно выслушивать этот бред. Полный бред. В голове возникли строчки одного из ее любимых исполнителей:
«Ни одна любовь не умерла
своей смертью…
убивали…
убивают…
и будут убивать…"14
И что с того, что она поздно поняла о своих чувствах? Ведь поняла, осознала, а уже поздно. И так сложно вымолвить хоть что-то вразумительное, когда горло сдавлено, а наружу рвется лишь только крик.
– Так друзья? – переспросил не знавший о неожиданно нагрянувших в сердце девушки чувствах парень.
Соня сглотнула и, кивнув, произнесла:
– Угу, – совершенно безжизненным утробным голосом, в котором не осталось и доли былого ехидства.
– Хорошо. Я рад, что мы пришли к этому решению обоюдно. Наши отношения уже давно таковыми не назовешь. Правда?
– Угу, – на автомате подтвердила она.
– Вот и я так думаю. Лан, давай, подруга, у меня дела.
Он скинул, а по щекам Сони предательски пробежали одна за другой горячие крупинки, соленые и горькие, заставив ее осмыслить его слова. Он предложил остаться друзьями. Сказал, что их отношения никакие вовсе не отношения, и уже давно. А сколько, интересно? Может все три месяца?! Да он просто козел рогатый, парнокопытное несчастное, хрыч эгоистичный! Его бы на мангал и поджарить его хитрую жопу, которой он думает! А потом голову ему отрубить, насадить ее на кол и пусть смотрит, как Соня собственноручно ему каждую татуировочку на теле прижигать будет, неспешно и с энтузиазмом юного натуралиста-садиста, каждую надпись, выбитую на идеальных кубиках пресса, каждый рисунок, которыми испещрены накачанные мышцы, каждую живую клеточку его великолепного тела, чьим главным фанатом является сам Охренчик. Придурь несчастная!
Зла не хватает, чтобы выплеснуть все, что накипело.
Она снова прикрыла глаза, уже просушенные гневом, и попыталась прийти в норму. Не удалось. Тогда ее посетила гениальная мысль наведаться к брату. Конечно, она не ждет от него широких объятий или слов утешений. Вернее, не позволит ему осуществить сии сумасшедшие деяния в ее отношении, дабы не терять свой моральный облик перед общественностью, да и вообще в своих глазах. Она просто войдет, присядет на его кровать и будет молча сидеть в присутствии Стасика, играющего в какую-нибудь очередную муть, а ей будет легче. И не дай бог ему прекратить это делать и обратить на нее внимание. Все! Тогда момент будет упущен, и он спугнет ее, как маленького олененка в чаще леса пугает нежданный шорох. Телячьи нежности Соня презирает, от обнимашек ее тошнит, даже сочувственное похлопывание по плечу скорее вызовет в ней бурю, несущую смерть и разруху на своем пути, нежели всхлипывания и исповедальную речь.
Воодушевившись скорым выздоровлением от болезни по имени «ля мур», она с грохотом ворвалась в святая святых – в комнату мальчишек, куда без особого допуска не пропускают. Это введение появилось относительно недавно. Тогда, когда Максим дорвался до предмета идолопоклонства и коленопреклонства Стасика – его друга и соратника, товарища, напарника, хранителя его тайн, лучшего из лучших на планете Земля и за пределами нашей галактики, – компьютера. Причем остается неизвестным, каким «попутным» ветром его занесло в эти дебри, учитывая тот факт, что он даже не знает, как его включать. Но то, что ветерок оказался стопроцентно попутным, это жизненная реалия. Ведь Максим изловчился открыть именно папку под кодовым названием «ЭТ НЕ МОЕ. ТОЧНО НЕ МОЕ. НЕЕЕЕЕЕЕ!«, содержащую в себе около двадцати гигов отборного порно. Почему отборного? А там так и было написано, что оно отборное, лучшее, качественное и вообще самое крутое. У Макса аж глаза на лоб полезли, когда он просматривал его файл за файлом, за этим занятием его и застал сынок, вернувшийся со школы, который совсем не ожидал подобного от папы. Конечно, он вполне предполагал, что отец позволяет себе прибегать к просмотру порнофильмов, он же взрослый, самодостаточный, сам решает, что и как ему делать или смотреть и делать, короче, яйца курицу не учат, но он никак не мог принять, что папуля роется в его компе, да еще с таким усердием на лице, которое все же оказалось ошарашенностью и постепенным осознанием того, что сынок-то вырос уже. Стасик с ходу осадил отца, застав его за нелицеприятным делом. Максим тоже не промах – в ответ застыдил сына, спросив, зачем ему такое количество порнушки, имея в виду не объем памяти, а количество фильмов, зашкаливающее в районе сорока, хотя судить с точностью он не брался.
