Дыхание осени (СИ) - Ручей Наталья (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
Нет, смерть, я не сдамся: нас теперь двое!
Тишина гробовая, а потом легкий шорох, волчий стон — и жесткие губы накрывают мои. Не хочу! Не могу! Не с тобой!
Даю пощечину, а он смеется, как одержимый и срывает с меня и так пострадавшую блузу, бросает себе за спину лифчик и мои трусики, рвет юбку по шву.
Я кричу. Отбиваюсь. А он тащит меня к столу, раздвигает ноги и подсаживает, разместившись между моими ногами и…
— Открой рот, — цедит сквозь зубы.
Смерть, ты счастлива? Ты довольна?
Его пальцы вцепляются в мои волосы, тянут к себе, как крепостную, его губы пробегают от виска к шее — нежно, так нежно, на секунду мне кажется — со мной Яр, а потом лицо обжигает боль, и я вскрикиваю. Пощечина возвращается мне? И пока пытаюсь схватить больше воздуха, чувствую, как мне в рот заливают тягучую жидкость.
Меня рвет. На его дорогую рубашку, на черные брюки, идеально подчеркивающие сильные ноги, но стараюсь попасть на грудь. Туда, где у людей бьется сердце. И смеюсь уже я. Когда меня ударили в первый раз, — не Яр — его и сейчас здесь нет, а другой человек, — было больнее. А это… переживу.
Я буду жить, слышишь, смерть?!
И словно бросив мне вызов, зверь внутри Яра сходит с ума, падает последняя перегородка. Безумный взгляд, руки трясутся и тянутся ко мне плетями. Сгибаюсь в две половинки, прикрываю живот, но он не бьет. Нет. Толкает на пол и смотрит, как на допросе гестапо. А мне не страшно. Он проиграл эту войну за любовь, а значит, я выживу. Теперь уже точно. Проверяет: тащит по коридорам за волосы, придерживая заботливо голову.
Нравится игра в крепостную? Как изволите, барин, а спите вы крепко? Сейчас ваша воля, а после…
Волосы в плену его кулаков, клок или два уже вырвал, наверное, зато сердце мое почти снова свободно. По-моему, удачный обмен. Давай! Ну же!
Безумие накрывает обоих.
— Сильнее! — кричу ему в спину. — А то мне не больно!
И мимо воли ползу вслед за ним по плитам огромного дома. Голая. Оставляя не капли, а целые озера из крови. И смеюсь, хотя, кажется, что смерть много проворнее.
Но посмотрим, поборемся!
Вот так, на глазах у камер и тех, кто наблюдает за кровавым шествием у мониторов, делаю рывок и ударяю под коленку Яра. От неожиданности он приседает, а я бегу, бегу, бегу… Нет, мне только кажется, что бегу, потому что он даже не делая шага, снова наматывает мои волосы на кулак и тащит к выходу на задний двор. Оказывается, я просто переползла через его ботинки, рыжие, как у Макара. Или у Макара как у него? Или ботинки одни на двоих? Чушь какая…
Ползу быстрее, чтобы сверить шнурки. И падаю. И хриплю от рваного смеха в безумии. Как резко скрипит идеально промасленная дверь… Как громко стучат мягкие туфли Яра… Как сладко пахнет его одеколон…
А мне бы дольку грейпфрута в пересохшее горло…
Улица встречает мое обнаженное тело ледяным ассорти из дождя и ветра — хорошо, думаю отрешенно, смоет кровь. Асфальтовая дорожка притворяется покрывалом — хорошо, замечаю, что не белым ковролином, там я уже успела отметиться. А ботинки, помедлив, уходят за дверь. Засов… Я одна. Ничего не чувствую, практически ничего не вижу — только грязь куда бы ни протянула руку… Влажная, темная, теплая. Укрыться…
Бросаю на себя горсть, вторую…
Так, кажется, правда, теплее и я закрываю глаза в полусне — полубреду. А врут, когда в фильмах показывают, будто вся жизнь пробегает. Врут. Сразу видно, что ни один режиссер не умирал по-настоящему. Я бы им рассказала…
Нет никаких мелькающих воспоминаний. Нет никаких картинок из прошлого. Только будущее, которое могло бы быть. Или все еще может, если откроешь глаза на зовущий голос.
Но я не могу. Там так холодно и так больно. И на огромных плитах сидит нерожденный малыш. Мой малыш. Он красивый, в детском строгом костюме в полосочку, на ногах маленькие рыжие ботиночки, а волосы такие светлые и длинные, до плеч, а глаза… Смотрит на меня и серьезно говорит, как взрослый:
— Нет, мамочка, еще рано.
А я тянусь к нему, чтобы обнять. Ускользает, хотя вижу — ему бы хотелось хоть раз почувствовать, как это, быть любимым на руках у своей мамы.
— Мамочка, нет!
Мой малыш, иди ко мне, не бойся. А хочешь — я…
— Мамочка, тебе нельзя!
Он оглядывается, но я вижу только яркий свет за его хрупкими плечиками. Мой малыш делает шаг назад и свет обволакивает его мягко, словно оберегая.
— Мамочка, дай мне имя! Скорее! Пожалуйста!
Из последних сил я шепчу непослушными губами:
— Святослав…
И падаю в темноту, когда он исчезает.
Сколько я здесь лежу? Я не знаю. По плечам и лодыжкам отчаянно стучит дождь, я высовываю язык, чтобы словить хоть каплю, но даже это движение вызывает новую рвоту. Хорошо, что сейчас я уже практически не различаю запахов, и глаза закрыты, а то как-то противно, лицом в этом…
Я, наверное, еще дальше отступаю от жизни, потому что урывками вижу новое видение, еще более нереальное. Мне видится: надо мной склоняется Яр, прежний Яр, и глаза прежние, только больные, будто в них отражается вселенское горе. Он хочет прикоснуться ко мне и не может решиться.
— Не могу… — шепчет тихо.
И я его понимаю, и рыдаю вместо него. Или это все дождь…
Он не может после всего, что со мной случилось, не может после Макара. Брезгует. Я больше не его сказочница. Я — шалава.
— Уходи, — гоню прочь видение и едва поднимаю свинцовую руку. В последний раз. Все равно ведь не в жизни. Дотронуться. До его пшеничных волос.
Но моя рука неподвижна. Может, и хорошо. На ней грязь, а у него волосы такие красивые. Закрываю глаза, и видение исчезает, а меня несет в водоворот пустоты.
— Чшшш, чшшш, — шепчут незнакомые волны.
Я взлетаю, но невысоко.
— Пожалуйста, тише.
Неужели кричу? Здесь как в бункере — тепло, темно, очень тихо. Здесь хорошо. Я не буду выныривать, я раскрою пугливые крылья.
— Скорее!
Да, сейчас.
— У нас мало времени!
Не поторапливайте, я стараюсь.
— Злата!
Да, да, пока еще здесь, вот только сделаю шаг…
Но меня, скрутив в трубочку, отбрасывает обратно, а что-то рвет крылья у меня на глазах и шипит, что еще рано, рано я собралась успокоиться. Вот когда усвою урок, вот когда пойму, для чего родилась…
— Для родителей, — спорю с кем-то невидимым и выискиваю в пустоте отобранные у меня крылья.
— Так и знал. Лети, чье-то счастье!
И меня снова засасывает в воронку и выплевывает, пропустив через мясорубку. Так больно, что дышу через раз. И смотрю в потолок с маленькой трещинкой. Паучок? Покачнулся и… на пол. Что-то жалко его, уж пусть бы упал на меня, я помягче.
Стоп, а где я?
Пытаюсь повернуть голову и… натыкаюсь на сидящего у кровати Макара.
— Ты…
— Тебе пока нельзя говорить, — его палец закрывает мои уста. — Молчи, ладно? Мы поговорим после.
Я поворачиваю голову в сторону.
— Пока все, что ты должна знать — я рядом, я тебя не оставлю и… я — твой друг.
Продолжаю смотреть в стену.
— Отдыхай. Я скоро вернусь.
— Не…
Не могу пока говорить много, каждое слово режет ножом внутренности, но Макар меня понял.
— Я вернусь все равно.
И уходит, наконец-то, оставив одну. Желтые стены, трещинка на потолке, паучок, кровать, на которой лежу и запах лекарств однозначно указывают, что смерть временно потерпела фиаско. Рада ли я? Не знаю. Чувства будто обколотые ледокоином. Подумаю после. Для чего-то же я осталась…
— Если вам что-нибудь будет нужно, дайте как-то мне знать, — слышу за спиной женский голос. — Моргните там или рукой махните.
В голосе улыбка. Медсестра? Я не слышала, чтобы кто-то входил.
Поворачиваю чугунную голову, которая норовит развалиться на куски, и вижу, что не одна в палате. Рядом, на соседней кровати, лежит темноволосая девушка, которая мне приветливо улыбается.
— Мне уже скоро на выписку, так что я могу и за сестрой сбегать и воды подать. Меня Наталья зовут, но это я так, познакомиться. Вряд ли вы пока сможете выговорить мое имя. Вы только не стесняйтесь, хорошо?
