Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ) - Рауэр Регина (бесплатные онлайн книги читаем полные .TXT) 📗
А после подначиваний и насмешливого прищура глаз уже я просвещаю его, как познакомилась с Квитанцией. Рассказываю, жестикулируя, и к концу эпических событий он не выдерживает: и без того подрагивающие губы расползаются в широкую улыбку, и, запрокинув голову, Кирилл Александрович хохочет.
Я же без зазрения совести пинаю его под столом, он клялся не ржать…
И о времени мы вспоминаем, когда стрелки часов переваливают за три, поэтому утро начинается с чумной головы и стойкой антипатии к сусликам.
Нельзя быть полседьмого утра столь жизнерадостными и свежими. Вообще нельзя функционировать в такую рань, особенно, если до пяти утра не давал заснуть полный душевный раздрай. И уж совершенно точно нельзя использовать меня вместо батута, разрабатывая над моей бедной головой голосовые связки.
Интересно, у Лаврова с сестрой в предках Святая инквизиция не затесалась?
Два поколения изуверов — тревожный звоночек.
На пол меня стягивают за руки, в четыре руки, сосредоточенно и шумно сопя. И после встречи моего затылка с ковром, один глаз все же приходится разлепить и душевно поинтересоваться:
— Я уже говорила, что я вас ненавижу?
— Ага, — суслики, нависая сверху, радостно мерзко соглашаются.
Кто сказал, что детей бить нельзя?
Пора пересмотреть методы воспитания.
— Кирилл передал, чтоб ты вставала, иначе мы на студию не успеем, — добавляет Ян и деловито скидывает мои ноги на пол.
И встать все же приходится.
Заплести Яну, отвоевать ванную у Яна, запихать в себя овсянку, ибо некоторые зануды понимать, что с утра я не ем, отказались, и, допивая кофе, с наслаждением понаблюдать, как Лавров взросло и аргументировано доказывает сусликам, что толстовки надо надеть.
Дождь закончился, но ртутный столбик подниматься не спешит, поэтому с Кириллом Александровичем я в общем-то согласна: станет днем тепло — снимут, сейчас же еще холодно.
— Если не успеем, поедете с нами и до обеда будете сидеть в закрытом кабинете, — нервишки у Лаврова все ж не выдерживают, и в ход идут угрозы.
Действенные, ибо суслики замирают с открытыми ртами, переглядываются и, неохотно выдавая согласия, толстовки натягивают.
— Да в вас сам Макаренко умер, Кирилл Александрович, — ехидство, обостренное недосыпом, молчать отказывается.
И Лавров оглядывается, недобро сверкая глазами, а я, с демонстративной педантичностью пристроив чашку на блюдце, одариваю его широчайшей улыбкой.
Странная реакция, но чем больше бесится сегодня Красавчик, тем больше у меня поднимается настроение и жизнь из черно-белой становится красочной.
Прям прямая пропорция вырисовывается, и зловредность моей натуры.
Впрочем, ответная гадость от Лаврова прилетает быстро.
— Зачем мне туда с вами идти?! — я упираюсь ногами в пол машины, вцепляюсь намертво в ремень и на аллею к двухэтажной стеклянной домине смотрю почти со священным ужасом.
Перевожу взгляд на Кирилла Александровича.
И, судя по нагло-довольной физиономии, прямая пропорция в отношении меня у него тоже действует.
— Дарья Владимировна, давай по логике, — услужливо предлагает он, снисходя до простых смертных и разворачиваясь ко мне всем корпусом, — тебе их забирать сегодня?
Кирилл Александрович указывает на притихших сусликов, что с заинтересованным видом крутят головами, глядя то на него, то на меня.
— Забирать.
— Значит, логично, Штерн, представиться воспитательнице сразу, чтобы не возникло днем вопросов и не пришлось звонить мне? — Лавров вопрошает терпеливо и ласково, как у умалишенной.
И, кривясь, как суслики при виде толстовок, я логику сквозь зубы признаю.
— Ну тогда на выход, Дарья Владимировна! — он командует нетерпящим возражением голосом и сам из машины выходит.
Я же все равно медлю, и результатом становится моя распахнутая дверь.
— Мне еще долго ждать, Штерн? — Кирилл Александрович выразительно приподнимает брови, смотрит красноречиво и задушевный голос с оттенком раздражения довершает картину и намекает, что прошлые разы дальше следовало катание на ручках.
Нет-нет-нет…
— Я сама!!!
Из внедорожника меня выносит со скоростью света, и хмыканье Лаврова раздается уже в спину, ибо, подхватив сусликов, я торопливо гарцую к домине.
Уговорил.
Отведу с ним сусликов, отдам их на поруки, познакомлюсь с воспитательницей, помашу на прощание рукой и… и пусть со стороны это выглядит семейной идиллией. Переживу, по сравнению кверху задницей на плече Красавчика, совместные проводы детей даже не пугают.
В конце концов, общественное мнение — последнее, что волновало меня когда-либо, так чего я тогда так переживаю о том, как и кем мы выглядим со стороны?!
Во-о-от от этого умного вопроса к себе я и торможу на середине пути, дышу, как после марафонского бега, и на дергающих меня сусликов смотрю непонимающе.
— Даш, ты чего? — они уже привычно спрашивают хором и брови озадаченно сдвигают к переносице.
— А Дарья Владимировна неожиданно вспомнила, что забыла дома утюг выключить, — голос Лаврова пропитан насмешкой до основания, и нас он догоняет, огибает и встает напротив, чтобы слишком понимающе усмехнуться, смотря мне в глаза.
— Чайник, Кирилл Александрович, — взгляд я отвожу первой и огрызаюсь как-то нервно, — и фен. Так что уже пора тушить пирогами, блинами и сушенными грибами.
Мандибула у сусликов отваливается синхронно, и они жалобно задирают головы к дяде за пояснениями.
— Чуковский, суслики, — он им светло улыбается, и пока я с каким-то внутренним замиранием исподтишка разглядываю эту улыбку, треплет их по шапкам, что тоже были надеты с боем, — Дарья Владимировна вам вечером прочитает.
Не вечером — днем, но с Кириллом Александровичем я не спорю, время близится к восьми и опаздывать я не хочу, поэтому демонстративно задираю рукав свитера и стучу ногтем по циферблату часов.
— Зло per se мне опоздания не простит.
Один взгляда на мое запястье, и Лавров хмурится:
— Идем.
Пять минут, и суслики, потеряв браваду и восторг, неуверенно улыбаются. Их губы подозрительно дрожат, взгляд отводится. И я с удивлением отмечаю, что у Лаврова на миг сверкают глаза и улыбка столь же неуверенная.
— Ну вы тут давайте… — он растерянно бормочет.
А суслики растерянно кивают, и на шею к нему бросаются.
— Вы же нас заберете? — Яна чуть отстраняется, заглядывает ему в лицо и носом хлюпает.
— Конечно, заберем, — Лавров обещает уверенно и поверх ее головы глядит на меня, словно в поисках поддержки.
— У нас вариантов нет, суслики, — я хмыкаю и приседаю рядом с ними, — вы мне пульт от телевизора так и не вернули еще.
Аргумент весомый.
И суслики перекидываются с Кирилла Александровича на меня, душат, щекочут дыханием и оглушительно сопят. И, пожалуй, к их попытке придушить я готова, а вот к тому, что мне самой не захочется их тут оставлять — нет.
— Дети, пойдемте, — Марина Сергеевна, воспитательница и аниматор в одном лице, улыбается и монстров от меня отдирает, — я познакомлю вас с остальными ребятами.
Суслики оглядываются и машут руками до тех пор пока не скрываются за дверями, а Лавров поворачивается ко мне и подталкивает к выходу.
До машины мы добираемся молча, поэтому голос Кирилла Александрович звучит внезапно и непривычно задумчиво:
— Почему родители всегда спорили кто ведет нас в садик, я, кажется, понял только сейчас.
Я бросаю на него косой взгляд и зачем-то признаюсь, когда мы уже выруливаем на улицу и вклиниваемся в поток машин:
— А я в садик никогда не ходила.
Мне отвечают столь же косым взглядом, но вопросов не задают.
Появляться в больнице вместе с Лавровым я отказываюсь наотрез.
Он злится, по-настоящему, и даже не иронизирует.
Поджимает губы и старательно игнорирует меня всю дорогу, но на перекрестке за двести метров до поворота к больнице все же тормозит, объезжает припаркованный около цветочного киоска мерс и останавливается.
