Барышня и хулиган - Колина Елена (книги бесплатно без TXT) 📗
Пытаясь поддерживать брак, Марина с Женькой пробовали жить параллельной жизнью. Они боялись поставить крест на браке и расстаться, не могли решиться, не расставаясь, официально перейти к дружеским отношениям, не могли сохранять видимость брачных отношений и спать вместе хоть изредка. Оба закрывали глаза, как дети, считая, что они спрятались и жизнь их не заметит.
— Женька, как твоя диссертация? По-моему, ты ничего не делаешь, — замечает Даша.
— Я не тороплюсь, нюансы низкотемпературных процессов меня не интригуют, — с кривой полуулыбкой отвечает он.
— А как же твой отец? Владислав Сергеевич только и ждет, когда ты защитишься, он уже всю карьеру для тебя распланировал.
— Я всегда считал, что родителей надо беречь, а не биться с ними. Я, например, читаю антисоветскую литературу, однако отцу с мамой не предлагаю просветиться, я же не Павлик Морозов какой-нибудь. — О родителях Женька, как всегда, говорит серьезно. — Зачем мне его расстраивать? Да напишу я когда-нибудь эту чертову диссертацию. Наверное, точно напишу.
— Мумзелек, а что вообще с тобой происходит? Ты какой-то потерянный! — настаивает Даша.
— Бросить бы к черту это НИИ! Мыслящему человеку крайне вредно работать с девяти до пяти!
Даша тут же послушно беспокоится:
— Что же ты будешь делать?
— Ну, что я могу делать? Буду сидеть в НИИ. А мне бы знаешь чего хотелось? — оживляется Женька. — Мне бы хотелось быть помещиком. Представляешь, Мумз, вести тихую медленную жизнь, пить чай в беседке… А чтобы не соскучиться, можно в саду иметь маленькую лабораторию. Хочешь, зайдешь туда, а хочешь, нет… Красота!
— Размечтался, помещик! Будешь тихой мышью сидеть в своем НИИ, даже на шесть соток никогда не заработаешь… хотя у тебя же есть папино поместье. Или ты всю жизнь собираешься только папиным пользоваться? — строго отвечает Даша и продолжает Женьку воспитывать. — Мумзель, ты приводишь ко мне в гости всех своих барышень… их за последний год было так много, что у меня в глазах рябит!
— Барышни разные, голубые, красные… — дурачится Женька.
— Я, между прочим, честно со всеми твоими барышнями дружила, поила их кофе и выслушивала.
— Ну и что, барышни меня обожают?
— Да, обожают, берут за хвост и провожают! Жалуются на тебя! Эта блондиночка в жуткой клетчатой юбке, которую ты приводил позавчера, сказала мне, что она у тебя ночевала… Это когда Марина возила группу в Новгород, что ли? Так вот, она у тебя ночевала, а ты утром намазал булку клубничным вареньем и убрал варенье в холодильник, а ей даже не предложил… Ты с ума сошел, тебе что, варенья девчонке жалко?!
— Дашка, я ее просто утром не заметил! Знаешь, я бы хотел быть фокусником!
— Что ты несешь, какая связь между фокусником и вареньем?
— Если быя был фокусником,я бы трахал барышень, аони бы сразу после этого исчезали!
— Женечка, ты Маринку любишь?
— Признаюсь тебе в том, чего никогда не сказал бы моей жене, твоей подруге… как ни глупо, она мне еще небезразлична!
Даша всегда встречала гостей, так радостно распахивая глаза и немедленно вовлекая всех в домашний калейдоскоп непрерывно пьющих кофе, курящих и хохочущих на кухне людей, что каждый преисполнялся приятным чувством собственной желанности и далее этим чувством дорожил. С каждой из Женькиных барышень она беседовала, поила кофе, выслушивала жалобы, и они прибивались к Дашиной кухне как утлые лодчонки к причалу. Барышни приходили уже одни, без Женьки, и он удивленно морщился, обнаружив в компании знакомое лицо. Бывшая барышня, пытаясь привлечь его внимание, в радостном ожидании подавалась ему навстречу, но он только рассеянно пробегал по ней взглядом.
Перед Новым годом приехала погостить двоюродная сестра Олега Анечка. Семья Олега и Даша с Соней относились к ней с особенной нежностью. Тоненькая Анечка два долгих года, с четырнадцати до шестнадцати лет, провела в клинике специального института, занимающегося заболеваниями крови. Когда Анечка заболела, Даша с Олегом и Соней просидели всю ночь, листая медицинские справочники, пытаясь понять, что ждет Анечку. Сейчас, в двадцать лет, Анечка считалась выздоровевшей, но стала такой хрупкой, что все продолжали относиться к ней как к ценной статуэтке. Она была красивой, и пережитая болезнь еще высветила ее красоту, подчеркнув необычную тонкость лица. Чуть припухшими губами, черными влажными глазами и нежной розовой смуглотой Анечка напоминала фарфоровую цыганочку.
Даша никогда не видела Женьку таким влюбленным. Ей казалось, что он теперь живет у нее. Вечером она оставляла его с Анечкой на кухне, а на следующий день, когда они с Маргошей приходили домой, он уже опять сидел на своем месте у окна. Анечке он даже дарил цветы, чего никогда не делал, ухаживая за своими барышнями.
Выглядывающая из-под цветов застенчиво улыбающаяся Женькина физиономия возникала на пороге каждый день. Несмотря на детскую хрупкость, Анечке все-таки уже исполнилось двадцать, она училась на третьем курсе вечернего факультета журналистики, подрабатывала в московских газетах, и у нее уже было несколько романов, поэтому у Даши не возникло ощущения, что на ее кухне происходит совращение малолетней… В личную жизнь взрослой девушки она вмешиваться не решилась, только еще раз, разговаривая с ней, подчеркнула, что почти тридцатилетний Женя женат на ее подруге.
— Как у вас все сплелось… вы все дружите между собой… но ты не беспокойся, я скоро уеду в Москву, и все само собой закончится, — блестя влюбленными глазами, ответила Анечка.
Она поменяла билет и всю следующую неделю неотлучно просидела в прихожей, искоса поглядывая на телефон, отказываясь выходить из дома и пытаясь не замечать жалеющие взгляды… Женька пропал, исчез, растворился так, как умел только он, улыбаясь и не выясняя отношений. Анечка бросалась глазами на каждый звонок, делала движение к телефону и останавливалась, не решаясь поднять трубку в чужом доме. Женька не звонил. Глядя на всех непонимающим взглядом, она гасла и тут же вспыхивала надеждой при следующем треньканье звонка.
— Это тебя, — наконец протянула ей трубку Соня, бывавшая у них во время Анечкиного приезда почти каждый день.
— Он мне пожелал счастливого пути, — сама себе удивленно сказала Анечка, повесив трубку через минуту. Скорчившаяся в кресле, она была похожа на обиженного четырнадцатилетнего подростка. — Он же сам просил меня поменять билет, — недоуменно повторяла Анечка.
Женька появился только после Анечкиного отъезда. Олег, пройдя мимо него в комнату, больше не вышел, а Даша сердито поинтересовалась:
— Послушай, я понимаю, что Анечка для нас ребенок, а для тебя она вполне взрослая и сама за себя отвечает… Но как ты мог? Зачем ты попросил ее поменять билет и тут же пропал?
Глядя на Дашу неприятно ускользающим взглядом и рассчитывая на понимание, он проникновенно ответил:
— Понимаешь, Мумзель, я же с ней еще не спал! Только собрался перейти к решительным действиям, а ей уже уезжать, ну я и предложил ей билет поменять. А потом подумал и решил, что не стоит с ней спать, она все-таки болела… Кто их знает, эти болезни, как они передаются…
Вспышка неприязни вместо привычного обожания была такой неожиданной, что Даша растерялась и не нашлась что ответить.
Она попыталась поговорить с Мариной.
— Маринка, возьми назад своего мужа!
— Что ты имеешь в виду? — не поняла Марина.
— Вы же раньше жили нормально, почему бы тебе не постараться хоть немного и не восстановить отношения…
— Я бы с удовольствием, но как раз сейчас никак не могу, занята до пятницы, — пошутила Марина.
— А почему тогда не разводишься?
— Я что, по-твоему, должна одна остаться? Женька сидит в своем НИИ, пишет диссертацию, скоро защитится, отец его устроит на хлебное место, а все эти приятные мелочи — путевки, еда хорошая, врачи, если надо… — перечисляет Марина. — В квартире нашей я не прописана, что же мне, к Юле возвращаться! Она меня убьет!
Юля по-прежнему работала в горздраве, наслаждаясь властью и отсутствием больных. Она преданно обожала Владислава Сергеевича за удобную устроенность своей и Марининой жизни и страшно боялась, что глупая бесперспективная связь дочери разрушит такой удачный брак. Они опять останутся одни, без уютно обвивавшейся вокруг них поддержки.
