Любовь и честь - Уоллес Рэнделл (читать книги онлайн полностью TXT) 📗
— Поэтому, — продолжал Франклин, — я хочу, чтобы вы отправились в Россию и приняли участие в усмирении казацкого бут а. Британцы примут вас за союзника и, возможно, даже будут помогать вам, ведь чем скорее Екатерина подавит это восстание, тем скорее поможет им справиться с нами.
— Если я буду сражаться, чтобы помочь Екатерине и британцам, то какова же польза от этого Америке?
Лицо Франклина стало бесстрастным.
— Смелость, воинская доблесть и самоуверенность, граничащая с наглостью, сейчас очень ценятся в России. Если вы отличитесь, то царица заметит вас. И когда это случится, представьте ей ситуацию с нашей точки зрения, а не с точки зрения британцев.
— Вы хотите, чтобы я поехал в Россию в качестве нашего… представителя?
— Почему бы и нет? Ваше искусство побеждать в дебатах было отмечено всеми еще в колледже Уильяма и Марии. Вы были лидером класса в диспутах о прогрессивных французских мыслителях, таких, как Вольтер и Дидро, которыми так восхищается Екатерина. Вы сможете убедить ее.
— Тогда почему я не нахожу слов сейчас?
Франклин чуть улыбнулся, но тут же снова нахмурился.
— Миссия, с которой я посылаю вас в Россию, очень опасна, мой юный друг. На кону будущее американского континента, и хотя британцы не смогут повесить вас как предателя, пока вы в России, они, не колеблясь, прикончат вас, если заподозрят неладное. Поэтому вы должны отправляться немедленно, пока русские гавани скованы льдом и британцы не могут отправить свои корабли в Россию с известиями о последних волнениях в Америке. Добраться зимой в Санкт-Петербург по суше задача почти невыполнимая, но отважный человек сможет добраться до России и войти в доверие к царице, прежде чем британские эмиссары что-то заподозрят. Отважный человек — человек с острым умом и острой саблей — сможет пробиться к русскому двору и, когда представится возможность, говорить от имени Америки. А дальше решать Екатерине. Отважный человек найдет слова, чтобы убедить ее. Вы тот самый человек?
Не помню, сколько я сидел, обдумывая ответ, пока Франклин не ответил за меня:
— Я вижу блеск в ваших глазах и читаю в них вызов.
Я все еще смотрел на огонь в камине, а когда поднял глаза на Франклина, он улыбался. Я не знал, чему он улыбался, но был уверен, что ему известно гораздо больше, чем он говорил мне.
3
На следующее утро, когда я проснулся, Горлов уже подкладывал дрова в пылающую печь, и мои сапоги не то сохли, не то дымились. Он посмотрел на меня черными глазами из-под колючих бровей, которые всегда напоминали мне артиллерийские банники для чистки орудий, и я окончательно проснулся.
— Черт тебя подери, Горлов! — рявкнул я, вылезая из-под одеял. — По-твоему, лучший способ уберечь мои ноги от холода — это поджечь мои сапоги? Ну, чего уставился?
Он отвернулся, плеснул водой из ушата на лицо и принялся одеваться. Я поймал себя на том, что тоже рассматриваю его лицо. Мы не брились уже с неделю, и подбородок у Горлова стал таким же черным, как и усы, в то время как у меня вместо бороды торчали тонкие светлые волоски. На левом запястье Горлова я приметил свежий рубец, и он, перехватив мой взгляд, оскалился и коротко бросил:
— Купец.
Значит, Панкин все-таки сопротивлялся. Мое отношение к нему немного смягчилось из-за того, что он все-таки пытался бороться за свою жизнь. Это то, во что я свято верил, — все люди должны иметь волю и чувство собственного достоинства и бороться за свою жизнь до последней капли крови, даже если все, что они могут, — это поцарапать руку врага, бросающего их на съедение волкам.
Петр присоединился к нам за столом, и мы позавтракали ломтями черного хлеба, которые макали в растопленный жир. Первые три дня нашего путешествия я отказывался от жира, но потом пришлось-таки его есть, чтобы не умереть от голода, и тогда я смог по достоинству оценить, как он насыщает и согревает.
Станционный смотритель покосился на мою форму — кавалерийские сапоги, коричневые рейтузы с желтыми лампасами, зеленый мундир — и, хихикнув, что-то сказал по-русски.
Горлов доел очередной кусок хлеба и пояснил:
— Смотритель говорит, что у прусского офицера прекрасная ночная рубаха.
Он явно намекал на то, что я спал в мундире, не раздеваясь.
Петр поставил деревянную кружку с горячим грогом на стол и, ссутулившись, уставился в пустую тарелку.
— Он так сказал? Что ж, тогда расскажи ему, что это моя походная форма, а парадная лежит у меня в сумке. Скажи, что я не немец, а просто служил в прусской кавалерии, когда сражался в Крыму, хотя родился в Виргинии, величайшем доминионе Британской империи. Тем не менее, он прав, я ношу мундир прусской армии, и если он еще раз оскорбит этот мундир или любой другой, который я надену, то я просто прикончу его. Скажи ему это, Горлов.
Но Сергей продолжал заниматься тем, чем занимался во время всей моей речи, а именно — обсасывал вымазанные жиром пальцы. Поэтому я перегнулся через стол и прорычал:
— Скажи ему!
Горлов лениво повернулся к смотрителю и что-то коротко бросил по-русски. Он явно не перевел мою пламенную речь, а обошелся несколькими словами, которые, очевидно, были достаточно убедительны, так как смотритель больше не глядел в мою сторону и принялся молча убирать со стола.
Петр надел шапку и шубу и отправился в стойло. Горлов бросил на стол три медяка, и смотритель, потянувшийся за ними, вдруг наткнулся на мою руку. Его взгляд метнулся к топору, стоявшему у двери.
— Скажи, что он получит только две монеты, а не три, — сказал я Горлову, не сводя глаз со смотрителя. — У него есть мертвая лошадь, которую он пустит на мясо для приезжих И в следующий раз пусть дает чистые простыни тем, кто останавливается здесь да еще платит хорошие деньги.
Горлов вздохнул и, взглянув на смотрителя, развел руками — мол, что поделаешь, дружок, сам виноват. Я забрал одну из монет и позволил смотрителю завладеть остальными.
Тем временем Петр уже подогнал сани к крыльцу, и мы уселись туда, снова закутавшись в меха. Петр захватил пригоршню снега и стал растирать себе лицо, пока оно не стало красным, как редька. Потом он растер снегом бока новых лошадей, вскочил на козлы, и мы помчались прочь.
Снова ледяной ветер летел в лицо. Я положил монету на колено Горлову.
— Отдай это Петру. Путь купит себе новые рукавицы.
— Чего ты так завелся, не понимаю, — вздохнул он, забирая монету. — Не каждый жест и не каждое слово обязательно являются оскорблением.
— Дело не в том, хотел он оскорбить меня или нет. Дело в уважении. Если бы он дал мне чистые простыни, то мог бы скалиться сколько угодно.
— Чистые простыни! Да мы же неделю не мылись! — буркнул Горлов, хотя сам спал в чистой постели.
Мы все ехали и ехали по бесконечным лесам и полям, покрытым снегом, но ближе к Санкт-Петербургу начали попадаться села. Сначала это были просто отдельные хибары, едва видные из-под снега, потом небольшие кучки чуть менее жалких лачуг, где была даже деревянная покосившаяся церквушка. Днем мы остановились пообедать на недостроенном постоялом дворе, но не задержались там, надеясь добраться до Санкт-Петербурга еще засветло.
* * *
Едва перевалив через холм, мы увидели поросшую лесом долину. Тракт скрывался в густых соснах и елях, а вдалеке над верхушками деревьев стоял столб коричневого дыма. Петр, распевавший до этого песни, умолк, а когда мы въехали в лес, Горлов вдруг сказал ему несколько слов, и сани резко свернули с дороги и, с трудом пробиваясь сквозь сугробы, остановились за огромным поваленным деревом. Пока Петр ветками заметал наш след, я соскочил с саней и развернул лошадей мордами от дороги, чем заслужил одобрительную улыбку кучера, признававшую мое знание лошадей. Я все еще не понимал, что происходит, но предосторожности с заметанием следов встревожили меня. Что касается Горлова, то он сидел в санях, как ни в чем не бывало, закутавшись в меха и глядя сквозь заснеженные ветки на дорогу. Мы с Петром тоже напряженно смотрели, ожидая, что произойдет.
