Запретный плод (Найди меня, Путь к счастью) - Кауи Вера (читать бесплатно книги без сокращений TXT) 📗
Но как и Пемберли-клоуз, Элстон-стрит больше не существовала. Она, как и соседние улочки, была сметена с лица земли. Городское управление осуществляло свои грандиозные планы. Опять двадцать пять, в отчаянии подумал Барт. Пришлось снова обратиться в архив. Там обнаружилось, что Рини Уилкинсон проживала на Элстон-стрит, 142 до 1967 года, потом переехала на Элстон-эстейт. После 1982 года ее имя исчезло со страниц регистрационных книг. Он осведомился, почему это могло быть. Ему ответили, что, видимо, интересующая его гражданка умерла. Дальнейшие поиски подтвердили: в 1982 году Рини Уилкинсон умерла от рака легких в возрасте пятидесяти лет. Проклятье, подумал он. Вместе с Рини Уилкинсон умерла последняя надежда узнать что-нибудь о юной Мэгги.
Значит, едем в Лафборо, решил он. Остается надеяться, что Бейли по-прежнему живут там...
ГЛАВА 10
В конце 1964 года Мэгги работала официанткой в греческом ресторанчике в Сохо. Платили ей немного, но у этой работы были другие преимущества, которые были гораздо важнее денег. Ресторанчик находился поблизости от театрального района, и его заполняла театральная публика; многие посетители работали в располагавшихся неподалеку от Сохо театрах и клубах. Для Мэгги особый интерес представляла та категория завсегдатаев, которая состояла из амбициозной молодежи, служившей в довольно престижных театрах по Шефтсбери-авеню. Они держались в стороне от прочих и отличались определенным снобизмом. За их столиками постоянно велись разговоры о спектаклях, о старых и новых звездах. Здесь можно было услышать самые последние сплетни из жизни закулисья. Поэтому этих гостей Мэгги обслуживала с особым удовольствием. Благодаря им она черпала для себя ценную информацию. Так, например, она узнала, что конкуренция в этом мире настолько жесткая, что неопытному любителю нечего было надеяться на удачу. Это как раз про меня, горько думала она.
Она изо всех сил пыталась найти хоть какую-нибудь работу в театре, согласна была делать там что угодно, лишь бы каждодневно ощущать на себе отблеск волшебного искусства, даже едва ощутимый, призрачный. Ведь в театре даже девушки, которые продавали программки, вертелись рядом с артистами.
В конце концов она стала посещать актерский класс.
Прислушиваясь к обрывками разговоров, которые велись за столиками, она часто слышала имя одной бывшей актрисы. Ее имя гремело в тридцатые годы, в сороковые ее звезда померкла, а в пятидесятые засияла вновь. В шестидесятые она взялась учить других. Судя по тому, что о ней говорили, она делала это очень хорошо. Чтобы заработать денег на ученье, Мэгги стала работать не считаясь со временем, насколько хватало сил, пока не начинала валиться с ног от усталости. Скопив достаточно денег, она отправилась к Мадам, как называли ее ученики, и попросила, чтобы ее приняли. Мадам внимательно оглядела ее с ног до головы, велела стать посреди комнаты, обошла ее кругом. Потом попросила что-нибудь прочитать – что угодно, только не из Шекспира, – внимательно, но без всякого выражения на лице выслушала и задала вопрос: почему она решила стать актрисой? Выспросила про все надежды и мечты, что она любит и не любит, что думает насчет таланта и опыта. И наконец согласилась взять ее в обучение с испытательным сроком в три месяца.
Так Мэгги начала дважды в неделю ходить на занятия, где она среди прочего училась правильно дышать, двигаться, входить на воображаемую сцену и удаляться с нее, владеть руками и телом, выражать характер персонажа с помощью жестов, говорить так, чтобы голос доходил до задних рядов галерки, произносить самый пустячный текст так, чтобы публика улавливала в нем некий подспудный глубокий смысл. Мэгги избавилась от своего провинциального акцента.
Через несколько уроков Мадам поняла, что перед ней – самородок, подобный Эдит Эванс и Рексу Харрисону, которые никогда не учились ни в каких актерских студиях, но нутром чувствовали, что и как нужно делать, потому что обладали прирожденным знанием о том, что само их присутствие на сцене делает их властителями душ. Мадам играла и с той, и с другим и безошибочно угадала это чувство в одержимой своей мечтой девчонке, которая стремилась воплотить его в профессию и стать великой. Поэтому она ловила все на лету и как губка впитывала каждое слово.
Мэгги невыразимо угнетало то, что никто больше не признавал за ней таланта, но целеустремленность помогала ей превозмочь чужое равнодушие. В конце концов, она ни от кого не зависела – сама зарабатывала, сама платила за обучение. Она нетерпеливо допытывалась, долго ли ей еще учиться, и Мадам должна была признать, ее ученица стремительно постигает тайны мастерства. Речь ее звучала теперь правильно и красиво. Она научилась изящно двигаться и теперь, словно танцуя, разносила по столикам тяжелые подносы с кебабом, телячьим шашлыком или пастой, напоминая себе о том, что недолго ей остается выступать в этой надоевшей роли. Все крохи, которые у нее оставались от заработков, Мэгги тратила на билеты в театр или кино, где, как и прежде, внимательно вглядывалась в каждый жест звезд, вслушивалась в каждое их слово. А возвращаясь домой, пыталась повторить увиденное перед зеркалом.
Белсайз-парк оказался идеальным местом для ее целей. Она занимала миленькую мансарду рядом с малюсенькой, но чистой ванной комнатой, которую она делила со своей единственной соседкой, живущей через стенку, бухгалтершей. Соседка целыми днями щелкала костяшками счетов, но это не раздражало, а скорее успокаивало Мэгги. В доме были и другие жильцы, но на других этажах, и все они занимались своими делами и не совали нос в чужие. Хозяйка, с вечной сигаретой во рту, общительная женщина, бывшая танцовщица кордебалета, брала жильцов только по рекомендации своих знакомых. (Сестра Блэшфорд лет пятнадцать назад доказала, что ей можно доверять.) С ней легко было найти общий язык во всем, кроме платы за жилье. Тут она была непреклонна: не платишь две недели – пожалуй вон. Добрая сестра Блэшфорд посвятила ее в историю Мэгги, и хозяйка внимательно за ней приглядывала. Она с удовольствием вспоминала свою театральную жизнь в разных труппах. Закончила она свою карьеру в 1947 году в «Сауз Пасифик». Она снабдила Мэгги несколькими рекомендательными письмами, но когда Мэгги попробовала воспользоваться ими, оказалось, что одни адресаты отошли от дел, другие уже ушли из жизни. И Мэгги оставалось все также прислуживать в ресторанах и ходить на уроки, мечтая о том дне, когда пробьет ее час.
Случай явился ей теплым июньским вечером 1965 года в лице дамы, одетой в белое платье и норковую накидку. Мэгги с первого взгляда поняла, что перед ней – важная особа, и со всех ног кинулась обслуживать ее и сопровождающих ее лиц. Ее прыть объяснялась не только расчетом на щедрые чаевые, но более всего тем, что вид дамы явно указывал на ее принадлежность к театральным кругам. Такой блеск был свойствен только артисткам.
В самом деле, важная особа сверкала так, будто над ее внешностью трудилась целая куча народу. Густые белокурые волосы блестели, ногти на руках были длинными и накрашенными алым лаком. Она подносила к губам бокал вина так, будто он был бесценным.
Мэгги не могла оторвать от нее глаз. Как грациозно каждое ее движение, как звонок смех!
Она тоже обратила внимание на Мэгги. Когда ее знакомые ненадолго отлучились к другому столику, она вытащила из пачки сигарету и, когда Мэгги подскочила, чтобы дать ей прикурить, сказала:
– А я тебя здесь раньше не видела.
– Я новенькая, – солгала Мэгги, хоть проработала в ресторанчике уже больше года.
– Я тоже давненько сюда не заглядывала. Была за границей. Ну и как тебе работается у Петроса?
– Я здесь временно. Учусь на актрису.
Незнакомка пристально оглядела Мэгги, мысленно оценив ее рост – за те два года, что Мэгги прожила вне дома, она заметно подросла, – длинные ноги, привлекательное лицо, тигриные глаза, пышные волосы. Веснушки девушку не портили. В случае необходимости грим их скроет.
