Боковая ветвь - Степановская Ирина (лучшие книги txt) 📗
Однажды Наташа подумала: а хотела бы она жить с отцом на даче вместо мамы? Заниматься простыми делами, выращивать кабачки и астры, ездить на завод на работу и с нетерпением ждать конца недели, чтобы снова очутиться в зеленом раю?
Она даже засмеялась. Конечно же, нет! Мама и папа уже одно целое, они неразделимы! Вот где бы ей, Наташе, найти своего такого мужчину, она бы все тогда ему отдала!
А поскольку Наташа понимала, что такие браки, как у ее родителей, без сомнения, большая редкость и многим смертным недоступны, она и не надеялась уже найти себе спутника подобного отцу.
И она стала медленно погибать, находясь в плену обстоятельств, высасывающих ее силы и волю, будто паук высасывает муху. Сюда же до кучи пришлись и неприятности на работе в виде кордонов, препятствующих ее дальнейшим научным исследованиям, и подсиделки коллег-сотрудников, но самым главным все-таки было то, что не было в ее жизни такого мужчины, от которого она могла бы ждать пускай не материальной, но хотя бы моральной поддержки. Нужна была помощь извне.
В таком состоянии, совершенно, кстати, неожиданно для нее, ее и нашел Алексей Фомин. Его звонок раздался день в день через год после ее возвращения из Лаоса. Она пригласила его прийти вечером в гости. Ей было неловко, но она попросила отца и мать взять внучку и переночевать на даче.
— А кто придет-то? — спросили они, не привыкшие к таким просьбам дочери.
— Алеша Фомин, — сказала она таким голосом, будто время действия происходящего опять вернулось на несколько лет назад и хорошо знакомый им Алексей был, как и прежде, в их доме частый гость. Отец и мама переглянулись со значением и согласились. Мама даже успела испечь творожное печенье к чаю. Наташа видела, что мама неожиданно разволновалась. Ее волнение — передалось почему-то и ей.
Благодушный и пахнущий дорогим одеколоном ее старый приятель, как теперь у него повелось, довольно поздно появился в дверях ее квартиры с бутылкой шампанского и букетом цветов. Пройдя в комнату, он сел все в то же кресло, стоявшее на прежнем месте, осмотрелся. И через некоторое время после того, как он переступил порог, Наташа в его обращении к ней заметила неприятные покровительственные нотки. Он рассказывал ей о своих успехах в бизнесе и был очень вальяжен. Небрежно подливал ей шампанское. Развернул из шуршащей бумаги подарок — духи «Нина Риччи». Название звучало для нее фантастически. В те годы заведующие секциями в престижных магазинах душились «Клима», продавщицы за овощными прилавками благоухали «Сигнатюром», а советской интеллигенции доставались холодные ароматы Прибалтики, не лишенные, впрочем, определенного шарма. Наташа, во всяком случае, имела на своем скромном туалетном столике желтый флакончик «Дзинтарс».
С того прохладного утра, когда он молча вышел из ее квартиры последний раз, минуло аж четыре года. И вот он снова как ни в чем не бывало спокойно сидит в ее кресле в углу и рассказывает о своей жене, о ребенке, о Питере, и она, как всегда, с неизменной улыбкой слушает его, и кивает, и вставляет остроумные замечания, и пытается скрыть грусть в агатовых глазах. Машинально сплетая изящное кружево ответных слов, она думала о себе.
Что она и что он? Ей уже порядочно лет, а она все еще живет с родителями в своей маленькой комнатушке и фактически вместе с маленькой дочкой сидит на шее у отца. Дочка уже ходит в школу. Не сбылись ее планы переехать в Москву. Мать постарела и с трудом дорабатывает до пенсии. А она сама разрывается между научной лабораторией, рынком, лекционным залом, школьными уроками и очередями в магазинах за самым необходимым. И постоянно страдает от нехватки средств и невозможности пробиться в науке. А он, богатенький петербургский делец, приехал развлечься с никчемной, несостоявшейся провинциалкой. Ей стало противно и стыдно за ее мечты о том, как он будет большим ученым, конструктором, руководителем крупного конструкторского бюро, о том, что она тоже совершит мировое открытие…
Он взял со стола ее практикум, изданный на французском языке. Попробовал прочитать заголовок. И она увидела огонек удивления, мельком блеснувший в его глазах. Она разозлилась от постигшей ее явной несправедливости. Она вспомнила обожание в глазах ее маленьких, но очень старательных студентов, которые называли ее «молодая мадам», для которых она была вестником мира науки, единого для Запада и Востока. Она была не просто преподавателем, но кумиром — неравнодушная только к науке, оставляющая за бортом жизни погоню за тряпками и любовью, способная обсуждать шальные, быть может, проекты, но твердо верящая, что на свете есть только один бог, и бог этот — знание.
Она взяла себя в руки. Если теперь, в этот вечер она позволит его сытенькой благодушности подавить ее интеллект, она обесчестит всю свою жизнь. А он как раз вынул из кармана пластинку.
— Привез для тебя новую серию, ты любила когда-то оркестр Поля Мориа.
— Да, я любила. — Она повертела пластинку в руках. «Хабанера», «Венгерская рапсодия». А что на другой стороне? «Весенняя песня» Грига, «Адажио» Джиозотто… Фамилия Джио-зотто попалась ей в первый раз. — Поставим «Адажио».
Что он действительно любил — слушать ее голос и то, как она выражалась. Никто из его окружения так просто бы не сказал. Раздались бы какие-то смешки, замечания, реплики, пытающиеся привлечь внимание. А она сказала трогательно и просто: «Поставим „Адажио“», — и он с удовольствием улыбнулся ей в ответ.
Под музыку она начала рассказывать ему о Лаосе. О мокрых лианах после дождя, о пестром базаре, о жизни в посольстве, об осторожности и трусости людей, о смешных мелочах жизни и, как-то особенно нежно, о своей там работе. Потихоньку она развернула перед ним полный спектр тех проблем, над которыми бьются лучшие иммунологические умы. Так, ненавязчиво, под музыку, она прочитала ему целую лекцию о современных проблемах науки. Он слушал ее внимательно, но с улыбкой. Он знал, что она умела зажечь. Ему даже стало немного жаль, что вот она, женщина, занимается такими интересными вещами, а он перепродает старые иномарки и новые «Жигули» и испытывает радость, когда удается выгодно продать пригнанную из Финляндии кучу ржавого металлолома. Но, как следует оглядев ее бедную комнату, старые шторы, тонкий слой пыли, предательски лежащий на зеркале, он опомнился и решил, что с такой женщиной, как Наташа, ему вовсе не по дороге. Он подумал, что бы сказала она, если б увидела его с трудом добытую югославскую стенку, немецкую хрустальную люстру и хорошенькую молодую жену?
Наташа замолчала. Пока она рассказывала, он, как всегда, успел исчертить несколько листков забавными рожицами.
Еще несколько лет этаких трепыханий, думал он про нее, и без денежных инвестиций ее бешеный пыл увянет. Никому скоро ее наука не будет нужна. Финансирование все сокращается и, похоже, через несколько лет прекратится совсем. Что тогда она запоет и кому будет нужна со своими теориями? Безусловно, он прав, что так рьяно делает деньги. Вот сейчас строит дачу. Конечно, мещанство, но так хочется жить широко и комфортно! Надо быть реалистом. Он выпил шампанского. Конечно, она заслуживает уважения. Не каждая женщина, да и мужчина, может подняться над пошлой действительностью .
Ему захотелось подойти к ней, обнять и хоть таким образом приобщиться к своим юношеским честолюбивым мечтам что-нибудь этакое открыть или что-то построить. А она застыла как во сне, сидя за своей все той же, когда-то шикарной, а теперь уже старой, разбитой пишущей машинкой, и плечи ее были устало опущены. Он поднялся с кресла и обнял ее сзади. Интерес, желание, но не любовь, вызвали это легкое прикосновение. Она отвела его руку и встала. Глаза ее стали пусты, и он заметил, что нежность из них куда-то пропала.
— Уже шесть утра, — сказала она устало, — как тогда… А он и не вспомнил, когда это было — «тогда»… Забыл. Он попытался обнять ее крепче.
— Я не хочу. Уходи. — Он не услышал сомнений в коротких словах.
Как, его выгоняют? Его?! Он повернулся и вышел.
