Невыносимая любовь - Макьюэн Иэн Расселл (полная версия книги .TXT) 📗

Его звали просто Джон Уэлл, букву «Б» он позаимствовал сам или по чьей-то подсказке из имени героя песни Чака Берри, извлекавшего из гитары звук, похожий на звон колокольчика [20]. Насколько я помнил, ничто не давалось нашему Джонни так легко, как путешествия на общественном транспорте по северным и южным пригородам Лондона с пакетиками марихуаны и гашиша, которые он доставлял на дом любителям, слишком утонченным для общения с уличными торговцами. Он был наркодилером, как ни крути, но это определение звучало слишком грубо и оскорбительно для Джонни Б. Уэлла, который больше походил на владельца магазина, проверенного поставщика тонких вин или деятельного хозяина лавки деликатесов. Он внимательно относился к ценам, имел дело с товаром только высшего качества и хорошо в нем разбирался. Его честность доходила до той же точки – с преувеличенным вниманием и точностью он отсчитывал пятерки на сдачу, с демонстративной скрупулезностью возмещал последствия неудачной сделки. Он был безобиден и сдержан, его принимали везде. Совершая свои бесконечные круги в тумане – каждая новая сделка начиналась или скреплялась неизменным косячком, – он, выпив с консультирующим офтальмологом чаю, мог перенестись в ванную друга-адвоката, затем поужинать в доме какой-нибудь рок-звезды, а на рассвете заснуть в окружении медсестер.

У него было и свое жилье – опечатанный чуланчик для метел в Стритеме. Как-то вечером он открыл дверь четырем ухмыляющимся маскам Джимми Картера – вот как давно это было, – а в каждой паре рук у них было по ломику. Они не произнесли ни слова и не тронули его. Вломились в комнату и перевернули все вверх дном – на все это у них ушло секунд пять, – а потом ушли. Организованная преступность круто взялась за хиппи.

Рыночный рационализм делал тогда свои первые шаги. Импорт и распространение до тех пор считались вотчиной авантюрных капиталистов, лентяев-одиночек, приверженцев дхармы, которые поставили все на раздутые благоухающие рюкзаки. Маски и ломики становились гибче и демократичнее, товар скатился до третьесортного пакистанского гашиша и закрепился в барах, на футбольных трибунах и в тюрьмах.

Пару месяцев казалось, что Джонни Б. Уэллу придется подыскивать другую работу, но вдруг его взяла под свою защиту группировка, некогда разгромившая его квартиру. Скромная зарплата и процент с продаж. В то время он был вынужден расширить круг знакомств, поэтому сейчас я решил, что он может помочь. Его работодателями стала шайка амбициозных парней, поселившихся в chambre separee [21] на южных задворках Лондона. У них было полно друзей, и они часто отправляли Джонни с поручениями. Бандиты держали его за честного торговца, каким он и был, не задирались и не трогали. В то же время Джонни ухитрился сохранить старую требовательную клиентуру, ценящую хороший продукт – свернутые трубочкой листики из Нигерии, плетеные палочки из Наталя и Таиланда, новые бессеменные сорта из округа Ориндж и невесомые золотые листочки из Ливана. В нынешнее время обычный распорядок дня, полного грез, требовал присутствия на ленче с пивом у прогрессивных деятелей, а чуть позже Джонни уже пил чай с консерваторами, которые терпеть не могли первых.

Жилось ему одиноко и трудно, гораздо труднее, чем звонящему в колокольчик парню из песни. Джонни Б. Уэлл так никогда и не разбогател. Он был слишком серьезен, слишком честен, слишком увлекся наркотиками. Он никогда не ездил на такси. Какой другой дилер стал бы тридцать пять минут ждать в сношенных ботинках автобуса? Он сохранил простую, крепкую убежденность филантропа в то, что под воздействием смолы или пахнущих цветами и фруктами листочков, если их поджечь и вдохнуть, человеческое существо неизменно приходит в прекрасное расположение духа, а как только добродушие начинает преобладать и сердца открываются свету, сразу же затихают все частные и публичные раздоры. Тем временем, когда крэк расколол восьмидесятые, маски и ломики вместе с адвокатами, консультантами и рок-звездами сконцентрировались на деньгах.

Круг света, в котором я сидел, будто стал ярче и меньше. Граппа исчезла, хотя я не помнил последнего глотка. Я вглядывался в корявое имя Джонни и семь следующих за ним цифр. Кто, как не он, может мне помочь? Почему я не подумал о нем раньше? Почему не подумал о нем сразу же? Ответ был прост – я не видел его одиннадцать лет.

Как и многие до меня, я постепенно пришел к выводу, что в середине успешной, но дерганой жизни алкоголь является лучшей из способных повлиять на мозг субстанций. Вполне законный и дружеский, с легкостью скрывающий чьи-то умеренные склонности за склонностями всех остальных; в бесчисленных и оригинальных своих проявлениях такой яркий, такой вкусный напиток в твоей руке торжествует самой своей формой; его текучесть стоит в одном ряду с каждодневным молоком, чаем, кофе, с водой, наконец, а значит, и с самой жизнью. Пить для человека естественно, тогда как вдыхать дым тлеющих растений все-таки не то же самое, что дышать, так же как принимать таблетки – не то же, что есть; и нет ни одного естественного процесса, напоминающего проникновение иглы, кроме разве что осиного укуса. Простой солод с ключевой водой или прохладный бокал шабли своими скромными градусами способны улучшить ваш внешний вид, не оставив при этом ряби на зеркальном континууме вашей личности. Конечно же, не стоит сбрасывать со счетов пьянство, с его хамством, тошнотой и грубостью, а также малодушием, физической и умственной запущенностью, ведущей к деградации и медленной смерти. Но это лишь следствие злоупотребления, вытекающего так же легко, как кларет из бутылки, из человеческих особенностей, из дефектов характера. Глупо винить во всем субстанцию. Даже у шоколадных пирожных есть свои жертвы. У меня был даже один пожилой приятель, который годами обеспечивал себе насыщенную и полезную жизнь чистым героином.

Я стоял в полутемном коридоре, прислушиваясь; только треск и пощелкивание оседающего дерева и металла, и где-то в глубинах водопроводных труб журчание убегающей воды. На кухне шуршал холодильник, вдалеке успокаивающе гудел ночной город. Вернувшись в кабинет, я сел, пристроив телефон на колене, и принялся ждать подходящий, поворотный момент. Я готовился выбраться из светящейся оболочки страхов и скрупулезных фантазий в колючий мир последствий. Я понимал, что одно действие, одно событие повлечет за собой другие, пока вся вереница не выйдет из-под моего контроля, и если у меня есть какие-то сомнения, то отказываться нужно именно сейчас.

Джонни снял трубку после четвертого гудка, и я назвал свое имя. Он сообразил немедленно.

– Джо! Джо Роуз. Здорово! Как поживаешь?

– Нормально. Мне нужна твоя помощь.

– Да? У меня как раз есть кое-что интересненькое.

– Нет, Джонни. Не то. Мне нужна твоя помощь. Мне нужен пистолет.

21

На следующее утро я вез Джонни к дому в северном пригороде. В заднем кармане моих брюк лежала пачка – 750 фунтов, в основном двадцатками. Полтинники, очевидно, там не примут.

Пока мы ползли по душному унылому Тутингу, он возился с электронным управлением кресла и бормотал себе под нос, нажимая на кнопки встроенного компьютера и подсветки карты:

– Значит, у тебя все хорошо... Да уж, я всегда знал, что ты не пропадешь.

Находясь почти в горизонтальном положении, он преподал мне урок оружейного этикета.

– Тут как в банке. Никто не говорит «деньги». Или на похоронах – никто не скажет «покойник». Покупая пистолет, не произноси этого слова. Только придурки, насмотревшиеся телевизора, говорят «ствол» или «обрез». Постарайся вообще никак его не называть. В крайнем случае говори «предмет», или «средство», или «необходимость».

– Они и патроны продадут?

– Да, да, только называй их «комплектующие».

– Скажи, кто-нибудь покажет мне, как им пользоваться?

– Да ты что! Сразу потеряешь лицо. Пойдешь потом в лес и сам научишься. Они отдают, ты кладешь в карман. – Джонни перевел спинку кресла в вертикальное положение. – А ты уверен, что тебе так уж надо разгуливать с пистолетом?