Мать моя — колдунья или шлюха - Успенская Татьяна (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
— Идём, что ли, — просит Пашка и шмыгает носом.
Кланя даёт ему пакет с рыбой.
— Возьми, не в магазин же сейчас идти? А у меня, ребята, дел невпроворот. Родных известить. День похорон назначить. Анюте телеграмму отправить.
Не успевает она произнести последнее слово, как раздаётся звонок и тут же голос:
— Что у тебя, Шура, дверь открыта?
В комнату входит Анюта. Она — в светлом пальто, расширяющемся книзу, так расширяются юбки. Походит на девочку. Павел кидается к ней и буквально виснет на её груди.
— Ты что делаешь тут? А ты? И ты? — Она смотрит на всех нас по очереди. — Заболела Шура-то? Да? Всю ночь я сегодня промаялась. Раньше приехать не смогла. Поезда не ходили. Авария.
Кланя закрывает собой кровать.
— Сядь, Анюта, посиди. Такое дело… Но Анюта обходит её, видит тётю Шуру.
— Да нет же! — говорит едва слышно. — Нет же!
— Сядь, Анюта, посиди.
Анюта долго стоит около тёти Шуры, повторяет: «Нет же». Потом подходит ко мне, поднимает меня с кресла, обнимает и — словно пробуждает: меня начинает трясти, как трясло, когда убили Павла. И весь я кричу то же, что и Анюта: «Нет же!» В её руках меня треплет всё сильнее, и наверняка я упал бы, если бы Анюта не усадила меня в кресло.
— Как хорошо, что ты очнулся! На-ка, выпей! Бедный мой! — бормочет Кланя.
Павел садится на мои колени, распускает крылья, и я ощущаю ноги. Анюта кладёт мои ладони на Павла ощущаю руки.
Пашка с Мурзиком, Анюта, Кланя с ужасом на меня смотрят.
— Как же это, Господи! За что, Господи? — шепчет Анюта.
Слово «Господи» словно толчок. Скорее догнать мать на нашей с ней дороге, и она спасёт тётю Шуру.
На дорогу выбраться не могу, меня же несёт вверх. Что я такое: облако, пыль с дороги? Выше, выше! И я вижу Свет.
— За что ты отнял у меня тётю Шуру?! — кричу я. — Сначала отца, теперь её.
Я не боюсь Его, ничего хуже сделанного Он уже не сделает. Я жду ответа. А Он молчит. Тогда снова говорю я:
— Разве я сделал что-нибудь плохое? Я так люблю Тебя! И так хочу делать всё так, как надо Тебе!
И Он говорит:
— Ты расслабился. Ты избаловался. Ты перестал всё делать сам. Я учу тебя, а ты не понимаешь.
— Ты хочешь, чтобы я всё делал сам?
— Почему она должна служить тебе? Ты же, в ответ, не служишь ей? Проси прощения. — И я вижу тётю Шуру. Она склоняется надо мной. Улыбка молодит её, улыбка — свидетельство её радости.
— Тебе хорошо? — спрашиваю, ожидая подтверждения.
Тётя Шура не отвечает, улыбается.
— Прости меня, что я не служил тебе, — повторяю слова Света. Она исчезает. Снова один Свет — по всему пространству вокруг меня, и я словно тону в нём. — Почему ты не дал мне услышать прощение? — спрашиваю Его. — Я хочу поговорить с ней, мне нужно поговорить с ней. Почему ты закрыл её от меня? Я хочу знать, что там, за Тобой! Открой мне.
— Придёт твой час. Ты ещё не испил всю меру страдания.
— Почему ты, как и мать, хочешь, чтобы я страдал?
— Ты будешь страдать до тех пор, пока не поймёшь своего преступления.
— Ты имеешь в виду моё желание прожить жизнь матери?
Он не отвечает. И вот Его уже нет. Я — на дороге, а далеко, впереди, мать. Я должен ей задать вопрос, на который не ответил Он. И я бегу. Бегу изо всех сил. Бегу, вытянувшись вперёд рыбкой. Я сейчас упаду лицом вниз. Но почему же, несмотря на то, что бегу, ни на сантиметр не продвигаюсь к матери: она всё так же далеко от меня!
— Слава Богу, очнулся!
Сквозь суетящиеся чёрные точки — Анюта. Сквозь шум в ушах — плач Пашки и Мурзика. И голос Саши:
— Люкс! Явился! Ну, вперёд! — Вместо Анюты Саша. Я хочу спросить его, что он тут делает. Но почему-то и так знаю: Анюта позвонила ко мне домой сказать матери, что случилось, а Саша пришёл к нам проверить, как мы с Пашкой справились с двигателем, вот и приехал за мной. — Ну хватайся за мою шею.
Я хочу обнять Сашу и боюсь: что, если и его Свет заберёт к себе?
— Я сам, — бормочу, но рукой жадно обхватываю Сашу.
Снова закрываю глаза. Что сделает мне (или Саше?) Свет за то, что Саша несёт меня на руках? Наверняка Он считает: я должен идти сам. Я даже попытку делаю высвободиться, но Саша ещё крепче прижимает меня к себе.
В его машине пахнет летом, словно тут трава растёт, и я вижу Павла, раскинувшегося на подстилке на нашей поляне. Он смотрит в небо и улыбается.
— Круша, — говорит Пашка, когда Саша распахивает дверь перед Пашкиным подъездом, — я на тебя надеюсь. Ты уж смотри!
Мурзик больше не плачет. Наверное, ему в привычной сумке кажется: тётя Шура жива и везёт его на дачу к Анюте.
Свету не нравится, что я перестал готовить, что столько лет живу в заботе тёти Шуры! А вдруг он заберёт к Себе и Сашу? Уже на своих ногах вхожу в дом.
— Смотри, совсем герой! Без самодеятельности, давай скорее в кровать! Вот вещи. — Саша отдаёт мне пакет с последними дарами тёти Шуры.
В передней мать.
— Несколько часов был без сознания, вызывали «неотложку», сделали укол, — докладывает Саша.
Я хочу есть. Но мать смотрит на меня. Что в её взгляде? Раздражение, ревность, сочувствие? Не важно, она смотрит на меня. И я неожиданно говорю:
— Я должен был сам готовить. Я должен был сам всё для себя делать.
Она кивает мне и говорит:
— Я завтра принесу продукты.
— Я могу купить их сам, если тебе некогда. Она кивает. А Саша спрашивает:
— У вас, что, нет еды?
Он не понимает, о чём мы. И мне очень нравится, что между мной и матерью есть тайна. Я знаю, мать понимает, о чём я.
Саша идёт на кухню, открывает холодильник.
— А ведь, правда, у вас ничего нет. Я сейчас.
— Нет, спасибо, — говорю я, — это ничего. У нас есть крупа, я сварю кашу.
И словно сила приливает к каждой моей клетке. А через полчаса мы все трое едим кашу. И я говорю Саше:
— Спасибо.
Кажется, Саша понимает за что. Он встаёт:
— Идём, закончим.
— А Пашка? — спрашиваю я, но и сам вижу: вызвать Пашку сейчас невозможно. Испытание крыльев всё-таки состоится завтра, так как послезавтра Саша должен улететь в командировку.
Всё равно ничем я не могу помочь тёте Шуре.
8
Дождь сеет несильный, но всё равно это — дождь, и Пашка говорит:
— Вдруг Саша отменит?
Как «отменит»? Я не договорил со Светом. Хочу спросить, почему вместо меня взял к Себе Павла и тётю Шуру? Как сказали бы Павел и Саша: «У Него дурно с логикой».
— Отменит или не отменит? — Пашкин голос. По дороге из школы мы заходим в гастроном. Я в первый раз должен купить продукты. Пашка же всё знает, он уверенно водит меня от очереди к очереди.
— Сейчас пожрём! — И Пашка уже жуёт что-то. — Слушай, а лук у тебя есть? Мать лук крошит всюду. — Видимо, вспомнив про мать, Пашка начинает новую тему «мать и Мурзик». — Сначала как заорёт, но, когда я объяснил, за песком побежала, какой-то старый поднос нашла. Конечно, не без того — условие поставила: всё убираю я, кормлю я, в общем, это мой ребёнок, а я — папа! Вот так. Она теперь весёлая, всё шутит. К ней дядька приходит, — шепчет Пашка, — командировочный.
Ну, а сейчас я делаю всё как надо?
Дождик всё ещё сеет, когда мы с крыльями приходим в наш садик. Не успеваем оглядеться, как подлетает машина и из неё выскакивает Саша.
— Молодцы… время можно проверять… И пункт испытания указан точно, — смеётся Саша. — Садик как садик, и — ни одного любопытного. Люкс! — говорит он слово Павла. — Повезло. Вперёд, Иов! — приказывает он, и мне становится жарко. Сейчас, через несколько минут, я поднимусь к Свету!
— Можно я первый? — В круглых Пашкиных глазах слёзы. — Я загадал. Мне очень надо. Я такое загадал!
Саша смотрит на меня, я — на Пашку. Пашка краснеет, бледнеет, топчется, словно вбивает себя в мокрый асфальт.
Мне тоже очень надо, но я киваю Пашке.
— Значит, Паш, не забудь про кнопки. Аварийная вот.
Ещё полчаса потерпеть, всего полчаса. Правильно я сделал, что пропустил Пашку, или нет?
