Ни о чем не жалею - Стил Даниэла (книга жизни txt) 📗
— Я разговаривал с ней на днях, — сказал отец Коннорс. — Она очень рада, что ты решила остаться и вступить в орден. Из тебя выйдет добрая монахиня, сестра Берни. Я знаю, что ты — хороший, добрый, совестливый человек, наделенный удивительным терпением и чувством смирения. А для служения богу это самое главное.
— Спасибо вам за добрые слова, святой отец, — ответила Габриэла смущенно. — Вы… вы тоже добрый, внимательный и чуткий. И вы мне очень помогли.
Она снова смутилась и покраснела. Врожденная стеснительность вернулась к ней, когда она заметила, что они вернулись в переднюю часть сада, где еще стояли оставшиеся от завтрака столы. До этого ей казалось, что они одни во всем мире, и сейчас она с удивлением заметила нескольких девушек из своей группы, которые снимали со столов скатерти.
— Берегите себя, сестра, — ласково сказал отец Коннорс и, попрощавшись с Габриэлой, вернулся в церковь, чтобы забрать свой черный кожаный портфель. Монастырь Святого Матфея нравился ему все больше и больше; незаметно он сделался важной частью его жизни.
Какое послушание изберет для себя сестра Бернадетта, он не знал; легче всего было представить, как она заботится о детях, лечит их, утешает, рассказывая на ночь удивительные сказки о добрых феях и эльфах с крошечными фонариками, которые с наступлением сумерек вылетают в луга и на поляны, чтобы водить свои таинственные хороводы среди цветов и трав. (Тут он, сам того не подозревая, попал в точку — буквально на днях Габриэла написала волшебную сказку, которая, по ее замыслу, должна была стать первой из целой серии историй для воспитанников школы Святого Стефана.) Он забрал свои вещи и, попрощавшись с несколькими пожилыми монахинями и настоятельницей, вышел за ворота монастыря. Габриэла в это время — засучив рукава и подоткнув подол платья — уже драила кухонный пол вместе с двумя другими кандидатками. Она была так занята, что не заметила ни одного из тех злобных взглядов, что бросала на нее сестра Анна, несколько раз заходившая в кухню за какой-то надобностью.
Точно так же часом раньше она не заметила и матушку Григорию, которая, стоя у окна своей кельи, внимательно наблюдала за своей воспитанницей, прогуливавшейся по саду в обществе молодого священника. Правда, Габриэла и отец Коннорс не делали ничего предосудительного, однако старая настоятельница сразу подумала, . что они могли бы быть потрясающей парой. И чем чаще Габриэла улыбалась отцу Коннорсу, тем мрачнее и сосредоточеннее становилось лицо старой монахини.
Матушка Григория думала об этом до самого вечера, но, когда за ужином она снова увидела Габриэлу, у нее язык не повернулся что-то ей сказать. Молодая девушка казалась такой веселой и была столь очевидно счастлива своей жизнью в монастыре, что беспокойные настроения оставили настоятельницу. «Просто я становлюсь старой и мнительной», — решила матушка Григория, вспоминая внезапный приступ страха, ледяной рукой сжавший ее сердце, когда она подошла к окну и увидела в дальнем конце сада Габриэлу и священника. «И глупой…» — добавила она про себя. В конце концов, она достаточно хорошо знала Габриэлу, чтобы не волноваться на ее счет.
На следующей неделе в монастырь приезжал другой священник. Отцу Коннорсу пришлось снова отправиться в поездку по делам епископства, и он сумел вернуться в Нью-Йорк только накануне Пасхи. Всю Страстную субботу отец Коннорс выслушивал исповеди монахинь и послушниц, которые от души радовались его возвращению. В монастыре Святого Матфея все уже знали, что от других священников его отличало неформальное отношение к таинству исповеди и редкое чувство юмора, приносившее кающимся значительно большее облегчение, чем самые долгие молитвы. Это признавали все, в том числе сестра Эммануэль и наставница новицианток сестра Иммакулата, которые, дождавшись, пока отец Коннорс выйдет из исповедальни, пригласили его на утреннее разговение.
— С удовольствием приду, если мать-настоятельница не будет иметь ничего против, — ответил отец Коннорс, отдуваясь и вытирая полотенцем блестящее от пота лицо. (Он провел в душной исповедальне несколько часов кряду и совсем запарился.) — Не думаю, чтобы матушка Григория возражала. Но я обязательно у нее спрошу, — сказала сестра Иммакулата со смущенной улыбкой. Когда-то она была очень красива, но время оставило на ее лице свой след. Сестра Иммакулата была монахиней уже больше сорока лет.
— Договорились, — кивнул отец Коннорс и улыбнулся в ответ. Он очень любил разговаривать со старыми монахинями — ему нравились их ясные, ничем не замутненные глаза, их светлые улыбки, их острый и наблюдательный ум и их уже почти неземная мудрость, которую молодой священник часто был не в состоянии постичь.
Особенно он любил смотреть на их лица. Это были не лица, а лики, свободные от суеты мира. Каждая морщинка на них была руслом ручья, который во время молитвы наполняли слезами радости и умиления. Многие из них были по-настоящему стары, но и телом, и душой они были покрепче иных молодых, не познавших счастья монастырского служения.
— В этом году, — вставила сестра Эммануэль, — праздничную трапезу будут готовить для нас послушницы и кандидатки в орден. Скажу вам по секрету, святой отец, они начали еще вчера, и работы осталось еще довольно много…
И она стала с гордостью рассказывать о «своих девочках», которых готовила к новициату, и о том, какие блюда предназначены для празднования светлого Воскресения Христова.
— ..Будет индейка, будет копченый окорок, ветчина с медом, сладкая кукуруза, тушеная фасоль и картофельное пюре, не говоря уже о десерте… — Тут сестра Эммануэль почувствовала, что она, пожалуй, слишком увлеклась перечислением, и замолчала, не упомянув ни о сладком рулете с маком, ни о булочках с корицей, ни о фруктовом желе с мятой, которое несколько старых монахинь взялись приготовить по особому рецепту.
— Что ж, звучит очень заманчиво, — согласился отец Коннорс. — Я обязательно приду.
Он давно знал, что завтра в обители ожидают гостей.
Кроме двух священников, которые должны были отслужить праздничную мессу, на Пасху в монастырь обычно съезжались родственники и друзья монахинь и послушниц. Иногда их бывало так много, что все не помещались в трапезной, и тогда — если позволяла погода — разговение устраивали прямо в саду. В этом году весна выдалась ранняя и теплая, и молодой священник был уверен, что завтрашняя трапеза тоже пройдет под открытым небом.
— Могу я быть чем-нибудь полезен? — вежливо поинтересовался отец Коннорс. — Между прочим, один из наших прихожан прислал нам несколько ящиков отменного калифорнийского вина. Оно довольно слабое, так что, если мать-настоятельница позволит, я мог бы привезти завтра два-три ящика.
— Это было бы чудесно, святой отец! — воскликнула сестра Иммакулата и просияла. Обычно матушка Григория не разрешала монахиням даже прикасаться к вину, но на Пасху она делала из этого правила исключение. Кроме того, гости из числа родственников и друзей тоже, наверное, были бы не прочь пропустить по стаканчику.
— Вы очень хорошо придумали, — согласилась и сестра Эммануэль. — В этом году мы как-то совсем забыли про вино, так что если вам это не трудно…
Ему было не трудно. Когда на следующий день отец Коннорс приехал в монастырь, на заднем сиденье его машины стояло целых шесть ящиков легкого калифорнийского вина, которое он привез, предварительно заручившись согласием матушки Григории. Легко выгрузив их на землю, он по два перенес их на монастырскую кухню и оставил на попечении пожилой монахини, наблюдавшей за подготовкой трапезы.
В кухне раздавалось гудение множества голосов и витали такие аппетитные запахи, что молодой священник поспешил выскочить на свежий воздух. Все-таки у женских монастырей есть, по крайней мере, одно неоспоримое преимущество перед мужскими. Впрочем, положа руку на сердце, он не мог сказать, что в приюте Святого Марка его кормили хуже, хотя все повара там были мужчины.
Должно быть, в пище, приготовленной женскими руками, было что-то особенное, неповторимое. А может, подумал он, все дело в тоске по женской ласке, которая особенно сильна у сирот, оставшихся без матери.
