Приговоренные к пожизненному (ЛП) - Харвей-Беррик Джейн (библиотека электронных книг txt) 📗

Условно-досрочное освобождение стало шоком для меня. Мне отказывали так много раз, год за годом, что я почти утратил всякую надежду на освобождение.

Я сел в своём белом свитере, в наручниках, наблюдая за равнодушными лицами комиссии передо мной. Мне перечислили мои последние проступки: драка, нанесение ран другому заключённому, татуировки несмотря на запрет, плохое поведение, неуважение к охране. Но затем я, по всей видимости, показал «прогресс в моей реабилитации» Это было новостью для меня, но я бы принял всё, что только мог получить.

Я был удивлён, даже потрясён тем непостижимым фактом, что мои родители собирались принять меня обратно домой в качестве соглашения с моим условно-досрочным освобождением. Я не ожидал этого. На самом деле, был уверен, что больше никогда не увижу и не услышу от них что-нибудь. День моего освобождения был американскими горками из-за тех эмоций, которые я пережил.

Я был взволнован, нервничал, был в грёбаном ужасе, если быть честным до конца. Я знал, как быть хорошим заключённым в тюрьме, но я больше не знал, как жить за её пределами. Мне пришлось находить новый способ общения с обычными людьми, пришлось научиться множеству знаков. Я не мог больше мыслить в реальной жизни так же, как мыслил в тюрьме. У меня не было ни единого грёбаного понятия о том, как вести себя.

Увидеть своих родителей было самым большим долбанным потрясением. На протяжении годов я думал, что они отказались от меня. От них не было ни писем или открыток, ни звонков, никаких ответов вообще. Я, возможно, тоже умер для них.

Поэтому, услышав, что они хотят забрать меня домой, во мне возродилась хоть какая-то надежда. И у меня были вопросы…много вопросов. Все они начинались со слова «почему».

Я встал рано утром в день своего освобождения, по большей части, потому что не мог уснуть. Мне выдали какую-то дерьмовую одежду и с охраной вывели из камеры. В коробке у меня было пару книг в мягком переплёте и некоторые эскизы татуировок, которые я сделал. И всё. Это была вся моя жизнь за последние восемь лет.

Охрана привела меня в комнату, где сидели мужчина и женщина — мои родители. Это было шоком. Они, конечно же, выглядели старше, но я не ожидал этого. В моей голове они застыли в том времени, когда я видел их последний раз, на суде, в слезах.

Я видел, как они разглядывали моё лицо в поисках хотя бы чего-то, что напомнило бы им о мальчике, которого они знали, в чертах мужчины, который стоял перед ними. Глаза отца прошлись по линиям тату, и он нахмурился. Я видел, как он пытался понять то, как же я смог сделать татуировки в тюрьме?

Когда я встретился взглядом с мамой, она отвернулась.

Они не попытались прикоснуться ко мне. Ни объятий, ни рукопожатий, ни слов. Офицер указал мне на стул, и мы сели, смотря друг на друга, посторонние друг другу люди, которых свела какая-то извращённая судьба.

Офицер вручил мне копию моей справки об освобождении и снова объяснил правила, которые нужно соблюдать при условно-досрочном освобождении. Никто кроме него не разговаривал.

Документы были оформлены, и меня отпустили.

Это было странным — ходить по парковке, предназначенной для посетителей. Я не знаю, чего ожидал, но всё это казалось таким нереальным. Глазами я искал папин старый грузовик, но когда он нажал на брелок, замигали фары у Тойоты.

— Купил новую машину, пап?

Он выглядел шокированным, что я заговорил с ним, и кивнул в ответ.

— Уже четыре года как.

Это были первые слова, произнесённые им, после того, как он много лет назад сказал, что я ему больше не сын. А мама просто уставилась на меня.

Никто не разговаривал по пути домой. Я сел на заднее сидение, глядя в окно на то, как дороги, дома и деревья проносились перед глазами. И как только пейзаж стал более-менее знакомым, паника внутри стала угасать. Это было волнительно — видеть места, которые ты можешь узнать. Но, чем ближе мы приближались к тому месту, которое я называл домом, тем тяжелее становился камень у меня внутри.

Мы съехали на знакомую грунтовую дорогу, по краям росли тополя. Они стали выше, чем я запомнил, стали пышнее, но дом казался меньше и немного обветшалым. Отец всегда настаивал на том, чтобы водосток был вычищен, а дом всегда покрашен вовремя. Я помню те времена, когда мы с Майки дико бесились, когда нас заставляли лезть по лестнице, чтобы исправить что-то. А теперь дом выглядел так, как будто здесь ничего не ремонтировали на протяжении долгого времени. Восьми лет, пожалуй.

Внутри дом был таким же, но всё же другим. Новый абажур для лампы тут. Новый стол на кухне там. Гостиная, кажется, поменялась меньше всего, диван и занавески такие же. Только телевизор был новым.

— Я застелила тебе кровать

Я резко поднял голову вверх, поражённый тем, что мама говорит со мной.

Я всматривался в её лицо в поисках ещё чего-то, но она не посмотрела на меня.

— Спасибо, — сказал я в итоге.

Поднялся наверх, останавливаясь у комнаты Майки. Глубоко вдохнул, толкнул дверь и заглянул туда. Ничего, вообще ничего не изменилось. Его одежда всё ещё висела на стульях, как будто он может вернуться в любую минуту и кинуть её туда. Его постеры и рисунки до сих пор были приклеены к стене, а ежегодник был раскрыт на странице с футбольной командой.

Я закрыл глаза, у меня скрутило желудок. Я попятился и направился в свою комнату. Вот место, где всё действительно изменилось. Всё было убрано. Не было больше моих постеров, моих книг, моих школьных вещей, ящики и мой шкаф тоже были пусты. Это больно задело меня — они не планировали, что я вернусь обратно. Мне стало интересно, что же тогда изменилось? Почему я был здесь?

Теперь я знаю, что это был способ наказать меня ещё сильней, как будто я и так не думал о Майки каждый час и каждый день с тех пор, как это случилось.

Возле меня потянулась и зевнула Торри.

—Я что, уснула?

— Ты недолго спала, минут двадцать, может.

— А ты спал?

— Возле меня слишком громко храпели, — улыбнулся я

— Я не храплю! — недовольно заявила она, сильно толкая меня в плечо.

— Ну, раз ты так говоришь, милая.

— А сейчас ты не очень-то вежливый, Джордан Кейн. Могу поспорить, что Майки бы не сказал девушке о том, что она храпит!

Мне нравилось то, что она говорила о Майки, как будто он был настоящим человеком, а не тем, чьё имя должно произноситься только шепотом. Она помогала мне вспоминать хорошие времена, а не только о том, как он умер.

— Как бы я хотел, чтобы ты была знакома с Майки. Он был замечательным парнем.

— Хмм…двое братьев Кейн, — сказала она, нежно улыбаясь, — это звучит как две проблемы для меня.

— Чёрт, да! Мы попадали в кучу дерьма, это точно.

— Звучит так, как будто именно он начинал всё это.

Я улыбнулся про себя.

— Ну да. Он был старше на восемнадцать месяцев. Я просто хотел быть таким же, как он.

На секунду она задумалась.

— Это и смущает меня, Джордан. Когда ты рассказываешь о нём, я представляю себе сумасшедшего плохого парня — вторую версию тебя. Но, когда кто-то другой упоминает о нём, это как будто он был кем-то между святым и ангелом.

Я знал, что она имела в виду, но это только потому, что люди хотят помнить только хорошие вещи.

— Он был настоящим, Торри. Но особенным. Счастливым, понимаешь? Он просто притягивал людей к себе. Как ты.

Она тихо сидела, и я не знал, о чём думала.

— Ты хотя бы попрощался с ним?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, тебя с больницы увезли прямо в колонию. У тебя был шанс прийти на могилу Майки с тех пор, как ты вышел из тюрьмы?

Её слова поразили меня, словно десятитонный грузовик.

— Нет, я…я даже не знаю где…где они его похоронили.

— Это не так сложно выяснить, если ты захочешь пойти.

Хочу ли я? Слово «могила» кажется таким ненастоящим.

Я почувствовал, как её пальцы прошлись по моей груди, и она положила руку над моим сердцем.

— Я пойду с тобой, если ты захочешь …если ты захочешь, чтобы я пошла.