Визажистка - Клюкина Ольга (бесплатная регистрация книга .txt) 📗
— Ну, судя по тебе, я бы этого не стал утверждать. В общем, эта Маринка всегда была с большими странностями. Так вот, однажды как-то я все же набрался смелости и, когда услышал через стенку, что ее родители ушли из дому, а она музыку слушает, решил к ней заглянуть на огонек, вроде как случайно. А для храбрости водки полтора стакана выпил: у нас после какого-то праздника дома много всякой неучтенной выпивки оставалось. Прихожу, а Маринка музыку классическую слушает и книжку читает с серьезным таким видом. Но пригласила меня войти, наверное, ей как раз захотелось с кем-нибудь поговорить. И вдруг спрашивает меня в упор: «Ты Чехова знаешь?» Я даже обиделся: «Кто же не знает? Этого «Ионыча» все в школе проходили». Думаю, совсем она меня, что ли, за последнего дурака держит? А Маринка говорит: «Я про другое спрашиваю, про великого актера Михаила Чехова. Он говорил, что каждый человек может представить, как будто у него в голове или груди бьется горячая точка, и все время жить с этой самой точкой, чувствуя вдохновение». И спрашивает меня: «Ты хоть раз чувствовал в себе такую точку? Меня, — говорит, — привлекают только творческие личности, которые знают, что это такое, а не приземленные типы». Это она, наверное, на меня намекала, но я тогда не понял и даже не обиделся…
— Погоди, не вертись, — прервала его Вера. — Прикрой на минуту глаза, мне надо по векам пройтись. Ну, и что дальше?
— А я говорю Маринке: «Подумаешь, я могу прямо сейчас попробовать эту точку представить». Уселся поудобнее, напыжился изо всех сил, задержал воздух в груди, постарался между ребер установить эту точку… И вдруг, не поверишь, мне после водки так плохо стало, что меня прямо под ноги тут же и стошнило, аккурат ей на тапки. И сразу все мое чувство к ней как будто бы тоже прошло, ничего не осталось.
— А она?
— Что она? Ругаться стала, выгнала меня взашей. Но мне уже все равно было. Что-то вдруг раз — и случилось!
— Я не про то. Она стала актрисой?
— Да нет, она сразу же после школы за какого-то военного замуж вышла, где-то теперь в Магадане живет, родители сказали, у нее уже двое детей, и никакого театра. А я после ее упражнения про театр тоже думать перестал, как рукой сняло. А вот про Пашку сроду никто подумать не мог, а он вдруг взял — и в театральный поступил.
— Печальная история.
— Ну вот, а я тебя, наоборот, развеселить хотел. Я ведь веселый парень, просто ты меня еще не оценила, — притворно вздохнул Борис, тряхнув своими рассыпчатыми кудрями. — Про красоту не говорю, с этим и так все ясно. Недостатки у меня тоже, конечно, есть, но это так — мелочь… А к тебе, Верунчик, я, можно прямо сказать, не совсем равнодушен, что для меня большая редкость. В общем, нравишься ты мне. Очень. Все больше и больше. И я давно не против. И даже — за. Короче, ты меня понимаешь.
— Наверное, понимаю. Я всех понимаю. Только теперь пришло время рот закрыть. Я перехожу к губам.
У Бориса была свежая, белая кожа, но когда Вера еще больше усилила светлый тон и наложила грим не только на лицо и шею, но также на плечи, руки, икры ног, то постепенно добилась того, что она называла про себя «эффектом паросского мрамора».
Этот дивный камень обладает способностью пропускать свет на три с половиной сантиметра, благодаря чему сделанные из него скульптуры до сих пор кажутся живыми, пронизанными солнечным светом.
Сначала все эти разговоры о конкурсе Вера воспринимала как шутку, не более того. Нужно же было с Бориской о чем-нибудь говорить, раз он все равно время от времени заглядывал «на рюмку чая» для того, чтобы поболтать о мифической рекламе, репетициях Павла. А в последние дни — о конкурсе красоты, всегда добавляя, что надеется на помощь Веры, очень надеется… И жалуясь, что у него не хватает фантазии придумать что-нибудь такое, чтобы ему самому хотя бы интересно было.
Условия конкурса предполагали, что каждый участник должен был действовать в рамках придуманного им самим же литературного образа, и Борис узнал, что его соперниками обещают быть Рыцарь Красной Розы, Ковбой, Инопланетянин, Тореадор, Пьеро и кто-то еще. Складывалось впечатление, что все «вакансии» были как будто бы заняты.
Вера случайно сказала: «Аполлон, бог любви. Такой же красавчик, как ты, но только возведенный в превосходную степень, неуловимый и недоступный. Если задуман большой городской праздник в честь Дня святого Валентина, нужно бить прямо в цель самыми настоящими стрелами — так вернее всего попадешь, получишь главный приз». И Борис как-то сразу ухватился за эту идею, потребовал у Веры учебник по античной мифологии, художественные альбомы, сборники стихов, удивляясь, что нашлось все, что ему хотелось.
И теперь ей некуда было деваться, нельзя было отступать: получалось, что это все она сама придумала. Пришлось на один день отставлять в сторону все свои самые неотложные дела и тащиться на конкурс, не столько для работы, сколько для моральной поддержки.
Почему-то Вера не думала, что будет перед конкурсом так сильно волноваться. Но чем больше людей собиралось в театре, тем сильнее охватывали ее сомнения: а все ли она сделала так, как положено? Не опозорится ли Борис, который, как ни крути, все же с ее подачи построил и свой танец, и предполагаемое поэтическое состязание исключительно на античной теме. Ведь это она подговорила его привнести в сумбурное, современное шоу чистый звук классики.
Даже в той части конкурса, максимально приближенной к стриптизу, где мальчики и девочки должны курсировать по сцене в купальниках, демонстрируя свои ноги и гладкие попки, Борис должен был появиться перед публикой в коротком хитоне и сандалиях. И лишь на миг скинуть хламиду — небольшой плащ, застегивающийся изящной пряжкой на груди. Костюм Бориса был сшит из легкой золотистой ткани, выгодно оттеняющей белизну кожи, он был в нем божественно хорош! А издалека казался акролифом — особой статуей, обнаженные фрагменты которой выполнялись из камня, а прикрытые одеждой части из окрашенного или позолоченного дерева.
Сейчас ведь трудно, почти невозможно представить, что на самом деле известные нам классические скульптуры античного времени были вовсе не однообразно белыми. Почти все они были ярко раскрашены, с глазами из стекла или самоцветов, с красной медной пластинкой на губах и даже зубами из специальной серебряной чеканки. А цельными и столь прекрасными их незаметно сделало время: убрало все лишнее, стерло вызывающие краски, приглушило слишком уж заметное сияние начищенной бронзы, зато оставило самое главное — совершенную форму. Точнее, чувство восхищения, пережитое когда-то художником от своей натуры и запечатленное в форму.
Вера последний раз провела мягкой кисточкой по щеке Бориса.
— Так ты ничего и не поняла? — вдруг спросил Борис и задержал руку Веры в своей ладони.
— А что я должна понять?
— Ну… что я тебе делаю предложение. Я люблю тебя. Правда. Ты мне с самой первой минуты понравилась, у Ленки, когда сидела за столом такая усталая, родная… Не знаю, почему ты смотришь на меня как на дурака. Я не дурак, любого спроси. А на работе меня так вообще за слишком умного держат… Но это все ерунда, я не о том… Когда ты дотрагивалась до моего лица, я чуть с ума не сошел… Да я, если ты хочешь знать, только ради этих минут и на этот конкурс дурацкий согласился! Думаешь, он мне нужен? Но я опять не о том, я хочу о тебе… Я же вижу, что ты совсем одна. Или не одна? Может, я чего-то не знаю?
Вера вздохнула и молча отрицательно покачала головой.
— Ну и что? Я все равно тебе не верю! Ты сейчас нарочно так говоришь! — сказал Борис и сморщился, как от боли, хотя до тех пор, пока макияж не закончен, ему это было противопоказано. — Я же вижу — ты нарочно как будто бы маску нацепила… Наверное, ты в жизни много всякого пережила. Какая-то ты мерцающая. Но меня ты не обманешь, я лучше всех тебя знаю. Просто ты сейчас запуталась, сама себя не понимаешь. Точно?
— Может быть. Но я привыкла как-то сама во всем и распутываться, — тихо, но твердо проговорила Вера.
