Гнев Диониса - Нагродская Евдокия Аполлоновна (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
А что его что-то гнетет, гложет — это я замечала много раз. Иначе отчего же иногда на лице его отражается такая скорбь?
Я ему благодарна, я ему обязана вечной благодарностью! В самые трудные минуты он поддержал меня своей нравственной силой, своим тактом и даже своей лаской.
Я ему обязана, что не разбила голову о стену, когда у меня отняли моего ребенка!..
Этот несносный поезд ползет, как черепаха!
Если я виновата перед Старком, то он мне отплатил.
О, как жестоко отплатил!
Все эти четыре года он продолжает, иногда бессознательно, мучить меня, но то, что я испытала в течение нескольких дней после рождения моего Лулу, — это не сравнится ни с чем.
Я умоляла, чтобы ребенка взяли скорей, сейчас же после его рождения, иначе мне казалась невозможной разлука с ним, а Старк заставил меня кормить моего крошку.
Я могла видеть ребенка только в эти минуты, а как только он засыпал, Старк уносил его.
Пока я кормила, Старк сидел около, не сказав мне за все это время ни единого слова.
Похудевший, с темной тенью под огромными горящими глазами, он казался мне и страшным, и чужим.
Он был так же красив, но какой-то другой красотой.
Я кормила моего ребенка со страхом. Не убиваю ли я его этим молоком?
Я молила, просила, но Латчинов, который все время старался нас обоих успокоить, ничего не мог поделать со Старком.
— Она должна кормить свое дитя. Он должен знать, что мать выкормила его, — упрямо твердил тот.
Наконец с помощью доктора, настращавшего Старка, что ребенок может заболеть, Латчинову удалось избавить меня от этих пыток.
Дня через четыре приехала кормилица, и Старк увез ребенка.
Латчинов! Да, только Латчинов мог не потерять головы с нами обоими.
Эту ужасную ночь он просидел у моей постели, и единственный раз я видела на его лице нежность и сострадание.
О, как я была жалка, как я была жалка в эту ночь!
Однако как медленно идет поезд!
Но все это прошло, прошло! Я завтра увижу своего маленького сынишку! Мое сокровище! То, что я люблю более всего на свете!
— Дитя такой любви, как наша, должно быть прекрасно, — сказал когда-то Старк.
Нет, мое дитя прекраснее этой любви.
Поразительно, до смешного похожий на отца, Лулу красивее его. Моей черты ни единой, только цвет глаз! Не форма, а цвет. Они огромны, как у отца, но зеленовато-синие.
Эти глаза в тени длинных, черных, загнутых кверху ресниц — нечто такое прекрасное!
А что за чудное создание этот ребенок! Какой ум, какая удивительная доброта! Милая, милая крошка!
Как бежит время, ему уже четыре года, это маленький человечек, и я боюсь, что будет дальше. Ведь вот он вырастет, и поразит же его, отчего мама, его обожаемая мама, — о, как я благодарна Старку, что он внушил ему эту любовь, — не живет с ним постоянно?
Перестанет же он верить в существование больных дедушки и бабушки, которые держат его маму вдали от него.
Для посторонних, для знакомых Старка я крестная мать Лулу, кажется, даже сестра или подруга его умершей матери. Ребенок называет меня мамой, потому что от него скрывают смерть матери.
Как глупо! Но я делаю это для Ильи.
Меня поразило даже, как он болезненно боится, чтобы кто-нибудь не заподозрил истины.
Но о ней никто и не догадывается в Петербурге, а здесь… здесь это секрет полишинеля… Старк ничего не умеет скрывать, ему трудно удержаться, чтобы не язвить меня…
Однако — экспресс! Бесконечные остановки.
С Катей я встретилась здесь два года тому назад.
Старк купил в Нельи маленькую виллу, и Лат-чинов поселился на лето у него, Когда я приехала, на другой день явилась к Латчинову Катя. Она приезжает аккуратно два раза в неделю к нему для исполнения своих секретарских обязанностей.
Со Старком они встречались у Латчинова, и симпатия Кати к Старку превратилась в дружбу.
Когда Катя приехала, мне невозможно было не видеться с ней.
Латчинов просил у меня извинения, что он не позаботился устроить так, чтобы мы не встречались у Старка.
— Можете представить, — говорил он, и я первый раз видела его в таком смущении, — я совершенно упустил из виду, что Екатерина Львовна сестра вашего супруга.
И Катя узнала все.
Ребенок упал и ушибся. Мы его утешили и совершенно забыли об этом.
Старк вернулся на дачу, по обыкновению в семь часов, из своей конторы.
При первом взгляде он сейчас же заметил маленькую ссадину на остреньком подбородке Лулу и, конечно, всполошился.
Он ядовито заметил, что, вероятно, дамы увлеклись разговорами о туалетах, и с беспокойством стал спрашивать ребенка, как он себя чувствует.
— Полноте сокрушаться, — хотела я пошутить, — охота обращать внимание на такие пустяки. Это может испугать только такого необыкновенного отца, как вы.
— Это вы — необыкновенная мать! — крикнул он со злостью. — Вам было бы все равно, если бы ваш сын убился насмерть!
Я взглядываю на личико Лулу — оно изображает ужас, глаза полны слез. Он не может слышать ссоры, брани и требует, чтобы все поцеловались. Я беру его на руки и говорю:
— Не плачь, дитя мое, папа шутит, папа сердится на камень, который ушиб тебя.
Ребенок успокаивается и смотрит на меня доверчивыми глазами, а я говорю Старку по-русски, так как Лулу еще плохо понимает этот язык:
— Перестаньте вы придираться ко мне при ребенке! Или вы желаете, чтобы он разлюбил меня?
— Теперь он мал, а когда вырастет, он сам поймет, что он для своей матери только хорошенькая игрушка.
— Если вам угодно будет, — говорю я с негодованием, — в другой раз разыгрывать драму мне в назидание, то потрудитесь нанять театрального ребенка, если вам необходим ребенок для моего извода.
Он хочет что-то отвечать, но Катя встает удивленная, растерянная.
Мы оба так обозлились, что забыли о ее присутствии.
— Катя, — говорю я, — простите, что Эдгар Карлович сделал вас свидетельницей семейной сцены, — и ухожу с ребенком в другую комнату.
Я тогда до того взбесилась, что у меня дрожали руки, когда я расставляла игрушки на полу. Я старалась смеяться и шутить, чтобы развлечь ребенка, но его не обманешь, он тревожно взглядывал на меня и спросил;
