Любой каприз за вашу душу. Нью-Йорк (СИ) - Богатырева Татьяна (электронную книгу бесплатно без регистрации .TXT) 📗
– Нет, – так же тихо отвечает он после паузы.
Я глажу его по голове, перебираю волосы, не в силах остановиться и убрать руку. Я просто хочу его касаться. Хотя бы так.
– Ладно. Тогда я не буду писать о тебе роман. Хотя это было здорово, писать о тебе, – я замолкаю: мне хочется сказать еще и… а почему, собственно, я не могу этого сказать? Мне уже нечего терять. – Было здорово любить тебя. Больно, конечно, особенно когда ты на меня орал… я же не вешалась на тебя, неправда. Просто любила. Издали. Ты на репетициях такой бешеный козел, это просто прекрасно. Знаешь, Бонни, я… я ни о чем не жалею. Даже о том, что ты меня не узнал в «Зажигалке». Наверное, это было правильно, я же на самом деле именно такая. То есть… я не мадонна. Мне очень жаль. Правда, жаль. Тебе нужна была сказка, а я не смогла ее тебе дать. Не надо нам было… знаешь, я иногда думаю – ведь мы могли и дальше встречаться. У тебя была бы мадонна, у меня – ты. Мой Бонни. Я ужасно, просто ужасно на тебя зла.
Несколько секунд висит пауза. Я слышу тиканье часов за стеной и дыхание Бонни. Он по-прежнему неподвижен. Как дерево. Яростное, оскорбленное дерево. Эльфийское, наверное, безжалостно поруганный орками меллорн, или как там назывались их волшебные деревья.
Ну и бред лезет мне в голову. Наверное, это от шампанского. Только почему-то мне совсем не весело.
– Наверное, мне надо было там, в «Зажигалке», сгрести тебя за патлы, поставить на колени и выпороть. Мне хотелось, знаешь. Чтобы ты орал от боли, чтобы тебе было так же больно, как мне. Кей предупреждал, что так и будет. Он… А я… я писала. О тебе. Писать о тебе – это почти как заниматься с тобой любовью, только больше. Так странно… я писала о тебе. Кей говорил, надо лемонграсс, иначе ты меня не узнаешь. А я не хотела верить. Так глупо, Бонни… мне хотелось, чтобы ты любил меня. Не мадонну, не сказку, а меня. Глупо, правда? Я же сама влюбилась в сказку. Твой голос, когда ты пел Эсмеральдо. Ты был пьян, едва держался на ногах, но ты спел именно так… как это должно быть, понимаешь? И я влюбилась. Ты же читал, я знаю… зачем я тебе это все говорю, ты же все равно не отвечаешь…
Он не ответил. Разумеется. Оскорбленное дерево никогда не отвечает. А я все равно продолжала его гладить, даже зная – он всего лишь терпит мои прикосновения. И черт с ним. Потерпит. Еще немного.
– Скажи мне, Бонни, ты же читал? Все читал?
– Да, – сипло, односложно. Как дерево скрипнуло.
– Тогда ты и так знаешь. Я… я ненавижу тебя. Слышишь? Я тебя ненавижу, ты, больной ублюдок, ты обидел меня, ты… ты не любишь меня. Почему ты пришел сегодня?
– Кей. Я не мог ему отказать, – так же не глядя на меня, с той же каменной мордой.
– Я тоже не могу ему отказать. Он любит тебя, он… – голос меня подвел, прервался. И черт с ним. – Иди сюда… – я потянула Бонни к себе, обнять. Он поддался неохотно, но позволил прижать свою голову к груди, запустить обе руку себе в волосы, прижаться к своей макушке лицом. – Мне нравится твой запах. Почему ты не отвечал мне? Ни разу. Даже сегодня… Так трудно было сказать пару слов… это была месть, да? За то, что я не отвечала тебе?
– Никакой мести, – он говорит невнятно, я чувствую шевеление его губ сквозь ткань платья. И дыхание. Это, оказывается, так сладко и болезненно, чувствовать его дыхание.
– Ты сделал мне очень больно, Бонни. – Я касаюсь губами его волос, вдыхаю его запах. – Я не хочу больше тебя видеть. Никогда. Не хочу больше… так…
– Ты можешь меня наказать, – тихо, ровно. Но сам. Надо же, он сам что-то сказал. Какое, черт подери, достижение. – Ты же хотела.
– Хотела. За каждый длинный гудок. За каждое «абонент недоступен». За каждый раз, когда я проверяла телефон, едва проснувшись, потому что мне снился ты.
– Подать тебе плеть?
– Да. Принеси.
Я отвожу руки, позволяя ему встать. Смотрю, как он идет к шкафу – ни следа его обычной грации и легкости, словно он заставляет себя, ломает через колено. Угловат, неуклюж, ритм сбивается. Словно он уже сломан. Неловкими руками выбирает плеть, едва ее не роняет. Оборачивается ко мне. Секунду, две, три – смотрит на меня. Лицо по-прежнему застывшее, но ненависти нет. А что есть, я не понимаю. Он закрыт наглухо, как в бункере.
Снова опускается на колени, подает плеть двумя руками. Опускает голову. Ждет.
Мне безумно хочется снова притянуть его к себе, обнять руками и ногами, приникнуть к нему – плотно, чтобы лезвие ножа не просунуть между. Хочется целовать его, тереться об него, отдаваться ему. Шептать и кричать – Бонни, мой Бонни, я люблю тебя.
Но он не хочет.
Что ж, по крайней мере, он сделал шаг навстречу. Согласился на игру. Почти добровольно – то есть ради Кея. Ведь это хорошо, правда же? Может быть, мы сможем… хотя бы так. Ради Бонни я готова быть госпожой и мадонной.
Взяв плеть, я приказываю:
– Раздевайся.
Он слушается. Не поднимая взгляда, снимает пиджак и рубашку, расстегивает ремень. Поднимается, снимает туфли, носки. Брюки. Трусы. Обнаженным снова опускается на колени.
Странный, неправильный стриптиз. Ни грана эротичности, сплошные углы. И это меня злит. Да, я все еще надеялась на чудо. На то, что он хочет хотя бы игры. Что как в первый раз, разденется для меня, словно невзначай проведет пальцами по дорожке волос на животе.
Надеялась увидеть стояк.
Черта с два. Сукин сын меня не хочет. И, наверное, в этот самый момент я понимаю: все. На этом – все. Я больше не готова пытаться добыть воду из камня. Только удовлетворить свой интерес – и на этом закончить.
Я касаюсь сложенной плетью его плеча, веду к подбородку, поднимаю его голову.
– Я очень сильно на тебя зла. Ты же это понимаешь, Бонни?
– Да, мадонна, – он смотрит мне в глаза, но я вижу лишь лед и покорность. Безумное сочетание.
– Если я выпорю тебя сейчас, завтра ты не сможешь выйти на сцену. Еще не поздно сказать «нет».
– Я знаю, мадонна. Я не скажу «нет».
– А как же спектакль?
– Мартин сыграет премьеру.
Я качаю головой в восхищении. Как хорошо, что я не заключала пари! Оказывается, для Бонни Джеральда есть что-то важнее мюзикла. Кто-то. И этого кого-то зовут Кеем.
– Ты очень сильно его любишь.
Левый уголок его рта едва заметно дергается, ноздри раздуваются.
– Да, мадонна. Мне встать к стене, или вы предпочтете скамью…
– Скамью.
Он коротко кивает, встает – и идет к скамье, ложится лицом вниз. Тихо просит:
– Можно задать тебе вопрос?
– Попробуй.
– Ты звонила мне? Сегодня?
– Да, звонила, – я не уточняю, что звонила восемь раз и один раз писала смс. Это уже неважно.
– Grazie. Я не могу сам… – Он поднимает с пола конец цепочки с кожаными наручами. – Пожалуйста.
На последнем слове его голос надламывается. Мои нервы – тоже. Все, хватит.
Я швыряю плеть, так что она скользит по полу и останавливается, наткнувшись на ножки скамьи. Бонни удивленно поднимает голову.
– Можешь вставать, Бонни. На этом все.
– Но… – он резко садится, поднимает плеть, смотрит на меня – хмуро, растеряно, раздосадовано.
– У тебя хорошая память, Бонни, – я улыбаюсь ему. – Ты помнишь, за что я плачу ударами плети. Ты получил ровно столько, сколько… – я пожимаю плечами и отворачиваюсь, иду к двери. За моей спиной молчание. Впереди – дверь. Надо всего лишь открыть ее, выйти и оставить Бонни позади. Раз и навсегда.
– Мадонна! – настигает меня отчаянная просьба. За два шага до двери. – Мадонна, прошу тебя… Роза…
Я останавливаюсь, слушаю торопливые шаги, рваный выдох – совсем близко, за спиной.
– Что ты хотел мне сказать, Бонни?
– Я… помню… – его дыхание касается моей шеи, а следом – его губы. Робко, нежно. И снова, снова… я боюсь дышать, чтобы не спугнуть наваждение, или чтобы не упасть, или, может быть, чтобы не броситься ему на шею. – Девять… – едва слышно шепчет он, обнимает меня за плечи, прижимается сзади, трется лицом о мой затылок. – Десять… – касается губами мочки уха.
