Как вам живется в Париже - Кандала Тамара Ивановна (читаем книги онлайн бесплатно TXT) 📗
— Я ничего, — сказал он спокойным голосом, от которого стыла кровь в жилах, — хуже уже не будет. И на том спасибо, — и повесил трубку.
Теперь начнёт выздоравливать, решила я, чтобы себя успокоить. Но было как-то не по себе. Этот голос. Эта тупая безнадёжность в нём. Я подумала, не поехать ли к нему… так… на всякий случай. Но был уже час ночи и я не поехала.
Я начала ему звонить с семи утра, зная, что на работу он выходит примерно в восемь тридцать. Никто не отвечал. И эти длинные гудки в трубке звучали для меня как сирена «скорой помощи». И я сорвалась.
Я долго звонила в дверь, потом стучала кулаками, потом ногами. На шум открылась дверь напротив и показалась старушка, такой божий французский одуванчик, из тех, кто заранее покупают себе место на кладбище, ставят памятник, выгравировав на нём только дату рождения, высаживают цветочки и, нарядившись, ходят потом к себе на могилу (знала я одну такую).
— Месье увезли в госпиталь, — сказала она мне.
— В какой госпиталь?! Когда!? Он жив?! — заорала я.
— Был жив, когда увозили, но без сознания.
И рассказала мне, как он позвонил к ней в дверь среди ночи, и когда она, надев халат (и накрасив, на всякий случай, губы, подумала я), открыла, то нашла его «вот здесь», она показала место у своей двери, скорчившегося от боли и уже без сознания. Она и вызвала «скорую».
Я поехала в указанный госпиталь. К нему меня не пустили, сказав, что он в реанимации. Но зато, назвавшись сестрой, мне удалось поговорить с врачом. Он пригласил меня в кабинет и, заверив, что опасности для жизни больше нет, стал задавать странные вопросы. Из них я поняла, что он очень сомневается в Лазькиной вменяемости. И он подтвердил это, сказав, что ему вызвали психиатра.
Наконец, мне удалось из него выудить, что Лазик, видимо, пытался покончить с собой, но сделал это очень странным способом.
— Он проглотил бритву, — сказал врач.
— Бритву?! — не поверила я, представив себе почему-то, как он пытается заглотить безопасную бритву, такую, складную, с длинным лезвием, которой брился когда-то мой папа.
Тогда врач вынул из стола коробочку, открыл её и показал мне лежащую там обыкновенную бритву, обоюдоострую, посверкивающую, как ни в чём не бывало своими зазубренными боками.
— Вот это мы из него вынули, — сказал он, — ещё немного, и было бы поздно. У него было сильное внутреннее кровотечение.
Меня пустили к нему только через два дня. Он лежал серый, обросший, отрешённый, под капельницей и весь опутанный какими-то трубочками, скрестив свои тонкие руки поверх одеяла. Опять, как в голливудском кино, подумала я.
Под окнами его палаты почему-то жутко вопили коты — у них, видимо, были свои любовные разборки.
Поставив цветы в вазочку, я осторожно присела рядом с ним и взяла его за бледную руку.
— Ну, какие новости со смертного одра? — натужно-весело спросила я.
Он улыбнулся уголками губ и ничего не ответил.
— Зачем ты это сделал, — спросила я и заплакала.
— Я не хотел себя убивать, — сказал он извиняющимся тоном, — я хотел только заглушить боль, ту, другую. Ничего лучшего под рукой не нашлось.
— В следующий раз глотай пилу, для большей надёжности, — сказала я, сморкаясь и вытирая слёзы.
Мы помолчали. Я гладила его руку. Он прикрыл глаза.
— Ну и как сейчас? — спросила я. — Легче? Прошла боль?
— Пока не знаю, — сказал он, — мне морфин дают. — И уснул.
В ту ночь ко мне пришла первая строка моего будущего романа — «Всю ночь дико орали коты. А ему казалось, что это разрывается его душа».
Мы с мужем приходили к нему, по очереди, каждый день. Через неделю его сняли с морфина, и он стал более адекватен.
— Ну, вот, слава богу, — сказала я. — А то мир мог бы лишиться выдающегося математика, а я…
— Бухгалтера, — перебил он меня.
— Что, бухгалтера? — не поняла я.
— Она называла меня бухгалтером. Для неё это было одно и тоже. Математик, это тот, кто считает, а считать имеет смысл только деньги, а значит — бухгалтер, — объяснил он.
— Да, — сказала я, — хоть она и сбежала из-под венца, но на Настасью Филипповну никак не тянет.
— Ты хочешь сказать, что зато уж я-то точно настоящий идиот.
— Вот именно, — вздохнула я. — Так где ж ты её всё-таки взял?
— Я выкупил её из борделя, — просто ответил он.
— Что?!
— Из дорогого борделя. Частного, — уточнил он, как будто бордели бывают еще и государственные. — Заплатил большие деньги, чтобы ей отдали паспорт и не имели претензий.
— Я надеюсь, ты рассказываешь мне избитый сюжет из какого-нибудь авантюрного романа позапрошлого века! Сегодня такого не бывает.
— Бывает. Видишь, со мной же случилось.
— Но сам-то ты как туда попал? В дорогой бордель? — задала я идиотский вопрос холостому мужчине.
— Это неважно… Случайно… С одним «новым русским». Первый раз в жизни, — сказал он виноватым голосом. — Я вообще-то по борделям не хожу.
— Ну, что ж… Очень правильное место для выбора жены.
— Да уж, — согласился он.
— Ну, и сколько же ты заплатил?
— Много. Почти всё, что у меня было.
У меня немедленно возникло подозрение, что его и тут облапошили. Что это был сговор, и не без участия её самой. Ну, совершенно невозможно было представить, чтобы такую деваху можно было где-то удерживать насильно. А Лазька — идеальный клиент для таких подстав. Но своими соображениями я с ним делиться не стала — пожалела.
— Зато теперь, — сказала я, — ты полностью оправдал своё имя. Твой мудрый папа оказался настоящим провидцем, нарекая тебя Лазарем. Тебя ведь вернули с того света.
— А теперь мне придётся его поменять — по еврейскому обычаю, когда человек избежал смертельной опасности или болезни, ему дают новое имя, а значит, и новую судьбу.
— Да, уж, — сказала я, — скажи спасибо, что хорошо отделался. Твой ангел-хранитель в последний момент отвёл длань судьбы.
Он помолчал.
— Я бы не задумываясь променял своего ангела-хранителя — на неё, — сказал он, наконец.
Выйдя из госпиталя, он провёл ещё какое-то время на реабилитации, в специальном заведении, где-то в лесах Фонтенбло. Туда мы к нему не ездили. Там им занимались специалисты.
Наконец, он вернулся, позвонил сообщить, что со здоровьем всё в порядке, чтобы мы не беспокоились, и опять исчез на месяц.
В один прекрасный день, доставая почту, я нашла там пакет на своё имя. В пакете оказалась тетрадь. А в тетради — стихи. Их было много. Целый цикл. На целую книгу. И записку — «Если ты найдёшь, что это безнадёжно, я тебе поверю».
Я начала их читать и прочитала всю ночь, обливаясь слезами восторга. Это были стихи большого поэта, божественные строки, написанные человеческой рукой. Все, до единого, они были посвящены «ей» — чистой деве, Беатриче. Тот факт, что Беатриче была шлюхой, не интересовал никого. Так… техническая деталь.
Я позвонила ему сразу и потребовала приехать.
Лазька явился незамедлительно. Вид у него был свежий, взгляд вполне уверенный. Похоже было, что он излечился от своей страшной болезни, под названием «Любовь», выплеснув её на бумагу.
— Конечно же ты не поверишь, если я скажу, что это плохо, кокетка несчастная! И правильно сделаешь. Стихи замечательные! Откуда они у тебя? Ты же никогда раньше не писал.
— Никогда, — подтвердил он. — И это не я. Я их не писал, я только записывал.
— Да, — сказала я ревниво, — это называется — открылись шлюзы. Или третий глаз. Я тебе завидую. Был бухгалтером, а превратился в великого поэта. А тут корпишь, корпишь над белым листом… Может, тебе перекачали кровь какого нибудь гения? — предположила я не без злорадства.
— Ну, ладно тебе, — хохотнул он и зарделся от смущения. А может быть от гордости.
— Теперь тебе надо придумать псевдоним, — сказала я и немедленно вспомнила сцену в баре, с Микой Членовым. Но, на всякий случай, рассказывать пока не стала.
