Без взаимности (ЛП) - Сэффрон Кент А. (лучшие книги .TXT) 📗
— Ничего. Ничего я не имел в виду. А теперь иди домой.
— Вчера ночью ты сказал, что забыл о ней, потому что… был слишком занят своими стихами, — когда я складываю два и два, у меня в груди поселяется ужасное чувство. — Ты… перестал писать? Поэтому и переехал сюда?
Разве это возможно? Как он мог перестать писать? Кому это вообще по силам?
— Уходи.
Вот только я с места сдвинуться не могу.
— Томас, это же нелепо. Ты слишком хорошо пишешь, чтобы вот так взять и прекратить. Ты любишь стихи. Как ты вообще смог это сделать — перестать быть поэтом?
Когда Томас поворачивается ко мне, его бледное лицо резко выделяется на фоне тонированных окон машины.
— Убирайся отсюда!
Наверное, я должна на него обидеться. Правда. В нем так много всего, что должно меня оскорбить. Томас грубый, заносчивый и неподатливый, но во мне достаточно сумасшествия, чтобы заметить то, что он старается скрыть — неприглядную и неизбывную боль.
— Томас…
— Просто… уходи, Лейла. Уходи. Оставь меня. Мне… очень больно причинять тебе боль, но я все равно это сделаю. По-другому я просто не умею. Поэтому лучше тебе обойтись малой кровью и двигаться дальше.
«Как и Хэдли», — мысленно добавляю я. Как и любви всей его жизни, ради которой он пожертвовал тем, что определяет его суть — словами и стихами.
И вот сейчас, в его машине, я ощущаю, как рассыпается на куски моя наивность. Все, во что я верила, исчезло. Ведь одной любви, по-видимому, недостаточно.
В этот момент я принимаю решение, что никогда Томаса не оставлю. И, в отличие от его жены, никогда его не брошу.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Сегодня утром я играю в тайного агента. Сказала Эмме, что у меня встреча с несуществующим учителем. Сомнению мою историю она не подвергла, потому что… хм, все эти дни Эмма немного рассеянная. Я жду Дилана у двери в наш класс поэзии. Он опаздывает, и до начала занятия у нас есть всего полчаса.
Услышав звуки торопливых шагов, я оборачиваюсь и вижу Дилана. От него веет холодом; он тяжело дышит и в руке держит стаканчик кофе.
— Привет. Извини, немного опоздал.
Я смотрю на кофе и думаю, что это странно, но у меня не возникает желания отпить глоток. Воровать мне нравится лишь у Томаса.
— Так в чем дело? Ты говорила про что-то важное, — говорит Дилан.
— Да. Почему ты так глупо себя ведешь?
Он хмурится.
— Что? Ты о чем сейчас?
— О том, что с Эммой ты ведешь себя по-идиотски, — сложив руки на груди, я прислоняюсь к стене. — Почему вы до сих пор в ссоре?
— Я с ней не ссорился.
— Да ну? А почему тогда Эмма такая мрачная? И почему ты к ней не заходишь?
После их размолвки прошла неделя, и все это время Дилан к нам не приходил. Зато заявлялся Мэтт и таскал у меня конфеты — что не хорошо, — но все мои беспокойства в основном касаются Эммы. Меня расстраивает, что причина их расставания не имеет к ним самим никакого отношения. Так глупо ссориться из-за того, что натворила ее мать, да еще давным-давно.
— Я думаю, вы оба сглупили и устроили драму на пустом месте, — не дав Дилану ответить, добавляю я. — Вы ведь любите друг друга. Ты вообще понимаешь, как редко такое бывает? Почему ты не можешь успокоиться?
Боже, мне хочется влепить ему пощечину за то, что вот-вот растеряет нечто бесценное.
— Слушай, со мной все окей. Я не против все исправить, но Эмма ведет себя просто-напросто неразумно. Я даже извинился, но знаешь, что она сделала? Собралась вместе с Мэттом поехать на весенние каникулы во Флориду.
— Что-что?
— А ты не знала? — ошарашенная, я качаю головой. — Ну так вот: Мэтт с Эммой собрались на несколько дней во Флориду, чтобы расслабиться и отдохнуть. И все из-за нашей идиотской ссоры. Если она решила заставить меня ревновать, то вперед.
— Но это так не похоже на нее. Совершенно не похоже.
Дилан качает головой.
— Да мне плевать. С самого начала было слишком много сложностей. Не надо было и начинать.
Выпрямившись, я удивленно таращусь на него.
— Что? Нет! Вам вдвоем было ведь так хорошо! И ты любишь ее. А она — тебя. В вашей дружбе всегда было место для чего-то большего.
Дилан молчит и не сводит с меня глаз. Это так странно. Став внезапно застенчивым, он неуклюже проводит рукой по затылку.
— Твои глаза такие… огромные.
— А?
— Хочу сказать, они очень… красивые.
— Та-а-ак. Ладно. Послушай, Дилан…
— Я сох по тебе весь прошлый семестр. То есть ты мне нравилась. А то «сох» какое-то детское слово, — нервно усмехнувшись, Дилан подходит ко мне ближе.
— Дилан, это просто…
— Я всегда считал тебя красивой, а когда… ну, увидел тебя в классе профессора Адамса, х-хотел пригласить тебя…
Не договорив, он наклоняется ко мне. Я знаю, что сейчас будет. Прежде чем Дилан прикасается к моим губам, знаю, что сейчас он меня поцелует. От него пахнет кофе и уличным холодом, а губы мягкие и немного суховатые.
Я замираю всем телом. Нет, это не страх — он не причинит мне вреда, — а что-то другое. Быть может, шок? Меня ошарашили его действия. А когда Дилан проводит кончиком языка по моим губам, я резко отстраняюсь.
Он уязвлен — это заметно по глазам — и слегка пристыжен, но не потому, что я не ответила на поцелуй, а из-за его ссоры с Эммой. Он ревнует и пытается вернуть себе хоть какой-то контроль. Господи, мужчины такие банальные.
Но прежде чем успеваю поделиться с ним своими умозаключениями, я чувствую, что на нас кто-то смотрит. Дилан это тоже чувствует и, отойдя от меня на шаг, оборачивается. Это Томас. Стиснув челюсть, он сверлит меня взглядом.
Судя по всему, он все видел. Вот черт. Я отхожу от Дилана подальше, потому что между нами ничего нет. Хочется подбежать к Томасу и сказать, что этот поцелуй ничего не значил. Сделав было шаг вперед, я тут же вспоминаю, где мы находимся — и, что еще важней, кто мы по отношению друг к другу.
Так что броситься в объятия к Томасу я никак не могу. И побаиваюсь ему даже улыбнуться. Мне приходится держать рот закрытым, иначе выдам наш секрет. Как много всего мы не можем себе позволить, что для других пар обычное дело. Впрочем, мы даже не пара.
— Доброе утро, профессор, — с беспокойством в голосе приветствует Томаса Дилан.
Едва удостоив его взглядом, Томас направляется к нам. Что он задумал? При виде его каменного лица и решительной походки я сглатываю образовавшийся в горле комок. Двигаясь сами по себе, мои ноги отступают на пару шагов назад.
Томас останавливается прямо передо мной. Его голубые глаза испускают пламя. Не в состоянии стерпеть, я открываю рот, чтобы сказать хоть что-нибудь — лишь бы нарушить эту агрессивную тишину, — но Томас меня опережает.
— Прошу прощения.
— Что? — подняв голову, спрашиваю я.
В течение нескольких секунд Томас молча на меня смотрит.
— Вы не даете мне пройти.
Когда я облизываю губы, его глаза вспыхивают, становясь еще более насыщенно-голубыми, если такое вообще возможно. Внутри становится приятно-больно, и мне хочется выгнуться в пояснице — чего сделать я никак не могу. В этот момент словно очнувшись от транса, я оглядываюсь по сторонам. Я и правда мешаю ему войти в аудиторию.
— Извините, — отвечаю я.
Как только я отхожу в сторону, Томас заходит в класс.
Это занятие проходит стремительно. Мы обсуждаем сатирические стихи Джона Уилмота, поэта XVII века. По его словам, люди — это звери, а общество этих зверей окультуривает. Поэтому пошло оно, общество. И нахрен здравый смысл. Делай что хочешь. Не сдерживай порывы, следуй им. Пожалуй, я бы ему поверила, не будь у него вереницы любовниц и не закончи он свои дни из-за ИППП.
За все это время Томас на меня ни разу не смотрит. Он выглядит как обычно, и никаких признаков гнева я заметить не могу, словно перед занятием ничего такого не произошло.
Может, я придаю этому слишком большое значение? Может, он совершенно не против? А может, просто не заметил? Это было бы здорово, потому что ничего, по сути, и не произошло, но радости я все равно не испытываю. Все что угодно, — хотя трудно сказать, что именно, — но только не радость.
