- любовь (ЛП) - Ким Холден (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
И виноват в этом его родитель.
Доктор приносит новости.
— Критическое состояние. Под анестезией. В отделении интенсивной терапии. Под наблюдением. Никаких посетителей.
В глазах Шеймуса нет жизни — страх и изнеможение высосали ее.
— Я должен увидеть его, — умоляет он. — Пожалуйста.
— Простите, мистер Макинтайр. Но его состояние слишком нестабильное. — Я ничего не вижу сквозь слезы, но в голосе доктора слышится грусть и сожаление.
Все это время Шеймус старался держаться. Но не сейчас. В его глазах стоят слезы. Я вижу, как дергается кадык, когда он сглатывает, пытаясь сохранить спокойствие.
— Он мой сын. Пожалуйста. Кай должен знать, что я здесь, что он не один. Мне нужно его увидеть. Мне нужно знать, что с ним все в порядке.
— Мне жаль, — отвечает врач и уходит по коридору к нашему сыну.
Шеймус, не раздумывая, встает и идет за ним, тяжело опираясь на трость. Я не останавливаю его.
Это делают медсестры.
— Сэр, вам туда нельзя. Сэр, остановитесь.
Шеймус не останавливается и исчезает за дверью, но несколько секунд спустя появляется в сопровождении двух мужчин в медицинских халатах.
— Он мой сын! Я имею гребаное право его увидеть! — В его крике слышится боль и ничего больше. Изнеможение и страх стали настолько сильными, что превратились в чисту боль.
Мужчины крепко держат его под руки. Они выглядят маленькими по сравнению с ним.
— Он должен оставаться здесь, — говорят они мне, когда я подхожу. — Успокойте его, — грубо добавляет один из них, будто Шеймус первый человек, который ведет себя подобным образом в больнице.
Я киваю.
— Он расстроен.
— Это не значит, что можно пренебрегать правилами. — В его голосе нет никаких эмоций. А потом он повторяет: — Успокойте его или я вызову охрану. Понятно?
Я подхожу к мужчине.
— У вас есть дети?
Он качает головой.
Во мне просыпается барракуда. Никто не смеет угрожать моей семье.
— Тогда вы не имеете понятия, что он сейчас чувствует, — тихо произношу я. — Не будьте ублюдком. Я не прошу вас нарушать правила, но имейте чертову жалость и сочувствие. Его сын борется за жизнь. — Я резко выбрасываю руку в сторону двери, потому что удар в челюсть не поможет в нашей ситуации. — Так что давайте без угроз.
Он пристально смотрит на меня, но отпускает Шеймуса. Я сердито наблюдаю, как мужчины исчезают за дверью.
— Мне нужно на воздух. Ты посидишь с Рори и Кирой? — Шеймус сильно подавлен и меня убивает то, что в этом виновата я. Я ответственна за всю боль в его жизни.
— Они спят. Иди, подыши воздухом. Мы будем здесь. — Как бы мне хотелось помочь ему. Все эти годы, когда я была ему нужна, и он бы с радостью принял мою помощь, я убегала. А теперь это делает он.
Наблюдая, как он уходит, я поняла одну вещь: если ты любишь человека, то желаешь ему самого лучшего. Мне бы очень хотелось, чтобы этим лучшим для него была я. Но нет. Этого не было и никогда не будет. Я опускаюсь на стул рядом со спящими Рори и Кирой и рыдаю. Я оплакиваю Кая. Шеймуса. Себя. Бабушку. Всех по разным причинам. Я не могу выкинуть из головы образ Кая, лежащего на улице, неподвижного и истекающего кровью. Это был несчастный случай.
Несчастный случай.
В котором жертвой стал мой маленький мальчик, сбитый моей машиной.
Или моя бабушка, которая сидела на пассажирском месте.
Для подобных вещей должно быть другое слово. «Несчастный случай» кажется слишком мягким для такой трагедии. Произошедшее с Каем и бабушкой смешивается в голове, образуя одно кровавое целое, за которое несу ответственность я. Годами я пыталась не обращать внимание на вину, которая гложила меня из-за смерти бабушки. Теперь у нее появился компаньон.
К возвращению Шеймуса у меня не остается слез. Я извиняюсь и ухожу в туалет.
Холодная вода не помогает избавиться от боли, а комната ожидания встречает меня как незваного гостя. Интересно, чувствует ли Шеймус мою вину? Ее присутствие ощущается в комнате сильнее, чем мое. Я должна рассказать ему, что произошло и встретиться лицом к лицу с его яростью.
Рори и Кира, обнявшись, спят в большом кресле, укрытые курткой Шеймуса. Часть меня тоже хочет закрыть глаза, но даже если я сделаю это, все равно не смогу уснуть. Мои кошмары куда сильнее, чем можно себе представить. Может быть, я никогда больше не смогу закрыть глаза, и мои пытки будут продолжаться вечно.
Я устраиваюсь в кресле напротив Шеймуса. Он сидит прямо, но в его глазах читается изнеможение и сильная печаль.
— Ты можешь поговорить со мной, если хочешь, — тихо, но обеспокоенно произносит он. Я уже давно не ощущала, чтобы голос укрывал подобно теплому одеялу.
— У меня умерла бабушка.
Он задумчиво смотрит на меня. Уверена, Шеймус не ожидал ничего подобного.
— Та, которая воспитывала тебя?
Я киваю.
— Что случилось? — Я знаю, он считает это странным; я всегда отказывалась говорить о ней с ним.
— Мне было восемнадцать лет. Ей — шестьдесят два, хотя я считала ее женщиной без возраста. Женщиной, наделенной мудростью, жизненной силой и энтузиазмом. Непостижимой женщиной. Человеком, который мог перехитрить смерть.
— Мне жаль, - говорит Шеймус.
— Я убила ее, это была моя вина. — Я столько раз громко произносила эти слова мысленно, а вслух они выходят тихими и жалкими. Шеймус недоуменно смотрит на меня. А я продолжаю выплескивать свою боль.
— Мы попали в аварию. Врезались в дерево. Я была за рулем.
— Это был несчастный случай. Тут нет ничьей вины. — В его голосе все еще слышится беспокойство. Но я знаю, что это вскоре изменится.
Я делаю глубокий вдох и заставляю себя признаться.
— Это моя вина. Я так торопилась. Мне нужна была рикотта, и я думала лишь о ней.
Шеймус неверяще смотрит на меня, но постепенно на его лице появляется гримаса ненависти. Он знает, что я говорю не о бабушке.
— Что ты имеешь в виду, Миранда?
Я отвожу взгляд и отключаю мозг, потому что не могу слышать следующие слова:
— Я сбила Кая. Это моя вина. Это все моя вина. Прости. — Меня трясет не от страха, а отвращения к себе.
Шеймус прижимает ладони к лицу, и его пальцы сжимаются в кулаки, способные пробить стальную стену. Внезапно он вскакивает и, прихрамывая, уходит в другой конец комнаты. Положив руки на бедра, откидывает голову назад и смотрит в потолок, готовясь к бою.
«Давай, Шеймус», — думаю я про себя. — Дети спят; говори, что держал в себе все эти годы. Пора. Я заслуживаю это».
Он разворачивается и, сверкая глазами, тычет в меня пальцем.
— Ты. Гребаная. Сука.
Я молчу, позволяя правде разрывать себя на части.
— Тебя прислали прямиком из ада, чтобы разрушить мою жизнь? Потому что по-другому и не подумаешь, — стиснув зубы и едва двигая губами, произносит он. — Может, что-нибудь скажешь, пока я не продолжил? Давай.
—Я люблю тебя. — Это пролог к истории ужасов, которая вот-вот раскроется. Это моя единственная правда.
Какую-то долю секунды он просто в ярости смотрит на меня.
—Ты не знаешь, что такое любовь, Миранда. — В его словах слышится горечь и злость.
Из моих глаз катятся слезы сожаления, падая на сложенные на коленях руки. Год назад я назвала его сломанным. Но это не он. Это я такая. Всегда была.
Шеймус качает головой, делает глубокий вдох, а потом снова пускается в атаку:
— Ты убила моего ребенка. И даже не сказала мне об этом. — У него срывается голос. — Почему? Почему я не знал об этом? — Он пытается говорить тихо, но ему с трудом удается это. От усилия у него на шее вздулись вены. — Почему?
— Прости, Шеймус. — Я не знаю, кто ему сказал об аборте и даже не пытаюсь отрицать правду. Шеймус подходит и склоняется надо мной. — Извинения не помогут исправить всего того, что ты сделала.
Он отходит и устраивается в кресле. Его враждебный взгляд вселяет в меня ужас, но не потому, что я боюсь Шеймуса, а так как понимаю, что именно я несу ответственность за ту ярость, которая сейчас бушует в душе этого доброго и милого мужчины.
