Первый, случайный, единственный - Берсенева Анна (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
Его грязно-желто-белый кожух, который он когда-то стеснялся носить в Москве и поэтому привез обратно в Таганрог, висел в шкафу как парадный костюм. Кожух Георгий тоже надел – больше надеть было нечего, а как он выглядит, ему теперь было все равно.
Он отдал тете Вале ключи, сказал, что уезжает в Москву, и, не дождавшись даже, пока высохнет после душа голова, вышел на улицу.
Город, как и степь, весь был пронизан ледяным ветром; так всегда здесь было зимой. Пока Георгий шел к кладбищу, ветер выстудил его насквозь, он не чувствовал ни головы, ни всего своего большого тела, но не замечал этого.
После кладбища он сходил только к морю – постоял у самой воды, посмотрел на свинцовые волны, которые низовой ветер гнал в залив, повернулся и ушел, не оглядываясь. Море всегда давало ему силы, он мог плавать бесконечно долго и чувствовал при этом, как напитывается жизнью, и даже если не плавал, а только смотрел на море, то чувствовал то же самое. Но теперь ему не хотелось ни плавать, ни смотреть, и жить тоже не хотелось.
Собственно, ему и в Москву не хотелось ехать. Он пошел на вокзал машинально, просто чтобы куда-нибудь идти и куда-нибудь ехать, и только в поезде сообразил, что приедет под самый Новый год, а значит, вряд ли попадет в квартиру: где он будет искать Полину с ключами?
Москва встретила его метелью, которую Георгий не заметил – точнее, не осознал – так же, как ледяной ветер Таганрога. Он шел по пустынному Ленинградскому проспекту, снежные смерчи вихрились у его ног, и ему казалось, что его сейчас совсем заметет снегом, и хорошо.
Он любил Москву, он полюбил ее сразу, сам не понимая почему, ведь она не была к нему ласкова, но ему даже привыкать к ней не пришлось, и, когда он прежде приезжал сюда – с летних съемок, из Таганрога, – он приезжал с таким чувством, с каким приезжают домой. Но теперь этого чувства не было – не было вообще никаких чувств.
Георгий был готов провести новогоднюю ночь на лестнице и позвонил в дверь просто так, на всякий случай, и дверь вдруг открылась…
И вот теперь он сидит на кухне, в сплошном сизом сигаретном дыму, рыжая девочка сидит напротив за столом, он сжимает ее руку и рассказывает о том дне в Таганроге, о котором не рассказал даже Вадиму, потому что тому и так хватило горя.
…Полина молчала, не шевелилась и даже почти не дышала. А что она могла сказать? Вся ее жизнь, беспечная, свободная, легкая, просто не вмещала в себя всего этого. Это было серьезнее и страшнее, чем она вообще могла себе представить… И поэтому она молчала – растерянная, ошеломленная.
Георгий вдруг отпустил ее руку и удивленно посмотрел на свою.
– Опять я в ступор какой-то впал, – сказал он. – Накурил, как в тамбуре… Я тебе руку не раздавил, а? Вот придурок – а ты молчишь!
– И ничего не раздавил, – встрепенулась Полина; все-таки в его голосе прозвучали какие-то человеческие, не такие запредельные интонации. – Я же с кусачками все время вожусь, ты что? Мне теперь руку и медведь не раздавит!
– Извини, Полин, – сказал он. – Ты устала, а тут еще я со своими разговорами. Все, ложись. Я, может, все-таки туда переберусь, в Чертаново, но уже не сегодня, ладно?
– Это Нина твоя что-то на зеркале написала? – спросила Полина.
– Да. Это она мне написала, а сама… Я потому там жить и не могу. Как вспомню это зеркало… Если б не это, я бы и квартиру менять не стал, какая мне разница, где жить? Спи, Полина, не сердись.
Он поднялся, положил на табуретку ее дубленку, которая до сих пор лежала у него на коленях, и ушел в комнату. Полина услышала, как заскрипела под ним кровать.
«Вряд ли спит, – подумала она. – Я бы не уснула».
Она посидела еще минуту, еще пять, десять минут, потом тоже встала с табуретки и на цыпочках вышла из кухни. Галоши запищали на паркете; Полина только теперь заметила, что не сняла валенки.
Она приоткрыла дверь, заглянула в комнату. Георгий лежал на спине, подложив руки под голову, и смотрел в потолок. Шторы не были задернуты, белела в полутьме повязка на его голом плече.
– Ты не спишь, Егор? – спросила она. – А я, знаешь, тоже не сплю…
– Это я тебя растревожил, вот дурак! – сказал он, садясь на кровати. – Развел тут… Может, снотворное примешь? Мне твой брат сегодня принес. Антибиотик уколол, перебинтовал опять…
– Что же ты сам не примешь? – спросила Полина.
– Иди ко мне, – позвал он вместо ответа. – Посиди немного.
Полина быстро подошла к кровати, села. Георгий снова лег и сразу взял ее за руку, только уже не сжимая, а держа осторожно, как птицу.
– Мне хорошо, когда ты так сидишь, – тихо сказал он. – Почти легко… Может, ляжешь?
Полина сбросила валенки и, не раздеваясь, легла рядом, сразу оказавшись где-то у него под мышкой. Он обнял ее, положил руку на ее плечи, и она почувствовала его дыхание на своих волосах.
– Ты спи, – сказал Георгий. – Не обращай на меня внимания.
– Это трудно, – тихо засмеялась Полина.
– Не обращай, не обращай, – повторил он. – Удобно тебе так лежать? Я, наверное, сейчас усну. Со мной, знаешь, что-то такое странное стало – мгновенно усталость накатывается, или не усталость, а не знаю что. – Полина расслышала, что язык у него заплетается. – Вроде только что ходил, говорил, и вдруг все, шевельнуться не могу, вот как сейчас, даже стыдно…
– Ну и не шевелись, – снова засмеялась Полина. – И чего тебе стыдно? Я что, требую, чтоб ты шевелился?
– Ничего ты не требуешь. – Он поцеловал ее в макушку. – Ты очень хорошая.
– Ну, спи тогда, раз хорошая, – сказала Полина. – А то говоришь, что шевельнуться не можешь, а сам никак не заснешь. Тебе отдохнуть надо, Егорушка, – добавила она. – Уснешь, проснешься – и все пройдет. Ты же совсем еще больной.
– Как же все по-дурацки… – пробормотал он; Полина почувствовала, что он наконец засыпает. – Я бы тебя на руках носил…
«Если бы что?» – подумала Полина.
Но спросить было уже не у кого – Георгий уснул.
Глава 10
Когда Полина проснулась, он еще спал.
Она сразу почувствовала, что он спит, еще до того почувствовала, как открыла глаза, и даже до того, как вообще проснулась. Она просто почувствовала его рядом с собой – это было так странно, так необычно!
Сначала она боялась пошевелиться, чтобы его не разбудить, и даже глаза боялась открыть, как будто он мог проснуться от того, что у нее дрогнут ресницы. Но потом все-таки открыла глаза и сразу поняла, что его и пушками не поднимешь.
Он спал как каменный – кажется, вообще не шелохнулся за ночь. Во всяком случае, его рука по-прежнему лежала у Полины на плечах, а щека была прижата к ее макушке. И ей не хотелось вставать, а хотелось лежать так всегда.
«Хоть живой водой его поливай, или какой там поливают?» – подумала она, вспомнив всякие народные сказки про богатырей.
Но поливать она Георгия ничем, конечно, не стала, и вставать когда-нибудь все равно пришлось бы, поэтому Полина осторожно выскользнула из-под его руки, слезла с кровати и на цыпочках вышла из комнаты.
На кухне все было как вчера. Стол был завален кусочками смальты, громоздились по углам внушительные глыбы мрамора и гранита, лежали на подоконнике кусачки, зубило, молоток… Полина смотрела на все это с каким-то странным изумлением. Ей не верилось, что ничего не изменилось, что ее окружает обычная, ничем не встревоженная жизнь, когда в душе у нее все встревожено и взбудоражено.
Но солнце ясно светило в окно, стекло было радостно разрисовано морозом, и к тому же пора было позавтракать. К счастью, Полина еще накануне притащила от родителей еду в двух кастрюльках, поэтому можно было не бежать в магазин.
Заглянув в кастрюльки, она обнаружила голубцы, плавающие в крепком томатном бульоне, и плов. Только мама была способна приготовить два таких блюда одновременно! Почему плов, понятно: обожаемый Ванечка наконец начал хоть что-то есть, и именно плов, потому что ему нравилось считать рисинки. А голубцы, наверное, мама сделала на первое.
