Сестра милосердия - Колочкова Вера Александровна (читаем бесплатно книги полностью .TXT) 📗
– Ну, маленький, ну отпусти ручки… – тихо увещевала она ребенка, ласково поглаживая по спине. – Я же никуда от тебя не денусь, я здесь, с тобой буду. Мы сейчас искупаемся, потом горячего молочка выпьем… Хочешь молочка, маленький? Как тебя зовут? Ты молочка, а я чаю горячего хочу…
– … Ага, и чаю, и молочка… – тут же на лету подхватила ласковые нотки из внучкиного голоса бабка. – А еще и с булочкой… У бабушки Пелагеи знаешь какие вкусные булочки? Слышь, как из кухни пахнет…
Так, припевая вдвоем и приговаривая, они потихоньку разжали на Таниной шее цепкий обруч, стянули с головы ребенка теплую шапку, повозившись немного с мудреными застежками под его подбородком. Слипшиеся и мокрые нежно-пшеничного цвета кудряшки тут же упали на бледный лобик, голубые глаза в светлых ресничках взглянули на бабку Пелагею настороженно.
– Не бойся, маленький… Это бабушка, она хорошая… – продолжала монотонно-ласково приговаривать Таня, осторожно расстегивая «молнию» на сине-красном пухлом комбинезоне. – Вот так, сейчас одежку снимем… Пить хочешь? Ты мокрый весь…
– Я сейчас водички тепленькой принесу, Тань… – метнулась на кухню бабка Пелагея. – И молочко кипятить на плиту приставлю. А может, ему кашу сварить?
Ни молока, ни каши спасенное Таней детище не дождалось. Напившись жадно воды из большой кружки, тут же заклевало носом, растеклось горячим влажным пластилином в Таниных руках. И заснуло, свесив с ее плеча пшеничную кудрявую голову.
– Бабушка, возьми его тихонько, уложи на мой диван… – прошептала она устало. – У меня уже сил недостанет…
– Тань, а чей он, интересно, парнишонка-то этот? – полюбопытничала бабка Пелагея, стягивая осторожно с ребенка влажную одежду и укутывая его поплотнее в мягкое одеяло. – Рубашечка-то на ём шибко уж хороша. И ботиночки справные, и крестик на цепочке золотой с белым камушком…
– Мальчик все-таки… Я почему-то так и подумала сразу, что это мальчик… – улыбнулась сама себе Таня, тяжело поднимаясь с дивана.
Голову опять сильно закружило, вдобавок отчего-то было больно ступить на правую ногу. И спина с трудом распрямилась, будто камушками острыми промолотил кто-то торопливо, пройдясь по каждому позвонку сверху вниз. Скинув на диван шубу, она медленно похромала в ванную, приволакивая за собой прямо на глазах разбухающую в голени ногу. Однако боль была не такой уж и нестерпимой, так, неудобство некоторое доставляла. Перелома по крайней мере точно нет. Надо перевязать покрепче, к утру пройдет…
А вот с лицом дело обстояло гораздо, гораздо хуже. Запекшаяся ссадина на виске и на лбу подсохла безобразной и безнадежной коркой, замешанной неумелыми стараниями сердобольной женщины на крови с йодом, к тому же в область этой ссадины попала и бровь, и ее потянуло слегка вправо и вверх вместе с веком, отчего лицо приняло совсем уж какое-то придурковатое выражение. Таня и так в красотках писаных никогда не числилась, как она сама о себе совершенно искренне полагала, а тут и вовсе ссадина эта окончательно попортила круглое и простое, как сытый румяный блин, деревенское ее лицо. Хотя если вот бабку Пелагею послушать, так красивше Таньки других девок на всем белом свете вовек не сыскать. И кожа у нее будто бы белая да вкусно-сливочная, и румянец свекольный во все щеку, и коса крепкая, и нога твердая и справная под ней выросла, и все остальные части тела тоже будто ничего… Ну так на то она и бабка, чтоб внучку свою хвалить. Может, в деревне Селиверстово Таня и числилась бы со всеми этими прелестями в каких-нибудь мало-мальских красавицах, а в городе с этим добром номер не пройдет. В городе другая красота в цене, прямо красоте деревенской противоположная. Да и отстала бабка от времени со своими понятиями. Нынче и деревенскую девчонку, бывает, от городской не отличишь. И костьми так же греметь старается, и майки те же до пупа носит, и штаны, до неприличия опавшие с худосочной задницы… Вообще, мода эта молодежная как-то мимо Тани прошла. Тетя Клава так ее с шестнадцати лет загоняла, что не до моды ей было – живой бы остаться. А теперь уж и вообще ни к чему ей худеть да модничать. Какие такие моды в двадцать семь лет? Ладно уж, и так хорошо. Какая есть, такая есть…
Вытащив шпильки из плотно заколотого клубка волос, Таня повела головой, давая им упасть на спину всей своей русой тяжестью, запустила под них руку и осторожно повела ладонью от шеи к макушке. И сморщилась тут же от боли. Ничего себе шишка, порядочная. Вон и пальцы в крови, обработать надо. Это хорошо еще, что железяка та угодила прямо в тяжелую волосяную фигу, которую она старательно изо дня в день накручивала на затылке. Спасла ее, наверное, фига-то эта. А она еще волосы обрезать хотела, вот дура была… Слава богу, бабка Пелагея этому всем своим существом воспротивилась. А то б, может, и в живых бы ее сейчас не было…
– Танюх, а шуба-то твоя того… Подпортилась маненько… – услышала она за спиной виноватый бабкин голос. – Иди сама посмотри, на спине вся красота скукожилась…
Распластанная по белому покрывалу бабкиной кровати шуба на миг показалась ей живой и от боли плачущей. Большие подпалины, словно кровоточащие раны, выпучивались из общего мехового организма, бросались в глаза и требовали Таниного к ним хотя бы сострадания. Она ласково провела по ним ладонями, пытаясь расправить скукоженные норковые то ли лобики, то ли брюшки, потом помяла слегка и снова расправила. Стянув шубу с дивана, накинула ее на скорбно примолкшую бабку Пелагею, отошла чуть подальше…
– Ой, да ничего, бабушка! Если сильно не приглядываться, так и не видно!
– Ну и ладно, ну и слава богу… – крутилась моделью перед Таней бабка. – Подумаешь, подпалины. Может, оно и задумано так? Для моды? Ничего, переживешь. И так походишь. Главное, что жива осталась.
– И не говори… – устало опускаясь на кровать, улыбнулась ей Таня. – Мне когда на спину эта горячая штуковина шлепнулась, я так перепугалась! Думала, все, сгорю теперь. От страха дернулась было, но поняла: сильно-то нельзя, подо мной ребенок лежал…
– Танюх, а откудова там парнишонка-то взялся, никак в толк не возьму? Гулял, что ли?
– Нет, бабушка. Он из машины этой выпал. Прямо мне под ноги и выпал. Представляешь?
– Что ж, значит, Господь тебе под ноги его кинул, чтоб спасла… – подумав, тихо вынесла свой вердикт бабка. – Неспроста это все для тебя случилось, Танька, ой, неспроста… А в машине-то родители его взорвались, значит?
– Не знаю, бабушка. Милиционеры все выяснят. Может, и родители его там были.
– Ишь ты… Сирота теперь, выходит, парнишонка-то…
Она склонилась над ребенком, и впрямь сиротливо свернувшимся под одеялом в маленький комочек, убрала рассыпанные по лбу светлые кудряшки. Он вздрогнул бледным личиком, будто собрался вот-вот заплакать, засопел часто.
– Ой, не трогай его, баб… – испуганно встрепенулась Таня. – Пусть спит. Постели мне лучше на полу, сил нету даже чаю напиться…
– Ложись-ка ты на мою кровать, девка. Давай раздевайся и ложись. А чаю утром напьешься. Я на полу лягу.
– Да как же ты на полу… – слабо засопротивлялась Таня.
– Ложись, говорю! – шикнула на нее сердито бабка Пелагея. – Еще спорит сидит…
Таня больше спорить не стала. Кое-как справившись с бабкиным покрывалом и горой подушек, провалилась, как в легкое облако, в мягкую перину – ее бабка тоже привезла с собой в приданое, и на миг показалось Тане, что провалилась она в свое деревенское детство. И пахло от перины тем особенным, настоящим деревенским духом – домашней чистотой, простиранной и отполосканной в быстрой речке простыней, просушенным на июльском палящем солнышке куриным пухом. И заснула она так же – будто в черноту провалилась. Не снилось ей в эту ночь ничего: ни плохого, ни хорошего…
Проснулась она на рассвете, в комнате темно еще было. Где-то в углу посапывала бабка, из кухни слышалась слабая мелодия утреннего российского гимна – шесть часов, стало быть. Приподняв с подушки голову, она глянула на свой диван и даже удивиться не успела, когда взвилась с него маленькая быстрая тень, тут же юркнула к ней под одеяло, и маленькие ручки-клещики тут же вцепились ей в шею. Она торопливо прижала к себе влажное тельце ребенка, погладила по спине, по головке, пошушукала что-то невразумительно-сонное в маленькое ушко. Тут же под бок ей полилось что-то горячее, растеклось быстро по простыни и рубашке. «Описался, – с опозданием догадалась Таня. – Вот же не сообразила я, надо ж было сразу его на горшок унести…»
