Охотник (ЛП) - Дрейк Блэр (прочитать книгу .TXT) 📗

Глава 2. Хантер

Дождь забарабанил в окно, когда машина выехала на дорогу по направлению к Хэмптону. Тревога сжимала мои внутренности последние двадцать четыре часа, с тех пор как до меня дошли слухи.

Адриана Романо жива.

Я был уверен, что либо сам к чертям теряю рассудок, либо те, кто распускал сплетни. Не было ни единого шанса, что до сих пор она могла быть живой. Она погибла в автокатастрофе с Александрией в тринадцать лет, мне тогда было пятнадцать. Твою мать, я помню, как мне это сказали. Я помню, как осознал, что она мертва.

Я ходил на эти гребаные похороны! Я выплакал свое разбитое сердце над ее бело-золотым гробом.

И для чего? Чтобы десять лет спустя узнать, что она, возможно, жива?

Меня разрывали изнутри сильнейшие эмоции. Мне хотелось впечатать кулак в стену, чтобы увидеть, как посыплется штукатурка, и в то же время желал послать всех к черту, чтобы реветь в одиночестве как сучка.

Десять лет.

Десять, мать вашу, лет!

Энцио Романо. Мой босс, ее отец, крестный отец семьи Романо. Теперь эти мысли крутились у меня в голове: ведь был чертов шанс, что он врал сквозь зубы, когда сообщал нам, что она мертва. Я помню его слезы, как на собрании он изо всех сил выдавливал из себя каждое слово — будто вытягивал паутину ужасной лжи. Как он всхлипывал, описывая аварию Дариена.

Он назвал это самоубийством. Якобы нашел записку в комнате Дариена.

Будто бы тот был безответно влюблен в Александрию и не смог смириться с тем, что она не собиралась разводиться с Энцио. Единственной возможностью быть вместе с ней оказалась смерть, поэтому bastardo⁴ убил bambina вместе с матерью.

Но, возможно, это была ложь… Каждое слово.

Я ненавидел его. Энцио. Хотел разорвать ему глотку голыми руками, но не мог. Я должен быть немым, должен притворяться, что мне все безразлично, должен быть убийцей, каким он меня воспитал.

Потому что именно таким я и был для него. Не тем человеком, которого любила его дочь. Не четырнадцатилетним мальчиком, пообещавшим его двенадцатилетней дочери, что никто не тронет ее и что однажды он женится на ней, чтобы доказать это.

Убийца.

Рожденный им, воспитанный и идеально обученный. Так много крови было на моих руках, что я с трудом видел линии на ладонях. Одному богу известно, почему мои кулаки покрыты шрамами, а пальцы мозолями, и я часто думаю, что только чудом ногти не черны от пороха после того, сколько раз спускал курок. Я не хотел думать о количестве. Мысленно или нет. Я ненавидел себя за то, кем являлся, но другого выбора не было.

Существовал только один способ покинуть семью — умереть.

Иногда мне казалось, что смерть будет желанным избавлением от чувства вины, которая преследовала меня из-за бесчисленного количества отнятых жизней. И безрассудством тоже… Даже в мыслях я никогда не жалел людей, которых мне поручали убрать. Ни их семьи, ни их друзей. Мужей, жен, матерей, братьев… детей.

Никого. Ни единой мысли.

Если бы я задумывался об этом, то никогда бы не смог спустить курок.

Выстрел был бы направлен в мою сторону.

Я пробежался пальцами по волосам и посмотрел в окно. Уверен, мы нарушали скоростной режим, но нам не дозволялось спорить с водителем Романо, исполнявшим приказ Энцио.

— Собирай вещи, — сказал он мне час назад, — у меня есть для тебя работа.

Поэтому я упаковал сумку и сел в машину, когда она подъехала. Ты не имеешь права спорить с Энцио Романо. Если, конечно, не хочешь умереть. Совру, если скажу, что никогда не задумывался об этом… Просто сбежать.

Я знал, что этот чертов побег никогда не осуществится. Я был слишком хорош в обращении с оружием, слишком вынослив, слишком меток. У меня не было ни единого шанса когда-нибудь стать частью общества или найти обычную работу. Это была моя вина. Мой собственный, глупый, врожденный, гребаный талант помогал мне выживать.

Потому что легче стрелять в других, нежели в самого себя.

Потому что я был чертовым цыпленком в логове волка.

Водитель повернул к Хэмптону. Мне пришло в голову, что, возможно, стоило узнать его имя, поинтересоваться, как проходят его дни и прочее подобное дерьмо, которое полагается спрашивать, но он никоим образом не намекнул, что хотел бы поговорить, так что я не настаивал.

Я был благодарен. Последнее, в чем нуждался, это говорить с кем-то, когда меня посылали на задание. Я хотел доехать до места, сделать свою работу и убраться оттуда. Без выкрутасов и энтузиазма.

Я ненавидел выкрутасы и чертов энтузиазм.

Я наблюдал за каплями дождя, стекающими по стеклу. Сосредоточился исключительно на них, очищая сознание от посторонних мыслей и отрешаясь от каждой эмоции, которую испытывал. Простые дорожки сбегающих по стеклу капель были приятны.

Простота — это хорошо. Простота безвкусна. Оцепенение, бесчувственность. Простота была необходима.

Машина остановилась возле огромного дома, который я прекрасно знал. Сердце семьи Романо и ничего не подозревающая крепость Энцио Романо.

Я толкнул дверь и вышел, не дожидаясь, пока это сделает водитель. Я не нуждался в его помощи, чтобы выбраться из чертовой тачки. Оставил свои вещи внутри, потому что следующей моей остановкой будет частная взлетно-посадочная полоса, где ожидал самолет Энцио, чтобы доставить меня до места назначения. Машина не двигалась.

Парадная дверь открылась, когда входил. Я смял ткань своего пальто, проходя мимо дворецкого Энцио — никогда не запоминал его имени и не думаю, что когда-нибудь сделаю это. Мои ботинки скрипели на безупречно-чистом полу, и я повернул в сторону коридора, ведущему в кабинет Энцио. Его телохранитель, известный всем только как Соцци, стоял снаружи, скрестив руки на груди. Массивная дверь из красного дерева, которую он охранял, делала его маленьким, хотя я знал, что в нем шесть футов и, по меньшей мере, триста фунтов чистой мускулатуры.

Если бы я не знал, что могу всадить ему пулю между глаз быстрее, чем он успеет до меня добраться, то боялся бы его.

Соцци протянул назад руку и открыл дверь с отрывистым кивком в мою сторону. Я согласно кивнул в ответ и прошел внутрь, засунув руки в карманы пальто.

Энцио сидел за столом, его лицо было спрятано за книгой. Что не скрывало его волос: черных, с серебристыми прожилками, выдававшими возраст. Он не замечал моего присутствия, пока я не сел, вытащив руки из карманов и положив на колени.

— Карло.

— Босс, — я склонил голову в его сторону.

Он закрыл книгу и положил на стол. Его руки, грубые, как у меня, легли на стол перед ним, касаясь поверхности только кончиками пальцев. Он посмотрел на меня. Его карие глаза были настолько темными, что люди, которые не знали этого человека, думали, что они черные.

Бездушные.

Глаза опасного человека.

— У меня есть работа для тебя.

— Я готов.

— Возможно, — сказал он. Его голос был ровным. — Я не знаю этого наверняка.

— Почему бы тебе не рассказать мне и не позволить самому судить об этом?

Он впился в меня взглядом. Воздух затрещал от напряжения, уверен, будь я кем-то другим, то почувствовал бы, как его кулак врезается за это мне в челюсть.

— Моя жена и дочь, — медленно произнес он, наблюдая за моей реакцией.

Я боролся с собой, чтобы не выдать эмоций.

— Погибли, Босс.

— Не погибли, — он быстро поправил меня, его слова падали, словно куски льда. — Кажется, они и не умирали.

Сердце болезненно сжалось. Слухи оказались правдой.

— Я не понимаю.

— Александрия и Адриана живы, и они в Лос-Анжелесе. Могу предполагать, хотя у меня нет доказательств, что они под защитой семьи Понтарелли.

— Так накажите Понтарелли. — Каждое слово ранило. Дьявол!

— Они — полезные союзники. Следят за происходящим на юге границы. Сдерживают эти чертовы cartels⁵, становящиеся слишком обширными для их дешевых задниц, — он ухмыльнулся. — Но моя жена и дочь живы, а это ставит меня в невыгодное положение, Карло.