Мы же взрослые люди - Гурина Юлия (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Тебе, наверное, больно это слышать. Я не вправе просить у тебя прощения – не надо меня прощать. Я испортил все. Но я люблю тебя, дочка, люблю как только могу. Нужны деньги – пожалуйста! Я отдам все, что есть. Если нужны будут большие суммы на лечение, я не знаю, как это происходит, поговорим с Лизой, купим квартирку поменьше, тебе отдам. Я не брошу тебя.
Хочешь, приезжай к нам в гости. Познакомишься с братом. Они не виноваты перед вами. Хочешь, его фотографию покажу? На меня похож.
Нина молча покачала головой. Нет. Еще год назад она бы не смогла понять историю отца. Но сейчас, сейчас понимала. Конечно, ей хотелось кричать, что родители не должны так поступать, у них есть обязательства перед детьми – иначе зачем тогда рожали? Родители – это прежде всего родители детей, а только потом, если останется время, обычные люди. И никак не наоборот. Но знала сама, что это неправда.
Разошлись спокойно. Прохладно.
– Я понимаю тебя, – уже после прощания сказала Нина отцу. В спину, когда он вышел и побрел к своей машине.
ВЕСНА
Надо было подышать, срочно. Нина вышла у парка. Когда она была в последний раз в парке одна? Ни разу, наверное. Она шла по мокрым дорожкам. Моросил дождь.
В парке все время что‑то происходит. Например, бегают белки. Шкурка у них еще серая, только хвост рыжий. Белки смелые, толстые, мясистые, бегут навстречу тебе, даже если ты человек. Ждут, что ты их будешь кормить, а кормить‑то и нечем. Обманываешь их ожидания, не то что охранник-смотритель парка – огромный мужчина в стеганом камуфляже болотно-зеленого цвета, суровый громила. В ладони держит орехи, по руке скачет белка, а другая рука с телефоном фотографирует белку. Но белок фотографировать занятие неблагодарное. Дерганные они, все время смазанно получаются, и орехи не помогают.
А дерганные, потому что за ними охотится кот. Полосатый кот в промокшей шкуре ходит по следам белок и максимально старается не шуршать листьями. Крадется, замирает, но белки легко от него убегают. А морда у кота от этого грустная и туповатая. Видимо, он осознает тщетность этой охоты, но инстинкты берут верх.
По дорожке идут две женщины с коляской. Одна, вероятно, няня, филиппинка, а вторая – мама малыша. Няня везет коляску и рассказывает, старательно выговаривая английские слова.
– Когда мой брат сделал это, я поняла, что…
Лицо у филиппинки грустное. Мама малыша со стеклянными глазами слушает и кивает.
У деревьев мокрые корни. Птицы щебечут. В дождь в парке нет лишних людей. Только те, кому он необходим.
Бабулька с песиком-боксером на длинном грязном поводке. Мужчина в шляпе с огромными полями вышагивает по крутой тропинке вверх. Влюбленные обнимаются на лавочке. Профессионально обнимаются, видно, что не первый раз, но и годы совместной жизни еще не притупили остроту страсти. А другие влюбленные играют в уно – в парке, на лавочке, в дождь. Стесняются друг друга, наверное, потому что испытывают симпатию и влечение. Молодые такие, смешные, трогательные. Старые деревья, видавшие не одно поколение, и двухсотлетние статуи, которые стояли тут пару веков назад. Все мы дышим одним воздухом (кроме статуй).
И каждый думает о своем. В голове Нины открыта форточка и в нее влетают весенние мысли. Как будто она в книге.
– Знаешь, я часто думаю, а что если бы я была в книге или в фильме персонажем? – вернувшись, Нина завела с Ринатом разговор. – Как я бы себя вела? Мне бы на сто процентов было легче, потому что поступки людей в книгах ведут к чему‑то. Они имеют смысл. Думаю, я бы понимала, что я за персонаж, положительный или падший. Если положительный, то мне бы дали возможность выкарабкаться. Я бы нашла решение и поступила бы верно, чтобы подать читателям пример, чтобы оправдать работу сценаристов. А если бы падший, то я бы уже ничего не пыталась решить и катилась бы по наклонной со свистом. И в этом тоже был бы свой мазохистский кайф. Если бы я была в книге, мне бы точно было проще. Потому что в книге каждый герой – какая‑то линия, намекающая на что‑то важное. Как ты думаешь, на что бы я намекала? Меня бы сценаристы вытянули, очистили от шелухи, чтобы мой характер был более четким. А тут, в этой жизни, мы все в основном состоим из шелухи. Нет, я не хочу сказать, что мы бесхарактерные и пустые. Нет. Но именно шелуха все решает – та самая шелуха, которая на нас. Мы именно ей шуршим. А нутро – внутри, и его не принято показывать. Да и не разберешь у других, где нутро, а где еще один слой шелухи. Если бы было возможно прыгнуть в кино или в книгу хотя бы на один день, ты бы прыгнул?
Он глядел на нее, внимательно ловя каждый жест, ее волосы скользили по плечу то вперед, то снова прячась за спину. Блестящие, светлые, упругие. Прыгнул бы он в кино? Туда, где есть она?
– Я бы прыгнул, – ответил он. – Я бы тоже хотел быть без шелухи.
Без шелухи, без одежды, без лишнего прошлого. Просто с ней рядом. Быть в каком-нибудь нелепом европейском фильме 80-х годов, где все просто, где все наивно. Где съемочная группа изо всех сил хочет показать настоящие чувства и для этого прибегает к кинематографической лжи.
– Я бы к Кесьлевскому в фильм прыгнул или к Виму Вендерсу. Но только, чтобы там была ты. Тебе пойдет такое режиссерское видение. Еще прыгнул бы к Кустурице в «Жизнь как чудо». Летал бы с тобой на кровати над лесом. Ты бы была моей Сабахой.
– Кем-кем?
– Сабаха, так героиню зовут. Смешное имя, правда же?
– Оборжаться, – Нина сделала вид, что обиделась, но на самом деле было видно, что нет. – А я бы, наверное, прыгнула бы к Гавальде или к Фэнни Флэгг даже. Чтобы все мило и с добротой ко всем персонажам.
– Но сначала мы бы поженились в фильме Кесьлевского, провели бы медовый месяц у Вендерса, а потом можно и к Гавальде. А что он снимал?
– Это писательница. И Фэнни Флэгг тоже. Хорошие они. Старость я бы прожила в книге у Фэнни Флэгг.
Они посмотрели друг на друга внимательно. Улыбнулись, даже засмеялись. Их улыбки были светлыми и грустными. Каждому хотелось сказать «нам ничего не мешает прожить нашу жизнь так, как мы решили». Но оба знали, что мешает. Что нельзя впрыгивать в фильмы и книги. Что решения слабее обстоятельств.
Он глядел на нее и буквально чувствовал, как на ощупь мягка и тепла ее кожа. Как возбуждается ее тело, даже запах ее он слышал, хотя она просто сидела напротив него за столом. Он чувствовал, как по ее венам быстрее бежит кровь и чуть задерживается в некоторых местах. Он ощущал, как его тело отзывается всеми физиологическими сигналами и побуждает перейти действиям.
Где‑то внутри него происходило что‑то обычное, правильное. Тепло из груди опускалось в низ живота и поднималось обратно к груди с еще большим теплом. Это движение рождало множество щекотных пузырьков. Он чувствовал, как в его пальцах появился жар, как голова прояснилась. Он был живым на 200 процентов. Живым, настоящим, любящим.
Она все поняла. Невозможно такое не понять, не почувствовать невозможно. Они не сводили взгляда друг с друга. Слова тут были лишними. Взгляды будто нагревали каждого.
– Давай сделаем это. Я не буду жалеть. Я уже сдала анализ. И результат будет скорее всего положительный. К черту все. Давай же сделаем то, что должны.
Нина подошла к Ринату и поцеловала его в щеку. Она хотела в губы, но он отвернул рот.
– Мы же взрослые люди. Мы любим друг друга, – шептала она горячим дыханием ему в ухо.
Ринат сжал ее крепко, как в тисках, не давая двигаться. Даже дышать стало тяжело. Сердце его билось сквозь грудную клетку так, что она ощущала каждый удар. Такой прием рекомендуют использовать родителям, чьи маленькие дети бьются в истерике: обнимать и ждать, пока все утихнет. И говорить спокойным голосом добрые ласковые слова.
– Мы не в кино, Нина. Не в книге, любимая, – он обхватил руками ее голову и прижал к своему плечу. – Прости меня. Я не могу так. Давай сначала узнаем все-таки результаты. У меня все еще плохие показатели, иммунный статус падает. Врачи разводят руками. Презервативы не совсем надежны, думать, порвется не порвется… Прости, я не могу так с тобой поступить. Я не должен, не имею права.
