Шторм. Отмеченный Судьбой (СИ) - Беспалова Екатерина (мир книг .TXT, .FB2) 📗

Катя удивлённо вскинула брови:

– Когда ты успел стать философом?

– У меня было много времени. Бесконечные наряды за нарушение приказов тоже имеют свои плюсы. Кать, скажи, – после недолгого молчания Александр задумчиво посмотрел на девушку, – почему ты Соколовская, а не Богданова?

Она провела кончиком указательного пальца по его груди.

– Когда начались военные действия в Чечне и папу перевели на передовую, он настоял на том, чтобы мама и я уехали в провинцию – неважно куда, но подальше от столицы. В то время часто пропадали люди, а спустя время оказывались в плену с целью выкупа. Мама наотрез отказалась, сказав, что отец превращается в параноика и придаёт себе слишком много значимости. Хотя я его понимала: он почти не находился дома и беспокоился, что с нами могло что-то случиться. После долгих споров папа всё же позволил нам остаться в Москве, – Катя улыбнулась, – но с условием: мама изменит мою фамилию на свою. Девичью. Так я стала Соколовской.

Александр нахмурился:

– Сурово, но вполне объяснимо. Не сделай он этого, ты бы оказалась в плену ещё раньше, ведь обменять дочь генерала ВДВ можно было очень выгодно.

– Ты мыслишь, как мой отец, – фыркнула Катя. – Неужели тоже превратишься в солдафона, как он? Да не дай Бог! Хотя я его очень люблю.

– Он тоже тебя любит, – поцеловал девушку в макушку Шторм. – И я тому доказательство.

В гостиной стало тихо. По сути, они оба явились жертвами любви. Судьба написала комедию, а Любовь добавила в неё изрядную долю драматизма. Уголок губы Александра подёрнулся в улыбке: философ, твою мать! Из размышлений о великом вытащил вопрос Кати, которая нежно касалась шрама от пулевого ранения, находившегося на плече.

– Он болит?

– Сейчас нет. Только эстетику портит: не всем нравятся меченые ребята.

Она гипнотизировала место ранения, обводя его по контуру, и вдруг её палец замер, а затем пополз ниже, к ещё одному шраму. Спрашивать, откуда появился, не пришлось: он был ей хорошо знаком. Коснувшись поверхности, Катя прошептала:

– Страшный день… Самый страшный в моей жизни.

Александр накрыл её руку своей и поспешил отвести глаза в сторону: неполноценная кисть до сих пор вызывала противоречивые чувства.

– Он стал страшным в жизни сразу нескольких человек, но мы пережили его. – На лице заходили желваки. – Все, кроме одного.

Катя почувствовала, как его пальцы с силой сжали ладонь, однако спустя несколько секунд хватка ослабла. Он уткнулся носом в её волосы, по-прежнему не говоря ни слова. Лёжа на его груди, она услышала, как сердцебиение стало менять ритм. Дыхание участилось, отчего грудная клетка вздымалась и опускалась чаще.

– Саш?..

Тишина.

– Саш, ты в порядке?

Катя попыталась подняться, но он не отпустил. Вернувшись в исходное положение, она решила ждать, когда то, что творилось у него внутри, позволит продолжить разговор.

– Я даже не попрощался с ним, – начал Шторм после нескольких минут напряжённого молчания. – Хотел съездить в Новосибирск, но не смог. Испугался.

Он зажмурился.

Жалкий трус.

Ты всегда был таким: нападал на слабых, унижал. Даже плена избежал ценой не своей, а чужой жизни.

– Я испугался. Испугался смотреть его матери в глаза.

Пауза. Признания давались с трудом.

– А если бы она спросила, как это произошло? Что бы мне пришлось ответить? Что это я убил её сына?

Катя молчала. Он должен выговориться, должен рассказать всё, что творилось на душе, иначе пережить прошлое не получится: оно превратится в проклятие.

– Мне хватало своего собственного презрения. С её обвинениями я бы не справился.

Александр с силой сжал кулак, ощутив, как костяшки свело болью.

– Я принял решение, которое отправило ефрейтора на тот свет, хотя был не вправе распоряжаться вашими жизнями. Я – убийца, Кать. Страшнее приговора нет.

Он отпустил её руку и вытер мокрый след на щеке. Глубокий вдох ослабил давление в груди, но тиски, которыми было зажато сердце, так и остались.

– У тебя не было другого выбора, – произнесла тихо Соколовская. – Ты это понимаешь, но не хочешь принять.

Тишина. Она испуганно ждала ответа. Только бы снова не закрылся!

– Даже дураку было ясно: мы бы не смогли прорваться, – наконец заговорил Александр.

– Но?.. – Катя поднялась на локоть и посмотрела ему в глаза. – Ты ведь руководствовался чем-то, когда решил действовать? О чём ты думал? Не о смерти точно.

Шторм колебался. Он ни с кем не обсуждал события того дня. Ни с кем. Закрылся в панцире и отгородился высокой стеной. Тогда почему именно ей хотелось рассказать, что чувствовал все эти долгие месяцы? Ей и никому другому.

– Я видела тебя настоящего, видела твою душу, твои страдания, боль и слёзы.

Александр проглотил ком в горле. Судьба… Он не верил в сверхъестественное, и пришедшая в голову мысль только подтвердила сумасшествие. Но хуже, чем есть, уже не станет.

И лучше тоже…

Однако попробовать стоило. После общения с ней всегда становилось легче. Может, получится и сейчас.

– Я был уверен, что нас будут искать.

– Почему?

Интерес в её взгляде казался искренним. Она правда желала знать: не потому, что так требовали обстоятельства, а потому что для неё это тоже было важно.

– Потому что заложников берегут как зеницу ока. Когда полковник Денисов отправлял нас на задание, он сделал акцент на них. Сказал, что мы должны обыскать каждую щель, яму и сарай, и только найдя пленных, можно было вернуться назад. Группа выполнила лишь часть задания, и я сделал ставку на то, что было потеряно.

Катя смотрела на его лицо и снова видела перед собой того солдата, который держал ситуацию под контролем, который знал, чего ожидать от противника, – уверенный в себе, смелый и твёрдо верящий в то, что делает. Совсем как… отец.

– И ты не ошибся, – тепло улыбнулась она.

– Не ошибся, но Кириллу теперь всё равно.

Опять двадцать пять!

– Кирилл был таким же солдатом, как и ты, Саш! – вдруг серьёзно и громко произнесла Соколовская. Их взгляды встретились, и, немедля ни секунды, она продолжила: – Он знал, за что сражается, понимал всю серьёзность и опасность ситуации. Ты был его другом – лучшим! – так кому, как не тебе, известно, что бы ефрейтор сказал, останься в живых.

В глазах Александра полыхнул вызов:

– Ключевое слово – в живых.

– Да, он погиб, – гнула свою линию Катя, – но погиб не потому, что боялся, и не потому, что ты сказал: «Иди умирай!», а потому что выполнял свой долг. Вспомни его лицо, когда ты приказал сложить оружие! Он бунтовался, потому что хотел идти до конца. Он, как и ты, прекрасно понимал, что лучше умереть, сражаясь свободным, чем потешать тех ублюдков и заставлять страдать родных.

Она замолчала, но лишь на мгновение, чтобы перевести дыхание.

– Ты это знаешь, но каждый раз пытаешься убедить себя в обратном. Ты цепляешься не за то, что позволяет жить, а за то, что убивает. Кирилл смело смотрел смерти в глаза. Он – герой, не жертва! И если бы вы с ним не стояли до конца, поисковый отряд капитана Терехова никогда бы нас не нашёл. Перестрелка, которую устроили, стала спасением. Твоим и моим. Кирилл погиб ради него. Ради нас. Ради тебя.

Александр хотел что-то сказать, но Катя его перебила:

– И если бы мог, уверена, он бы был рад тому, что нам удалось спастись. Значит, его смерть оказалась не напрасной. А если ты до сих пор сомневаешься в этом, товарищ сержант, тогда подойди к зеркалу и спроси у себя самого, чего бы хотел ты от тех людей, за которых отдал свою жизнь. – Она замолчала, устремив на него пытливый взгляд. – Неужели ты бы винил их? Неужели хотел, чтобы они мучились, сгорая в агонии от собственных обвинений?

В комнате стало тихо.

– Да ты бы с того света достал ефрейтора и заставил его взять себя в руки, – уже спокойнее проговорила Соколовская. – Тогда почему сам отказался от нормальной жизни? Почему заставляешь себя страдать, не позволяя ему упокоиться в мире?