Первый, случайный, единственный - Берсенева Анна (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
Но сквозь эти мысли время от времени пробивались, брезжили другие – не мысли даже, а что-то смутное, неясное и тревожное. Как он обнял ее ночью, и поцеловал в макушку, и сказал: «Я бы тебя на руках носил…»
Ей было страшно грустно оттого, что утром он ничего такого больше не говорил и даже не вспоминал обо всем этом, как будто этого и не было.
«Ну, что ж теперь? – думала Полина, скользя по ледяной дорожке на Маросейке. – Это у него, значит, просто временная слабость была, а так-то он не слабый, вот все и прошло».
Ей было так жалко, что это прошло! Но что же она могла поделать?
Глава 11
Выставка называлась «Пространство лошади», хотя вообще-то первого февраля начинался год Крысы. Но крыса почему-то никого не вдохновляла, а лошадь очень даже вдохновляла, вот и решили не обращать внимания на восточный календарь. Подготовили акцию быстро, сделали все, можно сказать, из подручных материалов, потому что надо было ковать железо, пока горячо. Вскоре ожидалась целая волна вернисажей, и Глюковой тусовке вряд ли отдали бы на неделю помещение в таком дорогостоящем месте, как Первый Казачий переулок близ Полянки.
До открытия оставалось два дня; шли последние приготовления. В пяти просторных комнатах галереи размещалось штук двадцать инсталляций. Их авторы, в числе которых была и Полина, задерживались в галерее допоздна. Народ подобрался разношерстный и довольно веселый, к тому же то и дело возникали какие-то посторонние личности, и тоже нескучные. То забрел паренек в шотландской клетчатой юбке, с шотландской же волынкой и целый вечер развлекал художников заунывной музыкой, то появилась парочка мимов неясного пола и продемонстрировала такую потрясающую эротическую пантомиму «с лошадиным уклоном», что Глюк заявила: «Марсель Марсо отдыхает!» – и тут же пригласила их выступить на открытии.
– Сегодня еще одна дама придет, – сообщил Полине Лешка Оганезов, когда часов в пять она появилась в галерее. – Тебе интересно будет. Она якутские песни собирается петь, а ты ж на Якутию, я слышал, плотно подсела.
Конечно, ей сразу стало интересно!
– А она кто такая? – спросила Полина. – Откуда взялась?
– Из Якутии, наверно, откуда еще, – пожал плечами Лешик. – Артистка вроде или, может, вообще шаманка, я не вникал.
Якутка, появившаяся в галерее часам к семи вечера, внешне совсем не напоминала шаманку. Она была немолодая, полная и элегантная, умело подкрашенная, в шикарной шубе в пол. Полине показалось, что шуба соболья, но вообще-то она не разбиралась в таких вещах.
Когда дама сняла шубу, под ней обнаружилось длинное черное платье и огромное количество тяжелых серебряных украшений – ожерелье, пояс, еще куча каких-то мощных висюлек.
– Вам не тяжело? – с удивлением спросила Полина.
Впрочем, она и сама не отказалась бы поносить все это, хотя вообще-то была совершенно равнодушна к безделушкам. Но к этим украшениям как-то и не подходило такое легкомысленное название. Они были такие блестящие и тусклые одновременно, такие явно старинные, что от них, казалось, так и исходила магнетическая сила.
– Не тяжело, – улыбнулась дама. – Это наша традиция. Якутская женщина раньше носила на себе до тридцати килограммов серебра, так что у меня генетическая память работает.
Оказалось, что пришла эта дама по имени Антонина не просто так, а потому что хотела попросить, чтобы художники взяли в свою компанию ее внука, который в этом году поступил в Суриковский институт, но, конечно, в Москве никого не знает, а мальчик он талантливый, современный, очень вашу компанию уважает, много про нее слышал, ну, и так далее.
За то, чтобы Глюк взяла талантливого внучка под свое концептуальное крылышко, бабушка пообещала спеть на открытии выставки. Оказалось, что хоть сама она и не шаманка, а в самом деле актриса Якутского национального театра, но шаманками были все ее предки по женской линии, а песни, которые она будет петь, пользуются бешеным успехом в Европе и уже записаны на диск, который она с удовольствием подарит всей честной компании.
– Вы его лучше Полинке подарите, – сказала Дашка. – Она во всяких якутских штучках, по-моему, уже не хуже вас разбирается.
– Да ну тебя, Глюк, – махнула рукой Полина. – Ни в чем я так уж особенно не разбираюсь. Я просто очень якутским эпосом заинтересовалась, – объяснила она Антонине.
Та обрадовалась так, словно Полина сделала лично ей большой подарок.
– Неужели? – воскликнула она. – Ах, девочка, какая умница! Прекрасные у нас олонхо, правда ведь?
Они немного поболтали про олонхо, притом не менее увлеченно, чем про серебряные украшения, но потом Антонина взглянула на часы и спросила:
– Так что же вам спеть?
– Про лошадей у вас есть? – поинтересовалась Глюк. – А то у нас, знаете, акция тематическая.
– Есть, – кивнула Антонина. – Лошадь для якута – существо почти магическое.
Неизвестно, про лошадей ли она пела – кто бы это понял? – но каждый звук ее песни так и дышал мощным магнетизмом, это точно.
Она встала посередине зала и начала петь – без всякого музыкального сопровождения, а капелла. Впрочем, трудно было представить инструмент, который мог бы сопровождать такое пение…
Сначала Антонина пела тихо, почти неслышно, но с каждой следующей нотой звук нарастал, вихрился, наливался силой, метался, успокаивался, вновь взлетал под какие-то неведомые небеса – наверное, под те самые, восьмислойные, огненно-белые…
Полина сидела на полу, открыв рот, и чувствовала, что голова у нее кружится в ритме этих звуков, а сознание не то что отключается, но словно бы подчиняется им, следует по той дороге, на которую властно зовет Антонинин голос.
– О-ох!.. – пробормотала Полина, когда певица замолчала. – Ну и ну! Это у вас все так поют? – уточнила она.
– Конечно, не все, – пожала плечами Антонина – как показалось, обиженно.
– Извините, – спохватилась Полина, – я совсем не хотела вас обидеть, просто…
– Мама нисколько не обиделась, – услышала она у себя за спиной и быстро обернулась. – Таких, как она, во всем мире больше нет, и она это прекрасно знает. На что же ей обижаться?
Мужчина, произнесший эти слова, вошел в зал незаметно. То ли походка у него была такая бесшумная, то ли просто Полина заслушалась пением.
– Платон! – обрадованно произнесла Антонина и представила вошедшего: – А это мой сын, Платон Федотович.
– То бабушка, то сын! – фыркнула Глюк. – Когда же сам мальчиш-то явится?
– Федя у нас ранимый, – объяснила Антонина.
– А мы тут что, из пушек палим? – удивилась Глюк. – Кто его тут ранить собирается?
– Он завтра обязательно придет, – пообещала Антонина, как будто кто-то умолял ее прислать ранимого мальчика поскорее. – Платончик, я зря беспокоилась, – обратилась она к сыну. – Прекрасные ребята, Феденьке с ними будет хорошо. А эта рыженькая девочка вообще якутским эпосом увлекается! Представляешь, какая прелесть?
– Это вы прелесть? – Платон обратил взгляд на Полину.
– Скорее якутский эпос, – хмыкнула она.
Ей почему-то стало не по себе под внимательным взглядом его раскосых глаз. Его лицо – широкое, словно из камня высеченное и вместе с тем какое-то мускулистое – казалось непроницаемым, а черное кашемировое пальто придавало ему сходство с каменной статуей.
«С богатырем, – вдруг вспомнила Полина. – У которого лик грозен и нрав крутой!»
И как только она об этом подумала, Платон Федотович немедленно ее заинтересовал. Все-таки якутский эпос оказывал на нее просто-таки мистическое воздействие. Все, что попадало в его поле, тут же начинало будоражить ее воображение!
– Первый раз вижу девушку, которая увлекалась бы олонхо, – сказал Платон Федотович. – Да еще московскую, да еще такую молоденькую. Вы меня просто заинтриговали.
По интонациям его голоса – вернее, по полному отсутствию интонаций – так же трудно было поверить, чтобы его что-то могло заинтриговать, как и по его мускулисто-каменному лицу. Но, наверное, именно такое сочетание непроницаемости вида с живостью слов и составляло его особенный, тяжеловатый шарм. В том, что шарм имеется, сомневаться не приходилось. Даже Полина, не слишком разбиравшаяся в мужском шарме, сразу его почувствовала.
