Зависть - Браун Сандра (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
– Сначала – да, очень… – ответил Паркер с наигранным равнодушием. – И потом тоже, когда врачи пытались приделать мне ноги обратно. Смешное выражение – «приделать ноги», правда? О вещи, которую кто-то украл, обычно говорят – «приделали ноги». Впрочем, я отвлекся… С годами я настолько привык к боли, что почти перестал ее замечать. Я не заметил даже, как боль прошла. Теперь у меня только к холодам ноют колени, и хотя колен как таковых у меня не осталось, боль бывает просто адская!
– И поэтому ты переехал на Санта-Анну? Ведь здесь, кажется, не бывает холодов…
– Да, сильных холодов здесь не бывает, – согласился Паркер. – Но это только одна причина… – Он неожиданно взялся за колеса кресла. – Я хочу еще кобблера. Привезти на твою долю?
– Нет. – Марис наконец-то собрала последние страницы и встала во весь рост. – Мне завтра рано вставать, поэтому я хотела бы лечь пораньше. Майкл меня разбудит.
– В таком случае – спокойной ночи.
В считанные секунды его настроение из развязно-игривого стало холодным, почти официальным, и Марис догадывалась почему. Ведь она видела его раны – как те, что были у него на ногах, так и раны души, и Паркер не мог этого вынести. Он считал эти раны признаком слабости, несовместимой с его мужским достоинством, что было по меньшей мере смешно. Марис, во всяком случае, прекрасно видела – если бы не ноги, Паркер был бы просто образчиком мужественности. У него была развитая грудная клетка, широкие плечи и сильные, загорелые руки, на которые она обратила внимание еще в тот вечер, когда увидела его в первый раз. Да и ноги под брюками выглядели достаточно мускулистыми и стройными, хотя Паркер только недавно обмолвился, что у него совсем нет коленей (что бы это ни означало).
Кроме того, он совсем не махнул на себя рукой, а старался поддерживать физическую форму. В одном из углов «солярия» Марис заметила довольно увесистые гантели, несомненно, принадлежавшие ему. Когда же она спросила Майкла, почему Паркер не пользуется инвалидным креслом с электромотором, он ответил, что усилия, которые приходится прилагать его подопечному, чтобы катить тяжелое кресло, являются отличной тренировкой, с успехом заменяющей упражнения с отягощениями.
Лицо Паркера тоже казалось Марис довольно интересным, хотя, не в пример Ною, его нельзя было назвать красивым. В резких чертах Паркера была какая-то не правильность, асимметричность, которая и делала его лицо необычным и запоминающимся. Квадратный волевой подбородок, темные брови, пронзительный взгляд и густые, непокорные волосы, взъерошенные так, словно Паркер только что встал с постели, тоже придавали его облику добротную мужскую привлекательность, от которой замужней женщине разумнее всего было держаться подальше.
Что Марис и собиралась сделать.
– Постараюсь позвонить тебе как можно скорее, – пообещала она.
– Я и не собираюсь никуда уезжать, – возразил он.
– В таком случае мне остается пожелать тебе только одно: писать, писать как можно больше, писать всем сердцем!
– Да, конечно. До свиданья, Марис. – И Паркер, не оглядываясь, покатил свое кресло в кухню. Он не особенно спешил, но Марис все равно показалось – по каким-то одному ему ведомым причинам Паркер решил спастись бегством. Вот дверь за ним с грохотом захлопнулась, и Марис осталась в полутемной комнате одна. Отчего-то она чувствовала себя разбитой и разочарованной. Марис и сама толком не знала, чего, собственно, ожидала, но поспешное исчезновение Паркера ее огорчило. Правда, Марис получила то, ради чего приехала: он обещал закончить «Зависть» и, кажется, готов был продать ее «Мадерли-пресс», однако ей казалось, что еще одно прощальное рукопожатие – просто для того, чтобы скрепить договор, – его не убило бы. Провожать ее утром Паркер тоже не собирался – об этом он даже не упомянул. И хотя Марис вовсе не рассчитывала на долгие и теплые проводы, настроение у нее упало.
Вдобавок ей было жаль уезжать – жаль чуть не до слез, хотя теоретически перспектива возвращения к привычной обстановке, к повседневным делам, должна была ее только радовать. Должно быть, решила Марис, все дело в самом острове. Он покорил ее своими вечнозелеными лесами, запахами моря и цветов, едва слышной музыкой ночи, наполненной стрекотом невидимых насекомых. Даже высокая влажность, поначалу изрядно ей досаждавшая постоянным ощущением испарины на лбу и под мышками, больше не беспокоила Марис. Она привыкла к ней, привыкла к неумолчному шуму прибоя, к жаркому солнцу и таинственным теням, мелькавшим под пологом листвы, и добровольно расставаться с этим волшебным, древним, как сам океан, местом ей очень не хотелось.
К тому же на этом острове жил Паркер Эванс, добавила про себя Марис, но тут же поспешила отогнать от себя эту мысль.
Только сейчас она заметила, что с такой силой сжимает в кулаке страницы рукописи, что верхние листы помялись и стали влажными от пота. Усмехнувшись, Марис переложила рукопись в другую руку и покачала головой. Она догадывалась, откуда взялись у нее эти сентиментальные мысли. Они родились у нее в мозгу в тот момент, когда Паркер читал ей отрывок о последнем свидании Рурка и Лесли. Все эти «поцелуи», «гладкая кожа», «податливая и теплая грудь» подействовали на нее так сильно, что она нет-нет да и задумывалась о «приятных возможностях», которые становятся доступны мужчине и женщине, если они этого захотят.
Что ж, подумала Марис, пожалуй, стоит вернуться в свою комнату и перечитать это место еще раз, чтобы освободиться от его магии. Она даже шагнула к выходу, но передумала. Лучше она вернется к этой главе дома – в знакомой обстановке, при свете любимой настольной лампы, надежно оградив себя от посторонних мыслей стенами их с Ноем спальни или рабочего кабинета. Читать же эти страницы сейчас, когда буквально в соседней комнате их автор предавался непристойным фантазиям, попадавшим под юрисдикцию полиции, было по меньшей мере неблагоразумно.
И прежде чем покинуть «солярий» – он же рабочий кабинет Паркера, – Марис сняла с полки один из романов Маккензи Руна. Она чувствовала, что заснуть ей будет нелегко, и надеялась, что приключения Дика Кейтона отвлекут ее от ненужных размышлений.
И от пустых фантазий, если они вдруг придут ей в голову.
Приехав на следующий день в хлопкоочистительный джин, Паркер спугнул енота, который рылся в мусоре.
– Эй, парень, уже утро! Ну-ка, брысь отсюда!.. – прикрикнул он, и енот стремглав бросился к пролому в стене. Мелькнул полосатый хвост, и зверек исчез в густых зарослях.
Паркеру нравилось приезжать сюда рано утром, еще до рассвета, пока воздух был относительно прохладен, а с океана дул легкий ветерок. Сидя неподвижно в своем кресле, он смотрел, как сквозь щели в досках протискиваются внутрь первые несмелые, нежно-розоватые лучи утреннего солнца. В такие моменты ему казалось, что старая постройка – живое существо, которое каждое утро пробуждается в надежде, что наступающий день вернет ему молодость.
Эта мысль была особенно близка Паркеру, потому что ему самому слишком часто хотелось, чтобы какое-нибудь чудо вернуло ему подвижность и радость полноты жизни.
Кроме того, он хорошо понимал, что чувствует каждый – будь то человек или старый джин, – от кого все отвернулись, на кого махнули рукой, решив: эта старая развалина ни на что путное больше не сгодится.
Сколько раз по утрам Паркер просыпался с этим гнетущим ощущением! Только иногда, еще находясь наполовину во власти сна, он забывал о своих невеселых обстоятельствах и – как в ранней юности – встречал новый день с волнением и надеждой. Но уже в следующее мгновение боль наваливалась на него всей тяжестью, и вместе с окончательным пробуждением приходило горькое сознание, что и этот день не принесет ничего, кроме все того же одиночества и балансирования на грани отчаяния.
Слава богу, он сумел в конце концов справиться с собой, хотя это потребовало почти нечеловеческих усилий и напряжения всей его воли. Он наполнил свои дни содержанием, поставил Себе цель, от которой не отступал, хотя страдания – и физические, и моральные – были порой таковы, что другой, более слабый человек давно опустил бы руки. И вот теперь до осуществления его мечты остались считанные недели.
